Таким образом, убийство также наказывалось весьма строго. Чаще всего суд приговаривал убийцу к смерти, но смертный приговор всегда должен был утверждать правитель соответствующего государства. После утверждения приговор приводился в исполнение: преступника зарезал специальным ножом палач — «джалат». По ходатайству родственников убитого преступник мог быть также забит до смерти камнями, либо обезглавлен топором другого специального палача — «катиля». Таким образом, можно усмотреть на Западном Памире некую разновидность кровной мести: хотя казнили убийц по решению суда и специальные палачи, но вынесение приговора и форма казни зависели от решения семейства убитого. Впрочем, если они отказывались от кровной мести, то с убийцы в их пользу мог быть взят крупный штраф [Olufsen, 1904, p. 145]. Афганские власти в 1880-е годы установили его в размере 1 тыс. рупий, а бухарские власти в 1890-е годы — 1 тыс. тенге [Серебренников, 1900, с. 83–84]. Естественно, для большинства памирцев такая сумма (или ее натуральный эквивалент) была недоступной.
Бухарские власти ввели на Западном Памире телесные наказания, которые ранее здесь не практиковались. И хотя в период бухарского владычества представители русского Памирского отряда осуждали такие наказания и даже добивались освобождения от них приговоренных, впоследствии они сами стали их практиковать. Российский востоковед И. И. Зарубин, некоторое время проведший в качестве своеобразного секретаря Памирского отряда в 1915 г., упоминает, что телесные наказания распространялись даже на стариков и женщин и носили публичный характер [Зарубин, 2011, с. 31].
Суд осуществляли судьи-казии, беки — правители областей, сами шахи, а также и духовные вожди — пиры. При этом население Западного Памира, как правило, старалось обращаться к суду последних, считая его более справедливым, менее формальным и, соответственно, затратным. И лишь недовольные решениями пиров обращались уже в официальные судебные инстанции, которые не только выносили решение или приговор, обязательные к исполнению, но и взимали специальные судебные сборы и пошлины. Исполнение решений возлагалось на аксакалов селений (которые также имели право разбирать дела, связанные с незначительными правонарушениями) и, в некоторых случаях, на шахских джигитов [Ванновский, 1894, с. 94]. А. Е. Снесарев отмечал, что нередко тяжущиеся обращались в суд по поводу истинных или мнимых обид, понесенных еще во времена Кокандского ханства, т. е. до 1876 г. [Снесарев, 1903]. Это свидетельствует об отсутствии у памирцев представлений о сроках исковой давности. В 1910-е годы, когда фактический контроль над Западным Памиром перешел к российской военной администрации (Памирскому отряду), его начальник сосредоточил в своих руках и судебные полномочия [Зарубин, 2011, с. 31].
Что касается семейных отношений, то практически все путешественники, упоминающие о них, отмечают, что памирцы, несмотря на принадлежность к исламу, чаще всего имеют по одной жене — из-за своей бедности и невозможности содержать большее количество. Лишь у шахов и сановников могло быть больше жен и наложниц [Путята, 1884, с. 64; Olufsen, 1904, p. 130]. Впрочем, известный российский военный специалист и востоковед А. Е. Снесарев, в 1902–1903 гг. возглавлявший Памирский отряд, приводит интересные сведения, отличающиеся от информации других путешественников: по его словам, горцам Западного Памира можно было иметь лишь одну жену, но жениться — до трех раз[142].
На Западном Памире разрешались ранние браки: девочек могли выдавать замуж уже в 5–7 лет, мальчиков — женить в 10 лет. Однако, как отмечает А. А. Бобринский, причиной таких браков служило либо желание «сбыть лишний рот» из семьи, либо породниться с влиятельным семейством. Обычно же девочек выдавали замуж в 10–15 лет, а мальчиков женили в 15–17. За невесту полагалось внести «калынг» (калым) — 9 рубашек из толстой маты (хлопчатобумажной ткани), 9 рубашек из тонкой маты и 9 кусков ткани, причем все эти вещи не шли в пользу ни самой невесты, ни ее родителей, а раздавались родственникам [Бобринский, 1908, с. 89, 91].
Несмотря на то что браки заключались по решению родителей, а не самих молодоженов, многие путешественники отмечают, что браки были гармоничными, высоко ценилась и была широко распространена супружеская верность [Olufsen, 1904, p. 134][143]. Патриархальность семейной жизни предполагала главенство в семье мужа и отца, однако женщины на Западном Памире не были бесправны и не вели закрытого образа жизни. Как сообщают большинство путешественников, женщины не закрывали лица перед посторонними мужчинами, хотя это и предусмотрено законами шариата. Более того, им позволялось участвовать в праздничных церемониях, проводившихся в селениях — правда, в роли зрительниц, а не активных участниц [Бобринский, 1908, с. 53–54; Иванов, 1884, с. 246–247; Снесарев, 2017, с. 133; Эггерт, 1902, с. 18][144].
