Во-первых, интерес к политическому устройству и правовой системе тюркских народов и государств у Ч. Ч. Валиханова был далеко не случаен: исследователи уже обращали внимание на наличие у него сформировавшихся политико-правовых взглядов (см.: [Зиманов, Атишев, 1965; Почекаев, 2013]). Соответственно, его сведения о государственности и праве Восточного Туркестана являются далеко не поверхностными, а достаточно глубокими и вписанными в контекст общего исторического развития региона[149].
Во-вторых, как уже было отмечено, сведения Ч. Ч. Валиханова могут рассматриваться как уникальный источник о политико-правовых реалиях в регионе. Ч. Ч. Валиханов побывал в регионе «по горячим следам» последнего из восстаний ходжей и имел возможность получить сведения о нем из первых рук, т. е. непосредственно от свидетелей и даже участников событий. В результате исследователь весьма четко осветил основные тенденции политико-правового развития этого региона, приняв во внимание целый ряд факторов: древние традиции административного управления и правового регулирования отношений в регионе, административно-правовую политику империи Цин, политическую деятельность ходжей и поддерживавшего их Кокандского ханства, а также активизацию деятельности в регионе английских эмиссаров. Его сведения, таким образом, позволяют прояснить причины политической нестабильности в регионе, остающиеся актуальными и до сих пор.
Наконец, в-третьих, интерес Ч. Ч. Валиханова к политико-правовой ситуации в Восточном Туркестане до некоторой степени может объясняться и «семейными» причинами. Этот регион, как известно, граничил с кочевьями казахов Старшего жуза, как раз в это время входившего в состав Российской империи. А правителями в жузе на протяжении многих десятилетий, как известно, были потомки хана Аблая, т. е. близкие родственники самого Валиханова. Уже во время первого восстания 1825–1828 гг. эмиссары его предводителя Джангир-ходжи посещали султанов Старшего жуза — Сюка Аблайханова и Кулана Адилева (близких родственников Ч. Ч. Валиханова), а также их родичей в Среднем жузе с призывом поддержать антикитайское выступление. Однако формально такой поддержки от Старшего жуза ходжа не получил (хотя некоторое количество его представителей и присоединились к восставшим), а султаны Среднего жуза, Аббас и Губайдулла, родные дяди самого Ч. Ч. Валиханова, напротив, намеревались лично поехать в Пекин для демонстрации лояльности императору [Валиханов, 1985 г, с. 345–346; 1985й, с. 320, 322]. Таким образом, сбор и систематизация сведений о Восточном Туркестане, имевшие целью выработку наиболее оптимальной российской имперской политики в регионе, также должны были повлиять на взаимоотношения казахов Старшего жуза с властями Восточного Туркестана.
Итак, начнем с анализа тех сведений о политико-правовых реалиях Восточного Туркестана, которые были составлены по личным наблюдениям Ч. Ч. Валиханова, т. е. организации власти, управления и системы правоотношений под контролем империи Цин. Исследователь сразу обращает внимание на существование двух уровней власти — имперской администрации и местного управления.
Цинская имперская администрация была представлена илийским цзян-цзюнем, т. е. генерал-губернатором, в подчинении которого находились три «военных губернатора» — хебе-амбаня (в Кульдже, Яркенде и Тарбагатае) [Он же, 1985ё, с. 171]. Также в крупных городах имелись тынза, своеобразные «полицейские управления», во главе которых стояли китайские офицеры — пия, а при них находились по 5–6 китайских же полицейских. Кроме того, в наиболее крупных городах Восточного Туркестана (в особенности после ряда восстаний в 1820–1830-е годы) появились китайские гарнизоны, размещавшиеся в местных цитаделях[150]. Этим, собственно, цинская административная структура в Восточном регионе и исчерпывалась.
Система местного управления, как специально обращал внимание Ч. Ч. Валиханов, сохранилась с доцинских времен и практически не подверглась изменениям. Крупными городами и принадлежавшими им округами управляли хаким-беки, которым помогали их заместители — ишкага и казначеи — газначи-беки [Там же, с. 172]. При этом округа, как и столетия назад, фактически были автономны и равны друг другу по статусу; это учитывали и цинские власти, и ходжи, которые, захватывая власть в результате восстаний, делили города и округа между собой, становясь их автономными правителями [Там же, с. 116, 149]. Население округов с целью оптимизации налогообложения делилось на тысячи и сотни, которыми, соответственно, управляли минбеги (тысячники) и юзбеги (сотники). Кроме того, несколько тысяч были подведомственны особому чиновнику — мираб-беку, в ведении которого находилось поддержание каналов и другие ирригационные работы, а в ряде случаев — и общее руководство селениями, по статусу стоявшими ниже округов. Правоохранительные функции выполняли чиновники, именовавшиеся «пашчаб», которые в случае необходимости оказывали содействие китайским полицейским [Там же, с. 172, 174]. Любопытно, что наряду с чисто тюркскими названиями должностей существовали и своего рода монгольские «вкрапления» — например, чиновники для особых поручений при хаким-беках носили название «дарга-бек» (дарга — монг. «начальник», вероятно, вариант средневекового термина «даруга») [Валиханов, 1985в, с. 41–43, 67–68].
