Ставки налогов постоянно возрастали: если в начале правления Якуб-бека харадж был 10 %, то потом он возрос до 20 % (а в некоторых местностях — и до 50 %), танапный сбор, составлявший 2 таньга с танапа, возрос до 7–10; хан-дилик был установлен в размере 1 таньга с дома, но вырос до 4 таньга; тари-кара со временем увеличился с 2,5 до 5 % [Куропаткин, 1879а, с. 33–34, 44–45; Forsyth, 1875, р. 97]. Якуб-бек ввел практику передачи сбора налогов на откуп хакимам, что рождало многочисленные злоупотребления со стороны сборщиков. Однако российские очевидцы, в целом критически оценивавшие систему управления при Якуб-беке, отмечали, что взяточничества и лихоимства у него было не больше, чем в других государствах Центральной Азии [Куропаткин, 1879а, с. 41, 44].
Китайские власти после восстановления контроля над Восточным Туркестаном внесли изменения в налогообложение. Отныне поземельный налог не взимался с площади земли, а зависел от собранного урожая. С торговцев налоги вообще не брались, но вводился косвенный налог при покупке скота — «бадж», составлявший 10 % от его стоимости (как в Бухарском эмирате). Предпочтение отдавалось натуральной форме уплаты налогов: зерном, соломой, дровами и проч. [Петровский, 1886, с. 17–19][159].
Нуждаясь в деньгах и увеличивая налоги, Якуб-бек при этом не способствовал развитию торговли. Внутренняя торговля складывалась стихийно и не была активной: во-первых, были изгнаны китайцы, много делавшие для ее развития; во-вторых, многие товары были изъяты из оборота как противоречащие шариату или не соответствующие качеству; в-третьих, снизилась покупательная способность населения [Белью, 1877, с. 98, 213]. Как писал Т. Форсайт, местные жители говорили ему, что в китайские времена товаров было намного больше [Forsyth, 1875, р. 36]. Внешняя торговля также была ограничена: правитель не позволял караванам выезжать из Йэттишара чаще, чем раз в четыре месяца, особо строго контролируя торговцев, ведущих дела с Российской империей: ведь многие купцы и погонщики караванов нередко отправлялись в российские пределы, чтобы остаться там. Якуб-бек ввел практику «паспортов» (т. е. специальных разрешений на выезд) и залогов («обеспечений») для отправляющихся с караванами и паломников [Беллью, 1877, с. 185–186]. Иностранных же торговцев, прибывавших в Кашгарию без согласования с местными властями, правитель приказывал задерживать и сажать под арест — так, в частности, поступили с несколькими караванами из России, которые получили возможность начать торговать и вернуться лишь после подписания торгового договора Якуб-беком и А. В. Каульбарсом в 1872 г. [Каульбарс, 1872, с. 272].
Правитель Йэттишара довольно много внимания уделял поддержанию коммуникаций, строительству и ремонту дорог и мостов [Белью, 1877, с. 222; Рейнталь, 1869, с. 41; Shaw, 1871, р. 460]. Это было связано с тем, что он, в отличие от китайцев, старался управлять страной, отдавая устные приказы, поэтому ему было необходимо постоянно рассылать многочисленных гонцов в подвластные ему регионы с соответствующими указаниями для правителей [Куропаткин, 1879а, с. 37; Рейнталь, 1870, с. 185]. Вероятно, не в последнюю очередь подобная практика объяснялась тем, что сам Якуб-бек был неграмотен (хотя и производил на иностранцев впечатление образованного человека).
Якуб-бек начал чеканить собственную монету, ставшую основным платежным средством в Йэттишаре. При этом медные монеты (пулы), которые использовались наиболее широко, продолжали чеканиться по образцу прежних, имевших распространение при цинских властях — вероятно, так Якуб-бек пытался добиться доверия населения к новой монете, однако сам навредил себе денежными махинациями. После отказа от сюзеренитета Коканда, Якуб-бек начал изъятие из оборота «кокани» (кокандских таньга), за которые давали по две местных, он же начал принудительно выкупать их по полтаньга за каждую. Затем он приказывал перелить эти деньги в местные, худшего качества, зарабатывая на такой операции вдвое (что, опять же, напоминает о финансовой политике бухарских властей) [Куропаткин, 1879а, с. 52–53; Тухтиев, 1989, с. 19]. Неудивительно, что местные жители с тоской вспоминали времена правления империи Цин, когда на ту же сумму можно было купить втрое больше продуктов или других товаров [Shaw, 1871, р. 470].