Сравнивая жительниц Западного Памира с представительницами казахского или киргизского народа, путешественники также отмечают, что памирские женщины не настолько погружены в ведение домашнего хозяйства и заботу о детях, как казашки или киргизки. А. А. Бобринский, пожалуй, чересчур резко характеризует их как «плохих хозяек» [Бобринский, 1908, с. 54]. Другие авторы не столь категоричны и сообщают, что муж и жена обычно делят заботы о хозяйстве, при этом нередко решающая роль принадлежит именно жене [Ванновский, 1894, с. 90]. О. Олуфсен вспоминал, что когда вел переговоры с памирцем о покупке скота, подошла жена последнего, и именно она назначила цену. Также он сообщает еще один интересный факт: если две женщины имеют разногласия, то ссорятся не они, а их мужья [Olufsen, 1904, p. 130]!
Основанием развода могло стать даже то, что «жена не понравилась мужу». Сама процедура развода, в принципе, соответствовала мусульманским канонам: муж должен был трижды сказать «талак» (развод) при свидетелях, что являлось поводом для обращения к казию за решением. Последний должен был установить, виновна жена в решении мужа или нет. Если она признавалась виновной, то должна была уйти от супруга, сделав ему подарок — чаще всего корову. Если же ее вина не была установлена, то судья старался уговорить мужа изменить свое решение, и если тот упорствовал, то супругов разводили, но в этом случае уже муж должен был сделать жене подарок — как правило, лошадь. Жена, в свою очередь, могла подать на развод, если муж ее бил или был не в состоянии содержать [Снесарев, 2017, с. 133; Olufsen, 1904, p. 134].
После смерти мужа вдова могла снова выйти замуж по своему выбору. Но если она не принимала такого решения, то спустя 4 месяца и 10 дней после смерти супруга имела право потребовать, чтобы брат или другой близкий родственник покойного взял ее в жены. Имущество наследовалось детьми умершего, при этом доли сыновей вдвое превышали доли дочерей [Olufsen, 1904, p. 134–135], что также полностью соответствует принципам наследования по мусульманскому праву. Однако А. А. Бобринский упоминает особенности наследования у исмаилитов: по его словам, если у умершего было две жены, то потомство от каждой жены получало половину наследства — т. е. если от первого брака было четверо детей, то они получали столько же, сколько один ребенок от второй жены. При наличии сыновей дочери от наследования устранялись. Если же по смерти наследодателя оставались только дочери, то именно они получали наследство в ущерб матери. Если же покойный не оставлял потомства, то и в этом случае вдова ничего не получала: имущество переходило к ближайшему родственнику по мужской линии, а сама она либо возвращалась к отцу или братьям, либо вновь выходила замуж [Бобринский, 1908, с. 80].
О других видах частноправовых отношений у памирцев иностранные современники практически не говорят, за исключением, пожалуй, принципа давности владения землей. А. А. Бобринский упоминает одного своего информатора в Вахане — 90-летнего старика, который с гордостью заявлял, что его небольшим земельным участком до него владели семь поколений его предков [Там же, с. 49]. Неразвитость собственных институтов права собственности и его защиты нашла отражение в том, что когда начальник Памирского отряда И. Д. Ягелло в начале XX в. создал специальную поземельную комиссию, местные жители стали обращаться в нее с жалобами едва ли не ежедневно (см.: [Махмудов, 2015, с. 69]).
Таким образом, записки путешественников содержат ценные сведения о государственном устройстве, системе управления и праве Западного Памира, отражая как его сходства с другими мусульманскими регионами, так и специфику. Вместе с тем весьма важными представляются наблюдения об особенностях действия политических и правовых принципов памирцев в условиях иностранного владычества — афганского и бухарского. Анализ сведений иностранных современников позволяет сделать вывод, что после формального подчинения Западного Памира Бухарскому эмирату система власти и управления в регионе была практически полностью изменена и приведена в соответствие с бухарской, тогда как местные правовые традиции продолжали сохраняться и в начале ХХ в.
Глава VIГосударственность и право Восточного Туркестана и Илийского края глазами путешественников
Эта глава посвящена территориям, на первый взгляд, несколько выходящим за рамки региона, которому посвящена книга в целом — Восточному, или Китайскому[145], Туркестану и Илийскому краю (Кульдже), в совокупности составляющим современный Синьцзян-Уйгурский автономный округ КНР. Однако мы сочли целесообразным включить анализ сведений российских и западных путешественников об этом регионе в связи с тем, что он имел тесные связи со среднеазиатскими государствами и народами (сведения о государственности и праве которых были проанализированы выше) и был близок им в отношении государственного устройства и правовой системы.