«неофициальный» статус позволил ему более свободно перемещаться по эмирату (хотя, конечно, контроль его передвижений со стороны официальных бухарских чиновников и тайных шпионов был очень жестким) и собрать немало ценных сведений о самых разных сторонах жизни Бухары.
Поражение в войне с Россией и подписание сначала мирного договора 1868 г., а затем и Шаарского договора 1873 г. (юридически закрепившего протекторат России над Бухарой) существенно подорвали положение эмира и на международной арене, и в глазах его собственных подданных. Собственно, и сам Музаффар не был до конца уверен в своем будущем, что отразилось и на его отношении к представителям российских властей, приезжавших в Бухару в рассматриваемый период.
Первые российские посольства (и даже отдельные представители имперской администрации, не обладавшие статусом официальных послов), побывавшие в эмирате в 1870-е годы, встречались бухарскими властями с высокими почестями. Так, миссию полковника С. И. Носовича, побывавшую в эмирате в 1870 г. (впервые после заключения мирного договора 1868 г.) встречал уже на границах эмирата мирахур — фактически «министр иностранных дел» Бухары [Костенко, 1871, с. 43]. Аналогичным образом мирахур встретил и Н. Ф. Петровского, несмотря на то что тот, по его словам, ехал в Бухару как путешественник [Петровский, 1873, с. 212]. А для того чтобы пообщаться с Н. П. Стремоуховым, который в 1874 г. официально всего лишь сопровождал возвращавшегося домой бухарского посла, эмир Музаффар сам прибыл из столицы в город Китаб [Стремоухов, 1875, с. 640]. Г. А. Арендаренко, как официальный представитель туркестанского генерал-губернатора при дворе эмира Музаффара, пользовался не только почетом со стороны самого монарха и его сановников, но и фактически выполнял функции эмирского советника, выражая позицию российских имперских властей по различным вопросам — в первую очередь относительно внешней политики Бухары, ее связей с Афганистаном, британскими властями Индии и т. д. [Арендаренко, 1974, с. 44–45].
Впрочем, убедившись со временем, что российские власти не намерены ни присоединять Бухару к империи, ни свергать его самого, эмир Музаффар стал относиться к российским дипломатам с меньшим пиететом. Так, если в первой половине 1870-х годов он лично принимал каждого российского представителя, прибывавшего в эмират, обменивался со всеми дипломатами рукопожатием, нередко даже выезжая им навстречу из столицы и встречая в каком-либо из городов на пути следования, то в начале 1880-х ситуация несколько меняется. С вышеупомянутым Г. А. Арендаренко в период его пребывания в эмирате (январь — июль 1880 г.) Музаффар общался преимущественно через своих чиновников — даулетханов [Там же, с. 96]. В. В. Крестовский, описывая прием, оказанный посольству во главе с князем Ф. А. Витгентштейном, сообщает, что, встречая членов миссии, эмир на их приветствия лишь «отвечал одним общим полупоклоном, слегка привстав с места, и тут же сел опять и протянул князю руку». При этом сам русский дипломат дает объяснение подобному поведению эмира: поскольку его положение в глазах подданных после договора 1868 г. было сильно поколеблено, он старался «возвратить себе вид самостоятельности хотя бы только в манере своего обращения с русскими» [Крестовский, 1887, с. 136][173].
Тем не менее нельзя не отметить, что формальное признание российского протектората существенно изменило положение российских представителей в Бухарском эмирате. Раньше не только рядовые русско-подданные (в первую очередь торговцы), но и дипломаты не могли себя чувствовать в безопасности и должны были опасаться за свою жизнь[174]. Теперь же основные проблемы пребывания российских дипломатов в Бухаре сводились к тому, в какой степени им следовало выполнять требования местного посольского церемониала, чтобы при этом не ронять престиж представляемой ими Российской империи.
В результате прием послов эмиром с точки зрения соблюдения протокола стал неким компромиссом между российскими и бухарскими дипломатическими традициями. С одной стороны, для русских послов был отменен унизительный обычай падать ниц (что сохранялось в отношении мусульман) и даже кланяться эмиру — он «по английскому обычаю» стал пожимать руку членам российских миссий [Стремоухов, 1875, с. 646; Яворский, 1882, с. 56; Крестовский, 1887, с. 136]. С другой стороны, русские соглашались присутствовать на эмирском приеме в халатах, которые он жаловал им, а также должны были выходить из зала, пятясь, чтобы не поворачиваться спиной к эмиру [Костенко, 1871, с. 50; Крестовский, 1887, с. 139–140; Носович, 1898, с. 286–287; Яворский, 1882, с. 56][175]. Претерпела эволюцию и еще одна традиция: ранее иностранные послы должны были сходить с коня на площади перед резиденцией эмира и дальше идти на прием пешком, но уже в конце 1870-х годов бухарские чиновники оставляли это действия на усмотрение российских дипломатов. Так, доктор И. Л. Яворский и его спутники в 1879 г. предпочли сойти с лошадей, выказав тем самым уважение бухарскому монарху, при этом впоследствии, в своих записках, доктор выразил недоумение по поводу отказа некоторых русских офицеров делать это, удивляясь, что они считали спешивание на площади перед дворцом унизительным [Яворский, 1883, с. 332] (см. также: [Глуховской, 1869, с. 75–77]).
