и лесорубов, хотя власти даже готовы были платить им за заготовку леса в их владениях [Потанин, 2007, с. 268]. Нередко отношения кочевников с кокандскими властями ограничивались редкими приездами к ним ханских сборщиков налогов, и только в чрезвычайных обстоятельствах ханы старались укрепить свой контроль над кочевыми подданными. Так, после установления временного контроля Коканда над Каратегином в киргизские владения был назначен правителем Исмаил-токсаба, которому были приданы «джигиты»: эта мера должна была удержать киргизские роды от поддержки возможного мятежа в только что присоединенном Каратегине [Федченко, 1871, с. 22–23].
Некоторые казахские родовые подразделения успешно использовали принцип «двоеданничества» в своих интересах, провозглашая себя то российскими, то кокандскими подданными и платя символическую дань как империи, так и ханству. Вышеупомянутый Н. Айтыкин сообщает, что один из султанов Среднего жуза, Абага, ограбил русский караван, а когда старший султан Конур-Кулджа Кудаймендин по требованию российской администрации велел ему вернуть награбленное, заявил, что русских не боится, поскольку признает власть кокандского Мадали-хана [Зияев, 1983, с. 154–155].
Однако в целом исследователи неоднократно отмечают тяжелое положение представителей казахского и киргизского населения как налогоплательщиков. Формально они должны были платить зякет в размере 1 головы скота с сотни, однако беки нередко взимали по 1 голове и с 40, и даже с 20 голов. Для них был также установлен сбор «с дыма» («тюнлюк-зякет», или «тютюнь-баши») — по 1 барану с каждой кибитки. «Тарту(к)», т. е. подарки родоплеменных правителей беку, традиционно преподносившиеся в отдельных случаях, со временем стали регулярной практикой и составляли традиционный для кочевых обществ «девяток»: 4 верблюда и 5 лошадей, 9 штук ситца, 9 голов сахара [Батыршин, 2012, с. 347, 348; Венюков, 1868, с. 164–165]. То, что казахи и киргизы не восставали из-за подобных притеснений, по мнению М. Венюкова, объяснялось единством их вероисповедания с кокандцами. Однако при первой же возможности кочевники старались найти другого сюзерена, обращаясь в том числе и к российским властям, надеясь на существенное ослабление налогового гнета. Впрочем, в ряде случаев они могли оказывать и более «пассивное сопротивление» налоговому произволу: либо просто ничего не выплачивать ханским чиновникам, либо откочевать в отдаленные местности, куда сборщики налогов не могли добраться без риска для жизни.
Под конец существования Кокандского ханства кочевники позволяли себе и открыто противиться воле ханов. Так, когда вышеупомянутый М. Д. Скобелев, направлявшийся с посольством в Кашгар, побывал у хана Худояра, тот, узнав о его миссии, предложил дать ему сотню нукеров, поскольку не гарантировал, что его киргизские подданные не отнесутся враждебно к русским, даже получив соответствующий приказ от хана [Скобелев, 1887, с. 256; Чанышев, 1887, с. 698].
Таким образом, анализ сведений российских путешественников позволяет сделать несколько важных выводов относительно государственности и права Кокандского ханства. Во-первых, это государство, в отличие от Бухары и Хивы, имело менее развитую систему административного управления, сохранив больше элементов «кочевой державы», что нашло отражение и в управленческом аппарате, и в административно-территориальном устройстве ханства. Во-вторых, положение хана было весьма противоречивым: имея практически неограниченную власть в центральной части ханства, включая столицу, он нередко не контролировал ни наместников-беков отдельных областей, ни даже собственных родственников, которые постоянно боролись за трон. В-третьих, в Кокандском ханстве существовал правовой дуализм: наряду с принципами мусульманского права широко применялось правовое наследие тюрко-монгольских государств, а также имела место нормотворческая деятельность ханов и региональных правителей — беков. Особенно ярко эти тенденции проявились в отношении кочевых подданных Кокандского ханства, среди которых мусульманское право в рассматриваемый период особого распространения как раз не имело, да и само мусульманство кочевников было «весьма поверхностно». В этом они сильно отличались от населения крупных городов (особенно Коканда и Ташкента), где предписания шариата соблюдались весьма скрупулезно (обязательное совершение намаза, обязанность женщин закрывать лицо при выходе на улицу и проч.), а сами правители провозглашали себя защитниками ислама и шариата [Макшеев, 1856, с. 27; Потанин, 2007, с. 264].
Глава VГосударственность и право «малых владений» Средней Азии в записках путешественников
В предыдущих главах мы проанализировали сведения российских и западных путешественников о государственности и праве наиболее крупных государств Центральной Азии XVIII–XIX вв. — Бухарского, Хивинского и Кокандского ханств. Однако, помимо них, в рассматриваемый период в регионе были менее значительные государства, существование которых оказалось не столь длительным, да и роль на политической арене делает обоснованной их характеристику как «малых государств» или «владений».