Органы местного управления собирали налоги с населения, к которым относились, в частности, налог с земледельцев, составлявший 10 % от урожая (фактически харадж в мусульманском мире или тагар в тюрко-монгольских государствах), при этом существовала категория так называемых казенных земледельцев, налог с которых составлял 1/2 от урожая. Торговый сбор (зякет) составлял традиционную для ислама 1/40 от стоимости товаров с мусульман и 1/10 для иудеев и индусов. Также взимались специальные сборы с мельниц, лавок, огородов, плантаций хлопка и т. д. [Валиханов, 1985ё, с. 173, 186].
Судебная власть осуществлялась представителями духовенства — кази-ахунами и муфтий-ахунами, причем последние, по сведениям Ч. Ч. Валиханова, были наделены и некоторыми функциями адвокатов [Там же, с. 172–173]. Вообще же, приверженность к исламу и, соответственно, роль духовенства (к которому также относились хатиб-ахуны, мутавалли-ахуны и имам-ахуны) в Восточном Туркестане, по сведениям исследователя, была не столь велика, как в Западном, т. е. ханствах Средней Азии. Его представители осуществляли религиозную и политическую деятельность, но не имели преобладающего влияния в политико-правовой жизни региона [Он же, 1985а, с. 192; 1985ё, с. 162].
Валиханов подчеркивает, что китайские власти в Восточном Туркестане осуществляли общий надзор и контроль, обеспечивали мир и правопорядок в регионе, его лояльность империи Цин. В деятельность же органов управления и суда они практически не вмешивались. Единственное принципиальное изменение в организации властной системы состояло в том, что до прихода цинских властей хаким-беки избирались местным населением, теперь же их утверждали лично цинские императоры, в остальном же местная властная структура формировалась так же, как и прежде [Он же, 1985ё, с. 171, 172]. Согласно сообщению Мир Иззет-Уллы, в полномочия маньчжурской администрации также входила выдача разрешений («паспортов») для выезда представителей местного населения за границу — торговцев и проч. [Мир Иззет-Улла, 1956, с. 44].
Поскольку целью китайских верховных властей было поддержание общего миропорядка и своевременный сбор налогов, все остальные властные полномочия были передоверены местным властям, которые нередко злоупотребляли ими, поскольку цинская администрация их фактически не контролировала. В результате хаким-беки и их подчиненные могли по своему усмотрению увеличивать ставки налогов и сборов, нарушать местные правовые и судебные обычаи. Ч. Ч. Валиханов, в частности, упоминает, что хаким-беки нередко практиковали ежедневную порку лиц, не выплативших налог до тех пор, пока те не вносили всю сумму [Валиханов, 1985ё, с. 177, 178][151].
В результате складывалась довольно противоречивая в политико-правовом отношении ситуация: население Восточного Туркестана было недовольно налогами, которыми их чрезмерно облагали представители местного управления, но при этом обращало свой гнев на китайские власти, фактически не вмешивавшиеся в процесс налогов и сборов и лишь подтверждавшие властные полномочия хаким-беков! И только в таких случаях местное население вспоминало о давних мусульманских традициях своей родины и делало религиозную принадлежность знаменем борьбы с «неверными» китайцами и поддерживавшим его монгольским населением региона (ойратами, солонами и проч.), исповедовавшими буддизм, пользовавшийся большим покровительством со стороны Пекина (см.: [Он же, 1985а, с. 216–217, 222; 1985ё, с. 149]). Этим неоднократно пользовались потомки прежних правителей Восточного Туркестана — ходжи, которые возглавляли многочисленные антицинские восстания на протяжении 1820–1850-х годов. Этим восстаниям Ч. Ч. Валиханов посвятил целую серию своих работ начала 1860-х годов (большинство из которых, впрочем, не было опубликовано при его жизни).
Исследователь много внимания уделяет роли ходжей в политической жизни Восточного Туркестана, подчеркивая давние традиции их власти в регионе и в особенности их духовный авторитет среди местного населения. Он четко воспроизводит их генеалогию, позволяющую объяснить, в частности, почему довольно пассивный и не слишком амбициозный Бузрук-ходжа (Бузрук-хан-тура) постоянно провозглашался главным предводителем восстаний и, соответственно, верховным правителем государства ходжей: являясь представителем старшей ветви династии ходжей, он носил наследственный титул Махдум-и-Азама и пользовался почитанием населения Восточного Туркестана [Он же, 1985б, с. 12; 1985ё, с. 151]. В то же время для своих более энергичных и властолюбивых родственников он был весьма привлекательным кандидатом на трон, поскольку в управление практически не вмешивался, позволяя им действовать по собственному усмотрению