[125], причем судопроизводство было устным и быстрым. Несмотря на формальное доминирование мусульманского права, любое судебное решение или приговор зависели исключительно от усмотрения «владельца». Чаще всего виновные приговаривались к смертной казни (за «смертоубийство» и другие серьезные преступления), разнообразным телесным наказаниям и штрафам (за прочие правонарушения) [Телятников, Безносиков, 2007, с. 167, 176; Бурнашев, Поспелов, 2013, с. 138–139]. У кочевников действовал традиционный суд биев, ташкентские власти, как правило, в его деятельность не вмешивались.
Юнус умер в 1805 г., и после кратковременного правления двух его сыновей, в 1808 г. Ташкент попал под власть Кокандского ханства. Начался новый этап истории города — уже не как «независимого владения». Однако ташкентцы еще в течение довольно длительного времени не теряли надежды на восстановление независимости, причем не последнюю роль в их борьбе играли потомки прежних казахских правителей региона, что нашло отражение в ряде сообщений русских путешественников.
Так, Ф. Назаров сообщает, что летом 1814 г. казахский султан Рустам-бек (потомок хана Аблая), воспользовавшись отъездом кокандского наместника в столицу, тайно пробрался в город (причем в составе русского каравана, сопровождавшего самого Назарова!) и попытался захватить город, надеясь на поддержку бухарского эмира. Однако градоначальник быстро вернулся и подавил восстание. Самого Рустам-бека он бросил в темницу и намеревался казнить, однако Назаров за него вступился и добился сохранения султану жизни. Наместник лишь потребовал от мятежникам выплатить штраф в 300 золотых и в течение трех дней покинуть кокандские владения. Любопытно, что хотя в городе жили родичи Рустама, они не осмелились помочь родственнику, и ему пришлось занимать деньги для выплаты штрафа у русских же купцов [Назаров, 1968, с. 58–59] (см. также: [Бейсембиев, 2009, с. 410; Зияев, 1983, с. 48; Соколов, 1965, с. 101–104]).
Казалось, с этого времени Ташкент окончательно превращается в часть Кокандского ханства, однако весьма интересные сведения мы находим у Е. Кайдалова, побывавшего в пределах бывшего Ташкентского «владения», правда, не добравшегося до самого города. Он характеризует «Ташкению» как владение «Большой Киргизской Орды» (т. е. казахского Старшего жуза) и утверждает, что в городе правит независимый хан, родственник хивинских ханов [Кайдалов, 1828а, с. 112, 114–115, 120; 1828б, с. 10–11]. Эти сведения полностью противоречат сообщениям среднеазиатских источников, согласно которым в 1820-е годы Ташкент находился под властью кокандских наместников — Абдаллах-бека б. Омар-хана, а затем Лашкара-кушбеги [Бей-сембиев, 2009, с. 622]. Означает ли это, что информация московского купца была совершенно недостоверной?
Полагаем, что это не совсем так. Очевидно, до Кайдалова доходили слухи о восстаниях казахских правителей Старшего жуза против кокандских властей имевших место незадолго до прибытия торговца в регион. Так, в первой половине 1810-х годов антикокандское движение возглавлял туркестанский правитель, султан Токай-тура, а в 1821–1822 гг. (т. е. буквально за пару лет до путешествия Кайдалова) — султан Тентек-тура [Бейсембиев, 2009, с. 490, 631; Набиев, 1966, с. 14–15; Обозрение, 1849, с. 194]. Оба бунтовщика были провозглашены ханами и заняли ряд городов бывшего Ташкентского «владения», не сумев, впрочем, установить контроль над самим Ташкентом. По-видимому, эти сведения дошли до Кайдалова и он, не имея возможности лично разобраться в политической ситуации в регионе, решил, что казахи до сих пор (т. е. и в начале 1825 г.) продолжают властвовать над «Ташкенией».
Впрочем, еще и в конце 1820-х годов, как отмечает Н. Потанин, в Ташкенте были сильны воспоминания о прежней независимости, хотя решительных попыток вернуть ее уже не предпринималось [Потанин, 2007, с. 263].
Таким образом, записки русских дипломатов и торговцев, побывавших в Центральной Азии в 1730–1820-е годы, являются уникальными источниками по истории Ташкента, отражающими особое политическое положение его как центра самостоятельного государства, проливающими свет на политические, правовые, религиозные и культурные реалии.
В заключение стоит отметить, что сведения путешественников XVIII — начала XIX в. представляли интерес не только для историков и востоковедов. Они оказались весьма востребованными в Российской империи в середине 1860-х годов, когда Ташкент был захвачен войсками генерала Черняева (1865), и имперские власти в течение некоторого времени колебались, восстановить ли здесь независимое государство под протекторатом России или же включить в состав империи [Халфин, 1965, с. 201–205][126]. Российский офицер, дипломат и историк М. Н. Галкин, современник этих событий, опубликовал специальное исследование, в котором со ссылками на упомянутых путешественников доказывал, что Ташкент (как и г. Туркестан) должен принадлежать России, так как им в течение длительного времени управляли казахские султаны, предки которых приняли российское подданство еще в 1730-е годы [Галкин, 1868, с. 192–194]. Стало ли это утверждение решающим доводом или нет, неизвестно, но уже в августе 1866 г. Ташкент был официально включен в состав Российской империи [Халфин, 1965, с. 213].
