Весьма важным представляется отмеченное Ч. Ч. Валихановым существование двух линий ходжей Восточного Туркестана — так называемых Белогорской и Черногорской линий, ведущих происхождение от общего предка Ахмада ал-Касани (Махмуд-и Азама) и выделившихся во второй половине XVI в. Белогорские ходжи в первой трети XVIII в. вытеснили Черногорских из Восточного Туркестана, поэтому неудивительно, что последние после завоевания региона империей Цин поддержали китайские власти. Благодаря этому многих представителей Черногорской династии китайские власти назначали на должности местного управления — хаким-беков и т. д. [Валиханов, 1985ё, с. 171]. И хотя Белогорские ходжи, периодически захватывая власть в регионе, старались демонстрировать миролюбие по отношению к родичам и бывшим соперникам, Черногорские ходжи в большинстве своем не шли на союз с ними. И это, как обоснованно отмечал Ч. Ч. Валиханов, стало причиной тому, что ходжам так и не удалось установить контроль над всем Восточным Туркестаном, поскольку различные города и области региона поддерживали либо одну, либо другую династию ходжей [Там же, с. 148, 180]. В связи с этим исследователь отмечал, что во время каждого восстания ходжей хаким-беки чаще всего оставались верны династии Цин и противостояли восставшим.
Еще одним важным элементом политико-правового развития Восточного Туркестана в сочинениях Ч. Ч. Валиханова предстает деятельность Кокандского ханства, исторически имевшего претензии на власть и влияние в этом регионе[153]. Власти ханства старались учитывать особенности политической обстановки в Восточном Туркестане, от чего зависела активность их политики. Так, после подавления восстания Джангир-ходжи в 1828 г. кокандцы выразили сожаление властям империи Цин, что не смогли обеспечить контроль над ним и допустили его прибытие в Восточный Туркестан. А уже в 1830 г. брат Джангира, Мэд-Юсуф-ходжа, поднял восстание при прямой поддержке кокандских властей, его войсками командовали кокандские же военачальники и т. д. [Он же, 1985ё, с. 146–47; 1985и, с. 349–350].
Несмотря на то что и это восстание закончилось поражением, власти Цин не могли не принять во внимание позицию Кокандского ханства, в результате чего в 1831 г. между ханством и империей был заключен договор, фактически превративший Восточный Туркестан в некую «буферную территорию». Кокандские власти обязались держать под контролем Белогорских ходжей и не позволять им вновь появляться в регионе. Со своей стороны, империя Цин обязалась выплачивать ханству вознаграждение за это, а также предоставить на правах своеобразной аренды право сбора ряда налогов в Кашгаре. Таким образом, наряду с вышеупомянутыми китайскими органами власти и органами местного управления в Восточном Туркестане появились и официальные представители кокандской администрации — акскакалы, а при них токсабы и зякетчи, т. е. сборщики налогов, взимавшие торговые налоги, а также сбор за выдачу билетов на право торговли в Кашгаре [Он же, 1985в, с. 39–43, 46; 1985ё, с. 147]. С ними непосредственно пришлось столкнуться и самому Ч. Ч. Валиханову во время своей поездки 1858–1859 гг., причем он отметил, что полномочия кокандских и местных восточно-туркестанских властей в отношениях с иностранными путешественниками и купцами весьма неопределенны. В частности, не регламентировалось, где именно и кем должны были взиматься торговые пошлины и платежи с проезжающих — на подъезде к городу кокандскими чиновниками или уже в самом городе при совершении сделок туркестанскими органами управления! Неудивительно, что каждая администрация старалась использовать эту неопределенность, чтобы получить с приезжих дополнительные сборы, взятки и проч. [Он же, 1985в, с. 42, 46; 1985з, с. 58, 66].
В связи с этим одним из наиболее важных представляется наблюдение Ч. Ч. Валиханова, позволяющее объяснить причины поражения всех восстаний ходжей и кратковременности периодов существования восстанавливавшегося ими государства. Дело в том, что все руководители восстаний воспитывались в Коканде и, как уже отмечалось, нередко даже поднимали восстание при прямой поддержке кокандских властей. Следствием этого становились попытки внедрения в захваченных городах и регионах административных и правовых институтов Кокандского ханства — привычных самим ходжам, но совершенно чуждых населению Восточного Туркестана.
Так, предводитель восстания 1825–1828 гг., Джангир-ходжа (принявший тронное имя «сеид Джангир-султан»), ввел должность мин-баши (так именовался высший чиновник в Кокандском ханстве), его приближенные носили звания пансадов, т. е. пятисотенных (Ч. Ч. Валиханов приравнивает их к полковникам) и т. д. [Валиханов, 1985ё, с. 142][154]. Аналогичную политику проводил и глава восстания 1847 г. Ишан-хан-тура (Катта-тура), также создавший администрацию по аналогии с кокандской. Предводитель последнего восстания 1857 г. Вали-хан-тура сформировал свой двор по чисто кокандскому образцу, введя должности минбаши, михтара, удайчи (главы придворных), курши (начальника телохранителей), казначея и проч. Этот ходжа сохранил, фактически присвоил себе, полномочия высшей судебной и карательной инстанции. Исследователь приводит немало ярких примеров жестоких и бессмысленных казней, осуществленных Вали-ханом-тура, в том числе и лично [Там же, с. 150, 152, 153][155]. Суд же ахунов нередко играл лишь формальную роль, выполняя приказы того или иного ходжи об осуждении его политических противников — так, например, был осужден ахунами и приговорен к казни чиновник Мет-Сеит-ван, который оскорбительно отозвался о Джангир-ходже [Там же, с. 142].