Тем не менее особенности их государственного устройства и правовых систем (в чем-то сходных с государственностью и правом трех вышерассмотренных ханств, а в чем-то и отражавших своеобразие этих образований) нашли отражение в записках путешественников. В данной главе будут рассмотрены сведения путешественников о государственности и праве Ташкентского «владения», в начале XIX в. вошедшего в состав Кокандского ханства, а также регионов, вошедших во второй половине XIX в. в состав Бухарского эмирата, но сохранявших специфику своих систем управления и правового регулирования еще и на рубеже XIX–XX вв.
§ 1. Ташкентское «владение» XVIII — начала XIX в
История различных регионов Центральной Азии в разной степени освещена в исторических источниках. При этом далеко не всегда история близких к нам по времени государств и регионов известна нам лучше, чем более древних. Пример тому — история Ташкентского «владения»[116], центральноазиатского государства, существовавшего в XVIII — начале XIX в. Среднеазиатские источники, содержащие сведения о нем, имеют преимущественно кокандское происхождение, и учитывая тот факт, что Ташкент в начале XIX в. был завоеван Кокандским ханством и впоследствии неоднократно поднимал восстания против него, не приходится сомневаться, что эти сведения носят достаточно односторонний, предвзятый характер[117]. В связи с этим большую ценность для изучения истории рассматриваемого государства представляют сведения иностранных современников, а в рассматриваемый период это были преимущественно российские путешественники, посетившие Ташкентское «владение».
В течение 1730–1820-х годов в Ташкенте или его округе побывало довольно большое число российских путешественников, среди которых были дипломатические представители Российской империи: К. Миллер, Д. Телятников и А. Безносиков, Ф. Назаров, Н. И. Потанин; торговцы Ш. Арсланов и Е. И. Кайдалов; ученые Т. Бурнашев и М. Поспелов. Интересно отметить, что их наблюдения относительно системы управления и особенностей правового регулирования Ташкента в целом совпадают со сведениями выходцев из региона, зафиксированными представителями российской администрации[118]. Таким образом, сведения упомянутых путешественников представляются объективными и, следовательно, заслуживающими пристального внимания.
История Ташкента в рассматриваемый нами период 1730–1800-х годов традиционно связывается с историей Средней Азии. Между тем в рассматриваемый период он находился либо под прямым управлением ханов Старшего жуза, фактически являясь их столицей, либо же казахские султаны в той или иной степени осуществляли контроль над городом, активно участвовали в его политической, экономической, правовой жизни. Даже после того, как Ташкент был присоединен к Кокандскому ханству, казахские правители неоднократно предпринимали попытки отвоевать его. Российские современники, побывавшие в регионе в этот период, в своих записках приводят важную информацию об этих событиях, причем некоторые их сведения являются уникальными, поскольку отсутствуют в среднеазиатских источниках. Безусловно, сведения большинства упомянутых авторов уже привлекали внимание русских дореволюционных, советских и современных специалистов[119], однако, насколько нам известно, специальных исследований, посвященных особенностям государственного устройства и правового регулирования отношений в этом государстве, до сих пор не проводилось. Сведения российских путешественников позволяют проанализировать особенности государственного устройства и правовой системы Ташкента на разных этапах его развития.
Первый из этих этапов, который можно охарактеризовать как «ханский», берет начало еще в 1640-х годах, когда Ташкент становится стационарной ставкой (по сути — столицей) ханов Старшего жуза [Галкин, 1868, с. 190; Соколов, 1965, с. 29]. Ко времени прибытия в город в 1738–1739 гг. первого официального российского представителя, поручика К. Миллера, ханом был Жолыбарс, деливший власть со своим родственником Жаубасаром[120] и влиятельным родоплеменным предводителем Туле-бием [Миллер, 2007а, с. 37]. Однако еще с 1723 г. Старший жуз был вынужден признать сюзеренитет Джунгарского ханства, что также фиксируется К. Миллером: узнав о прибытии российской миссии в Ташкент, ойратский хунтайджи направил туда и своих представителей, чтобы выяснить цели русских дипломатов и проверить лояльность своих казахских вассалов [Там же, с. 39]. Неудивительно, что подчинение монгольскому правителю, менее знатному, чем казахские ханы-Чингизиды, да еще и «неверному» буддисту, не устраивало Жолыбарса, и он вел переговоры с русскими дипломатами о принятии российского подданства, прекрасно зная об условиях пребывания в нем мусульманских регионов, в том числе и казахов Младшего и Среднего жузов.