Подобные нюансы можно было бы счесть не более чем забавными фактами из истории русско-бухарских отношений, однако нельзя забывать, что на традиционном Востоке любая мелочь могла иметь значение. Малейшая уступка, в том числе и в области дипломатического протокола, могла быть сочтена бухарцами слабостью российских властей в целом, а этого допустить было нельзя, учитывая, что система протектората еще не была в полной мере разработана и введена в Бухарском эмирате.
Сложность положения эмира после подписания мирного договора 1868 г. заключалась не только в том, что его статус абсолютного монарха был подорван в глазах собственных подданных. Он также находился в весьма противоречивом международном положении, поскольку, будучи союзником и, по сути, вассалом России, по определению должен был выступать противником политики британских властей в Индии и Афганистана, находившегося под их контролем. Между тем вооруженные силы Бухары, существенно подорванные после русско-бухарской войны, не имели возможности противостоять англо-афганскому союзу, поэтому эмиру Музаффару приходилось лавировать между разными политическими силами.
Неудивительно, что в первые годы пребывания под российским протекторатом бухарский монарх активно вел переговоры с афганскими властями, стараясь обезопасить свои владения. Так, С. И. Носович упоминает, что во время его пребывания в Бухаре там находился и афганский посол, который был оскорблен оказываемыми русским почестями и намеревался уехать, однако бухарский эмир уговорил его остаться и даже намекал на возможность объединения для «священной войны» против русских [Носович, 1898, с. 276, 278, 279–280, 282] (см. также: [Костенко, 1871, с. 71–72])[176]. О лавировании Бухары между Россией и Афганистаном упоминает Н. П. Стремоухов в 1874 г. и даже Г. А. Арендаренко в 1880 г. [Арендаренко, 1974, с. 100, 121–122; Стремоухов, 1875, с. 641, 642]. Лишь в последующие годы, убедившись, что Россия готова оказывать покровительство Бухаре в противостоянии внешним угрозам, власти эмирата стали проводить более последовательную пророссийскую политику.
В зависимости от того, какой политики в отношении русских придерживались эмир или его первый министр кушбеги, вели себя и беки — сыновья эмира или родственники его приближенных. Так, например, гузарский бек Акрам-хан, сын эмира и номинальный предводитель «антироссийской» партии в эмирате, попытался уклониться от встречи миссии под руководством генерала Н. Г. Столетова, следовавшей через Бухару в Афганистан, однако глава миссии настоял на оказании ей всех необходимых почестей и эмирскому сыну пришлось явиться, сделав вид, что прежде ему просто нездоровилось [Яворский, 1882, с. 64–67]. Аналогичным образом, правитель бекства Карши, внук бухарского кушбеги (также недружелюбно относившегося к России), не захотел приехать к русскому послу, князю Ф. А. Витгенштейну, который, подобно генералу Столетову, настоял на оказании ему необходимых почестей [Крестовский, 1887, с. 224–228][177].
От взаимоотношений эмира с русскими порой зависела карьера сановников эмирата. Так, еще до установления протектората Российской империи над Бухарой видный сановник Музаффара, носивший чин шигаула, был снят с должности и попал в опалу, когда эмир узнал, что он плохо обходится с русским посольством. Другой чиновник, некий Баба-бек, напротив, возвысился из мелких секретарей именно благодаря тому, что хорошо проявил себя во взаимодействии с российскими миссиями. Вместе с тем «прорусская позиция» не всегда являлась гарантией карьеры. Так, вскоре после поражения от русских в 1868 г. эмир приказал казнить начальника своей стражи за то, что тот советовал не воевать с русскими. Главнокомандующий Шаралы-бек, потерпевший поражение от русских, был смещен с самой почетной в эмирате должности самаркандского бека и отправлен наместником в гораздо меньшую область. Урак-мирза (Урак-Ишан-ходжа), в течение ряда лет эффективно взаимодействовавший с русскими, был нелюбим эмиром за его прямоту и в конечном счете отстранен от дипломатической деятельности [Арендаренко, 1974, с. 96; Глуховской, 1869, с. 81; Маев, 1879а, с. 107; Стремоухов, 1875, с. 654–655, 684; Татаринов, 1867, с. 46, 108–109].
Важным аспектом политико-правовой жизни Бухарского эмирата, привлекавшим внимание путешественников на первом этапе пребывания его под российским протекторатом, было правовое положение отдельных слоев местного населения и национальных меньшинств, поскольку, исходя из этой информации, российские власти могли принимать решения относительно направлений собственной политики в Бухаре. Правда, на раннем этапе пребывания эмирата под протекторатом Российской империи активных действий для изменения их положения не принималось, и российские путешественники в большей степени анализировали их текущий правовой статус и ожидания.