[136], их независимость почти всегда была под угрозой. В 1830-е годы Вахан попал под власть правителей Кундуза, которые по своему усмотрению могли назначать и свергать местных правителей. Чтобы не допустить такого в дальнейшем, шахи Вахана официально признали зависимость от миров (эмиров) Бадахшана, которая, впрочем, чаще всего ограничивалась уплатой ежегодной чисто символической дани [Бобринский, 1908, с. 56–57, 61; Минаев, 1879, с. 192]. В силу личных связей с бадахшанскими правителями в аналогичной зависимости от него находились и правители Рушана и Шугнана (в 1860–1870-е годы фактически представлявшие собой две части одного государства). Эта зависимость, однако, не мешала шахам осуществлять активную собственную внешнеполитическую деятельность: так, в конце 1860-х годов Шугнан в союзе с Каратегином вел войну против Кокандского ханства [Иванов, 1884, с. 239].
Однако в 1873 г. эмир Афганистана захватил Бадахшан и, считая себя правопреемником его миров, предъявил права на сюзеренитет над памирскими государствами (см., например: [Венюков, 1868, с. 118]). В этой сложной ситуации шахам приходилось лавировать между крупными соседями. Вахан подчинился Кокандскому ханству, однако оно в 1876 г. было ликвидировано и присоединено к Российской империи (образовав Ферганскую область Туркестанского края), тогда как Вахан на тот момент для России интереса не представлял [Серебренников, 1900, с. 66–67] (см. также: [Гедин, 1899, с. 76; Рудницкий, 2013, с. 202]). Уже в 1880-е годы правители Вахана и Шугнана неоднократно обращались к Бухаре и Российской империи за помощью против афганцев.
Тем не менее с начала 1880-х годов все три памирских государства, как уже упоминалось, были захвачены Афганистаном, власти которого в течение нескольких лет либо уничтожили, либо заставили отправиться в изгнание местных правителей, поставив вместо них своих наместников [Громбчевский, 1891, с. 24–25; Скерский, 1892, с. 38] (см. также: [Лужецкая, 2008, с. 158]). Надо признать, впрочем, что определенные основания у афганских властей для подобных действий были. Например, в течение всего периода афганской оккупации эмиры Бухары также претендовали на сюзеренитет над памирскими владениями. В частности, Сейид-Акбар-шах, правитель Шугнана получил ярлык на управление от эмира Абдул-Ахада; более того, когда российский исследователь Б. Л. Громбчевский направлялся на Памир, ему пришлось получить формальное разрешение того же эмира на эту поездку [Громбчевский, 2017, с. 7–8, 59][137]. Как бы то ни было, но из-за политики своих правителей страдало население памирских владений, которое во время афганской оккупации массово эмигрировало в соседний Дарваз, уже находившийся под властью Бухары [Там же, с. 102].
После Памирского разграничения 1895 г. только в Шугнане на некоторое время была восстановлена власть Сейид-Акбар-шаха, который позднее, впрочем, был лишен трона и заменен бухарским беком. Таким образом, в самом конце XIX в. система «трех государств» была ликвидирована, но в рамках бухарского наместничества сохранялись административно-территориальное деление на Вахан, Рушан и Шугнан и система местного самоуправления (в лице аксакалов и старшин) [Станкевич, 1904, с. 477–478] (см. также: [Cobbold, 1900, р. 180, 197; Olufsen, 1904, p. 144]).
Путешественники определяют власть памирских шахов во всех трех государствах как «деспотическую» и отмечают, что монарх мог делать в рамках своих владений все что угодно, творя произвол [Снесарев, 2017, с. 125]. Подобное положение было возможно, во-первых, в силу его наследственных прав, во-вторых, благодаря изолированности памирских государств от остального мира (подданным шахов просто-напросто не с чем было сравнить свою систему управления и понять, хороша она или плоха!), в-третьих, потому что шахи и их семейства обладали не только политическими, но и экономическими рычагами воздействия на подданных.
В силу природных особенностей Западный Памир не имел широких возможностей для сельскохозяйственной деятельности, поэтому любой клочок земли, хотя бы немного пригодный для нее, имел большую ценность, и памирцы прилагали огромные усилия для их культивирования. Однако и из этого скудного земельного фонда шахи изымали в «казну» наиболее плодородные участки, становясь, таким образом, самыми крупными землевладельцами в своих владениях.
У каждого шаха, несмотря на скромные размеры владений и немногочисленность населения, имелся целый штат чиновников и администраторов: казий (судья), диван-беги (глава финансового ведомства), аксакалы и старшины в селениях [Бобринский, 1908, с. 64; Путята, 1884, с. 65] (см. также: [Гордон, 1877, с. 19]). При этом жалованье никому не полагалось, только казии получали вознаграждение при разборе дел в виде процента от суммы иска. Кроме того, у шахов имелись джигиты (нукеры), выполнявшие функции телохранителей и оказывавшие содействие другим чиновникам. Они несли службу в две очереди по 20–30 дней, при этом в период несения службы шах должен был кормить и одевать джигитов (в год им были положены халат, тюбетейка, иногда — седло и даже лошадь). Сами джигиты, в свою очередь, должны были также давать шаху 1 быка и 2 чекменя в год [Бобринский, 1908, с. 64].
Все должности, как правило, передавались по наследству, да и вообще путешественники сравнивают социальное устройство Западного Памира с кастовым строем Индии: представители практически всех социальных групп разделяли статус своих родителей. В период бухарского владычества административные должности в одной из областей могли занимать потомственные чиновники другой — например, на должность в Вахане мог быть назначен выходец из Шугнана, но также имевший «чиновничье» происхождение [Olufsen, 1904, p. 145].