Не внеся существенных изменений в региональное управление и налоговую систему, Якуб-бек начал серьезные преобразования в частноправовой сфере, провозгласив шариат единственной правовой системой Йэттишара [Куропаткин, 1879а, с. 28; Shaw, 1871, р. 465–466][160]. В этом отношении его политика резко отличалась от политики религиозной толерантности, проводимой цинскими властями, позволявшими местному населению разного рода «послабления» в религиозной сфере. При китайцах среди местного населения были распространены курение и потребление алкоголя, не было обязательного посещения молитв, а женщины нередко появлялись на улицах с открытым лицом. Возможность не соблюдать многие положения шариата объяснялась тем, что в цинский период в Восточном Туркестане отсутствовали властные институты, контролировавшие соблюдение населением канонов мусульманского права, имеющиеся в других государствах Центральной Азии [Куропаткин, 1879а, с. 28–29; Forsyth, 1875, р. 84]. При Якуб-беке появились казии — судьи, разбиравшие дела на основе шариата, и раисы — чиновники, осуществлявшие постоянный надзор за соблюдением предписаний мусульманского права в повседневной жизни [Беллью, 1877, с. 212; Куропаткин, 1879а, с. 35; Forsyth, 1875, р. 104]. Создавая систему своеобразной «полиции нравов», Якуб-бек опирался на опыт Коканда, позаимствовав оттуда должности шейх-ул-ислама (главы духовенства), кази-каляна (верховного судьи), кази-аскера (главного военного судьи) и кази-раиса (главы раисов) [Forsyth, 1875, р. 98–99; Shaw, 1871, р. 466]. В пользу этих чиновников, равно как и духовенства (мулл, учителей медресе), взимались дополнительные налоги и сборы, имевшие, впрочем, характер добровольных приношений [Куропаткин, 1879а, с. 36].
Отныне все население должно было соблюдать основные принципы шариата, включая пятикратную молитву, запрет на курение опиума и алкоголь [Беллью, 1877, с. 283]. Женщины были обязаны закрывать лица и практически лишились права распоряжаться своим имуществом [Forsyth, 1875, р. 89; Shaw, 1871, р. 480]. Кроме того, была отменена практика так называемого временного брака, имевшего распространение при китайских властях: жительницы Восточного Туркестана нередко заключали такой брак с приезжими иностранными купцами, которые, уезжая обратно, оставляли своим «женам» некоторое имущество. Якуб-бек строго запретил такой брак и даже казнил нескольких нарушительниц запрета. Но женщины нашли способ обойти его: они заключали официальный брак, но затем якобы ссорясь с мужьями, обращались к казию с заявлением о разводе и получали его, заплатив всего 1 таньга! А если женщина не желала выжидать срок, необходимый для вступления в новый брак, она могла переехать в другой город и заключить брак там [Беллью, 1877, с. 283–284; Forsyth, 1875, р. 84–85].
С укреплением роли шариата в Восточный Туркестан пришла и суровая система наказаний. При китайских властях в большинстве случаев преступников карали штрафами или тюремным заключением, теперь же были введены телесные и увечащие наказания, широко применялась смертная казнь (в крупных городах — перерезывание горла, в малых — чаще повешение) [Forsyth, 1875, р. 101–102]. Впрочем, как отмечают иностранцы, жестокость Якуб-бека вскоре принесла свои плоды: в 1870-е годы количество преступлений резко снизилось, практически прекратились грабежи и разбои [Куропаткин, 1879а, с. 29; Shaw, 1869–1870, р. 131].
Отдельного внимания заслуживают особенности статуса кочевников Восточного Туркестана (казахов, киргизов, калмыков). Они не были привязаны к земле и собственности, а потому в любой момент могли сложить с себя подданство властей Восточного Туркестана и перекочевать под власть другого сюзерена. Принимая это во внимание, и китайские власти, и Якуб-бек старались обеспечить им различные льготы и привилегии. У них сохранялись их собственные правители (султаны и беки у казахов, бии у киргизов, нойоны или дзасаки у калмыков) [Forsyth, 1875, р. 47–48, 60; Hayward, 1870, р. 70], они практически не платили налоги. Правда, Якуб-бек попытался установить более жесткий контроль над кочевниками и однажды даже приказал задержать в Кашгаре киргизского вождя с сыном, приехавших для разрешения территориального спора [Hayward, 1870, р. 102; Trotter, 1878, р. 196]. Подобные действия не могли вызывать доверия со стороны кочевников, и калмыки, поначалу признавшие власть Якуб-бека (пообещавшего не навязывать им ислам), вскоре в большинстве своем перекочевали в Кульджинский край, находившийся под властью России [Куропаткин, 1879а, с. 28, 144–145, 189].
После восстановления контроля над Восточным Туркестаном китайские власти продолжили либеральную политику в отношении кочевников. С них вообще не взимались налоги в китайскую казну, они сохранили собственную систему управления и суд. Однако, как отмечали российские дипломаты, эти меры лишь усиливали презрение кочевников-мусульман к китайцам, и они готовы были поддержать любое восстание против них [Корнилов, 1903, с. 265–266; Петровский, 1886, с. 16–17].
Итак, радикальных реформ в области государственности и права Якуб-бек не осуществил, сосредоточившись в большей степени на укреплении позиций шариата. Но, несмотря на принадлежность большей части населения региона к исламу, политика Якуб-бека далеко не во всем вызывала одобрение, и нередко жители оценивали политику китайцев до восстания 1864–1878 гг. более положительно[161]. Но и китайские власти по восстановлении контроля в регионе не стали окончательно интегрировать его в состав империи Цин: местные органы самоуправления формировались и действовали в соответствии с местными правовыми обычаями, и население имело возможность жить по ним, а не по китайским нормам. Иностранные современники критиковали такой подход, считая, что китайцы продолжают совершать ошибки, которые уже привели к восстанию 1860–1870-х годов [Корнилов, 1903, с. 267]. Однако, из-за специфики региона, имперским властям, по всей видимости, иначе действовать было просто-напросто невозможно, учитывая сложные отношения местного мусульманского населения с властями «неверной» империи Цин.