§ 2. Дарваз и Каратегин как бухарские протектораты и автономии
На рубеже 1860–1870-х годов Дарваз и Каратегин, два небольших государства так называемой Горной Бухары (на территории современного Центрального Таджикистана) стали фактическими вассалами Бухарского эмирата, хотя вплоть до конца 1870-х годов формально сохраняли самостоятельность. А поскольку и сама Бухара с 1868 г. попала под протекторат Российской империи, эти владения привлекли интерес российских властей. Неудивительно, что статус Дарваза и Каратегина нашел отражение в трудах российских исследователей конца XIX — начала ХХ в., ряд из которых лично побывали в этих владениях. Некоторые работы этих авторов уже привлекались исследователями, однако преимущественно как источники по политической и, особенно, по социально-экономической истории Дарваза и Каратегина (и Восточной Бухары в целом) [Искандаров, 1960; Кисляков, 1941]. Ниже предпринимается попытка на основе сведений российских современников дать характеристику статуса Дарваза и Каратегина как вассалов Бухарского эмирата, а также выявить особенности правового положения этих владений после их присоединения к Бухаре.
Около 1867 г. к власти в Дарвазе пришел шах Мухаммад Сирадж ад-Дин, свергнувший собственного брата Ибрахима. Вынужденный раздать уделы другим родственникам в обмен на лояльность и не пользовавшийся поддержкой собственных подданных, правитель предпочел опереться на иностранную помощь и признал зависимость от бухарского эмира Музаффара [Громбчевский, 2017, с. 42; Кузнецов, 1893, с. 4–5; Покотило, 1889, с. 501]. Тот факт, что Дарваз в сущности добровольно стал вассалом Бухары, отразился на его статусе: он оставался фактически независимым владением, и его вассалитет ограничивался всего лишь ежегодным подношением «тортука», т. е. даров бухарскому сюзерену [Громбчевский, 2017, с. 71; Ошанин, 1881, с. 52].
Вассалитет Каратегина от Бухары был установлен при иных обстоятельствах. Около 1869 г. его властитель Музаффар-шах заключил союз с кулябским правителем Сары-ханом против Бухары, однако решил «подстраховаться» и переслал послание Сары-хана бухарскому эмиру. Узнав об этом, Сары-хан напал на Каратегин, и Музаффар-шах бежал в Коканд, хан которого под предлогом оказания ему помощи оккупировал владение, а каратегинского правителя оставил у себя в качестве пленника. Бухарский эмир, также претендовавший на контроль над этим государством, вскоре выступил против кокандского наместника, разгромил его, взял в плен и, в свою очередь, оккупировал Каратегин [Арендаренко, 1889, с. 446–447] (см. также: [Искандаров, 1960, с. 57–58]). В результате вражда двух небольших владений (Куляба и Каратегина) превратилась в противостояние Бухарского эмирата и Кокандского ханства, грозившее перерасти в открытую войну.
Поскольку к этому времени и Бухара, и Коканд уже находились под российским протекторатом, их вражда не устраивала имперские власти. Поэтому туркестанский генерал-губернатор К. П. фон Кауфман вмешался в конфликт и предложил компромиссное решение: кокандский хан Худояр должен был вернуть Каратегин его прежнему правителю Музаффар-шаху, а бухарский эмир, в свою очередь — отпустить пленного кокандского наместника [Терентьев, 1875, с. 71–72]. Однако эмир Музаффар, согласившись отпустить пленника, предпочел возвести на каратегинский трон собственного ставленника — Мухаммад-Рахима по прозвищу Пшук («Курносый»), приходившегося племянником прежнему шаху Музаффару. Новый правитель получил от эмира ярлык, тем самым вассалитет Каратегина от Бухары был закреплен юридически [Арендаренко, 1889, с. 447] (см. также: [Кисляков, 1941, с. 117, 120]). Музаффар-шах в 1870 г. попытался вернуть власть, но не получил поддержки со стороны местного населения и вернулся в Коканд [Федченко, 1875, с. 126–129]. Таким образом, Каратегин тоже стал вассалом Бухарского эмирата, причем его правитель был ставленником эмира, так что это владение оказалось под большим влиянием Бухары, нежели Дарваз.
В отличие от дарвазского правителя, Мухаммад-Рахим-шах должен был не только преподносить эмиру тортук, но и, подобно бухарским бекам, ежегодно совершать поездки ко двору эмира. Российские исследователи даже именовали его «беком» (см., например: [Стремоухов, 1875, с. 689]) и отмечали, что назначение в качестве правителя представителя древней местной династии — не более чем дань традиции со стороны эмира, который в любой момент мог сместить шаха и назначить на его место другого наместника [Арендаренко, 1878, с. 127–128].
Надо полагать, эмир Музаффар уже в начале 1870-х годов планировал постепенную интеграцию Каратегина в состав эмирата, что нашло отражение в постепенных преобразованиях системы управления и отдельных сферах правоотношений в этом владении. Уже ок. 1873 г. при дворе Мухаммад-Рахим-шаха стали применяться бухарские чины и титулы (мирахур, бакаул-баши и проч.), причем многие представители каратегинской знати находились на жаловании у бухарского эмира [Там же, с. 130; Кисляков, 1941, с. 145].