Несмотря на небольшие размеры Вахана, Рушана и Шугнана, каждое из этих государств имело административно-территориальное деление. Шахи передавали отдельные районы — сады («сотни») наиболее близким родичам, а остальные члены рода получали «в кормление» небольшие селения, часть из которых могла насчитывать от двух домов! В среднеазиатской традиции такие владетели именовались беками, русские же путешественники характеризуют их как «помещиков», которые вели натуральное хозяйство, порой воевали в междоусобных войнах и жили за счет эксплуатации местного населения, по сути, превращая его в крепостных [Бобринский, 1908, с. 64–65; Иванов, 1884, с. 241] (см. также: [Минаев, 1879, с. 47–51]).
В самом деле, согласно наблюдениям российских и западных современников, простое население Памира фактически имело тот же статус, что и русское крепостное крестьянство до 1861 г.: оно должно было выплачивать оброк своим «помещикам», нести повинности («барщину») по обработке «казенных земель», а также платить подати в пользу шаха. При этом все оброки, налоги и подати практически в течение всего рассматриваемого периода, т. е. до начала ХХ в. включительно, имели натуральный характер, поскольку деньги на Западном Памире практически не использовались. В пользу шахов взимались налоги: постоянный — по 1 барану и чашке масла с дома, а также и чрезвычайные — для поднесения подарков самими шахами своим сюзеренам. Как правило, в качестве последнего с населения собиралось еще по одному барану или шерстяному чекменю с дома [Бобринский, 1908, с. 65] (см. также: [Путята, 1884, с. 65]). Взимали эти сборы джигиты, находившиеся на службе у шаха. Ученый Д. Л. Иванов, побывавший в регионе в 1883 г. весьма ярко описывает систему сборов в Шугнане в пользу местных правителей: «Оброк взыскивался всеми местными произведениями, кроме хлеба: хата платила скотом, маслом, сыром, сеном, соломой, дровами; платила армяками, нитками, войлоками, арканами; платила деревянной посудой, лопатами, деревянными башмаками, дровами[138] и т. п. Словом, все, чем обладало хозяйство горца, подлежало оброчной подати. Хлебом не брали просто потому, что было невыгодно — не с чего было брать» [Иванов, 1885, с. 650–651].
Неудивительно, что в таких экономических условиях те или иные правители оставались в памяти населения именно в связи со своей налоговой политикой. Например, один из правителей Рушана и Шугнана, Мухаммад-Сайид был известен, как ни странно, тем, что снизил налоги с населения [Ванновский, 1894, с. 78]. Зато другой правитель этих же государств, Юсуф-Али-шах, напротив, восстановил против себя своих подданных тем, что был крайне скуп и использовал любую возможность, чтобы пополнить свою казну за их счет. Он не только неукоснительно собирал налоги, оброк и проч., но и ввел специальный сбор за то, что сам вершил суд и выносил решения. Он практиковал передачу своего «казенного» скота подданным на содержание, которые должны были не только заботиться о нем за свой счет, но и по первому требованию правителя вернуть, да еще и с приплодом! Когда к шаху приехал русский ученый А. Э. Регель, шах объявил особый «русский сбор» якобы на то, чтобы обеспечить путешественника всем необходимым, однако не только не сделал этого, а еще и самого Регеля заставил заплатить за провиант [Иванов, 1885, с. 641] (ср.: [Регель, 1884, с. 272])! Юсуф-Али должен был одевать своих чиновников и нукеров (стражников), однако в силу своей скупости и тут старался сэкономить: он отправлял своих слуг на рынки Ферганы, чтобы по дешевке покупать поношенные халаты, которые затем и выдавал своим подчиненным [Иванов, 1885, с. 52]. В конце концов, он стал удерживать в свою пользу даже те налоги, которые собирались с населения Рушана и Шугнана в пользу его сюзеренов — миров Бадахшана, чем испортил отношения и со старыми союзниками своего государства. Неудивительно, что когда он был схвачен афганскими властями по подозрению в желании принять подданство России, местное население (несмотря на собственные симпатии к русским) не выступило в его защиту [Иванов, 1885, с. 641–643; Путята, 1884, с. 75].
Помимо шахов и представителей администрации властные полномочия сосредоточивались в руках еще одной весьма специфической группы — пиров. Население Памира в религиозном отношении принадлежало к особой ветви ислама, которое путешественники вначале характеризовали просто как шиизм, однако к началу XX в. стали более корректно определять как исмаилизм (и в самом деле, являвшееся особой ветвью шиитского варианта ислама) (см. подробнее: [Снесарев, 2017, с. 127]). В соответствии с учением исмаилитов, духовная власть принадлежала потомственным духовным вождям — пирам, которые избирались из числа потомков предыдущих и затем формально утверждались верховным главой исмаилитов — Ага-ханом [Бобринский, 1902, с. 9] (ср.: [Серебренников, 1900, с. 81]). В средние века исмаилизм был весьма радикальным и даже до некоторой степени террористическим шиитским течением: именно его приверженцами являлись небезызвестные средневековые террористы «ассасины». Однако в XIX — начале ХХ в. исмаилиты, по мнению начальника Памирского отряда и ученого В. П. Зайцева, не представляли опасности и были весьма лояльны России, и следовало опасаться только одного — что их духовный глава Ага-хан проживал в Бомбее, т. е. находился под контролем англичан [Зайцев, 1903, с. 53–54]. Впрочем, путешественники начала XX в. отмечали, что «к религиозным вопрос