Население Восточного Туркестана было крайне недовольно тем, что все высшие должности в государстве ходжей занимали кокандцы. Представители местной элиты могли рассчитывать на звание пансадов, но при этом реальной власти ни в системе управления, ни в армии не имели [Там же, с. 153–154]. Еще более негативно была воспринята местными жителями принудительная «исламизация», предпринятая ходжами. Как уже упоминалось, Ч. Ч. Валиханов отметил, что население Восточного Туркестана не относилось к ревностным мусульманам, поэтому многие принципы ислама в полной мере не соблюдались. Вали-хан-тура предписал всем представителям мужского населения, начиная с шести лет, носить чалмы и совершать молитвы в мечетях пять раз в день. Женщины, традиционно обладавшие в регионе большой степенью свободы, теперь обязательно должны были закрывать лица и не заплетать косы — у нарушительниц запрета косы отрезались местными «полицейскими» [Там же, с. 153, 166].
Неудивительно, что спустя считанные месяцы (если не недели) после триумфального прихода к власти того или иного ходжи местное население, только что триумфально встречавшее его как освободителя от ига «неверных» китайцев, начинало тяготиться нововведениями своего «природного правителя» и надеяться на скорое возвращение прежних властей, которые по крайней мере не посягали на их религиозные и бытовые обычаи.
Однако влияние Кокандского ханства оставалось настолько прочным в регионе, что власти империи Цин, несмотря даже на очевидные доказательства поддержки кокандцами восстаний ходжей, не решались пересмотреть условия договора 1831 г. В результате те же кокандские чиновники (равно как и представители восточно-туркестанских органов управления, находившиеся под их покровительством), которые деятельно поддерживали ходжей, сохраняли свои должности и полномочия и после возвращения региона под контроль империи Цин [Валиханов, 1985ё, с. 156–157, 187]. Поколебать их позиции могло только изменение политической ситуации в самом Кокандском ханстве. Ч. Ч. Валиханов приводит типичный пример зависимости кокандской администрации Кашгара от обстановки в Коканде, относящийся как раз ко времени его пребывания в Восточном Туркестане. Принимавший его кашгарский аксакал узнал, что в Коканде произошел переворот, назначивший его хан Худояр был свергнут, и на трон вступил старший ханский брат Малла-бек, который, впрочем, тут же направил в Кашгар ярлык, подтверждавший полномочия аксакала. Однако, как вскоре выяснилось, это было лишь хитростью, для того чтобы усыпить бдительность чиновника и не позволить ему скрыть документы и казну: вскоре в Кашгар прибыл новый акскакал, назначенный ханом, который тут же конфисковал бумаги и средства своего предшественника. Весьма примечательно, что этот аксакал уже занимал данный пост прежде, в 1856 г., а при Вали-хане-тура являлся его минбаши [Он же, 1985в, с. 71–72].
Наконец, еще один фактор политико-правового развития Восточного Туркестана, упоминаемый Ч. Ч. Валихановым, делает его сведения весьма важными для исследователей так называемой «Большой игры», т. е. противостояния Российской и Британской империй за контроль над Центральной Азией во второй половине XIX в. Речь идет о присутствии англичан в регионе, все усиливавшемся с каждым новым восстанием ходжей. Исследователь упоминает, что уже во время первого восстания в Восточном Туркестане — движения Джангир-ходжи в 1825–1828 гг. — англичане выказывали намерение поддержать его в ущерб империи Цин: ходжа некоторое время пребывал в Кабуле и там довольно активно взаимодействовал с британскими эмиссарами. Во время восстания Джангира в Восточном Туркестане, по сведениям Ч. Ч. Валиханова, находилось около 200 британских подданных, причем пятеро из них, находясь при предводителе восстания, «располагали всеми его действиями» и по статусу приравнивались к самим ходжам. «Английский след» также просматривался в «восстании семи ходжей» 1847 г.: один и ходжей еще в 1841 г. появился в Кабуле и вел переговоры с британскими оккупационными властями [Он же, 1985к, с. 343]. Вали-хан-тура, создавая войско, сформировал 70-тысячное кавалерийское соединение, получившее название «сипаи» [Он же, 1985ё, с. 151], что также позволяет предполагать британское влияние. Неудивительно, что после восстановления контроля над Восточным Туркестаном в 1858 г. власти Цин запретили въезд в регион русским и британцам, справедливо подозревая обе империи в намерении распространить здесь свое влияние [Там же, с. 193].