Однако в некоторых случаях бухарцы пытались обходить русский контроль. Так, по свидетельству О. Олуфсена, русские власти всячески старались пресекать связи бухарских властей с Османской империей, однако многие бухарцы все же бывали в Стамбуле [Olufsen, 1911, p. 366–373, 285–386, 390]. Подобное игнорирование имперских запретов можно было формально объяснить тем, что бухарцы поддерживали связь с османскими султанами не как светскими монархами-союзниками, а как со своими духовными лидерами-халифами[200].
Еще одной сферой правоотношений Бухарского эмирата, в которой, как отмечали иностранцы, Российской империи удалось добиться значительных успехов, была уголовно-правовая. Не имея формальных полномочий вмешиваться в эти отношения, русские власти тем не менее использовали официальные и неофициальные методы воздействия на местные правящие круги, чтобы улучшить существующую уголовную систему. Поначалу российские представители могли лишь выражать свое неодобрение. По воспоминаниям Д. Добсона, когда в Бухаре был убит крупный эмирский сановник — диван-беги, его убийца, в соответствии с древним обычаем, был передан родственникам и слугам убитого, которые подвергли его длительным мучениям, а затем жестоко казнили. Российские представители пытались отговорить бухарские власти от столь варварского способа казни, но, не преуспев в этом, удалились на время казни из столицы [Dobson, 1890, p. 272–273]. Однако со временем представителям имперских властей удалось убедить эмира отказаться от подземных тюрем-зинданов и отменить ряд мучительных пыток. Начиная с 1888 г. в Бухаре не применялось сбрасывание с «Башни смерти» [Boutrue, 1897, p. 24; Olufsen, 1911, p. 337, 548; Phibbs, 1899, p. 163–164]. Однако и в начале ХХ в. путешественники констатировали, что в Бухаре, несмотря на усилия русских властей, сохранялись такие наказания, как привязывание к шесту, при котором наказываемому не давали уснуть до самой смерти, жестокие изощренные пытки с целью добиться признания и т. д., что продолжало вызывать жалобы Русского политического агентства [Olufsen, 1911, p. 574].
Действия русских в этом направлении не остались незамеченными населением Бухары. Как отмечалось выше, Русское политическое агентство осуществляло свой суд для разрешения гражданских и уголовных дел, в которых пострадавшей стороной оказывались русские подданные или другие иностранцы, причем решение суда являлось окончательным и не могло быть обжаловано даже в суде эмира[201]. Этот суд пользовался большой популярностью у бухарцев, которые пытались решать в нем даже свои внутренние споры [Skrine, Ross, 1899, p. 383][202].
Специфика правовых взаимоотношений России и Бухары заключалась в том, что они в очень незначительной степени регулировались нормативными правовыми актами: и российские чиновники, и западные современники отмечали, что правовую основу взаимоотношений двух государств составляют всего лишь два договора между Россией и Бухарой — заключенные в 1868 и 1873 г. (см.: [Лессар, 2002, с. 98, 107; Curzon, 1889, p. 155–156; Curtis, 1911, p. 122]). Тем не менее, как мы убедились, многие преобразования в Бухаре в результате русского воздействия закреплялись не нормативными актами международно-правового характера (как должно было быть в отношениях двух формально независимых, суверенных государств), а правоприменительными актами — указами-ярлыками эмира, распоряжениями высших сановников и проч. В некоторых же случаях существенные изменения фиксировались на уровне частноправовых договоров и даже в обычаях делового оборота. Особое место в выстраивании правоотношений с бухарскими властями нередко занимали рекомендательные и сопроводительные письма представителей русских властей и даже просто обращения русских политических агентов к бухарским сановникам: не принимая никаких формально юридических актов, они таким образом добивались совершения правовых действий.
Подобная правовая политика преследовала цель продемонстрировать (прежде всего, другим державам) независимость Бухарского эмирата, его равноправие в отношениях с Российской империей, самостоятельность его правителя[203]. Однако тот факт, что решения, касавшиеся политико-правовых изменений в эмирате, принимались русскими властями, свидетельствует, что намерение со временем включить эмират в состав Российской империи — подобно Кокандскому ханству в 1876 г. — постепенно реализовывалось, что отмечалось и иностранцами.
В заключение же хотелось бы отметить одну интересную особенность: представители иностранных держав, обвинявшие Россию в подчинении эмирата, монополизации среднеазиатской торговли, угрозе британским владениям в Индии и проч., полностью одобряли ее «цивилизаторскую миссию». Даже англичане считали, что именно русские, благодаря своим завоеваниям, принесли в Среднюю Азию культуру и цивилизацию — в рамках «мировой битвы за закон, порядок и цивилизацию». Не одобряя расширения территориальных владений Российской империи в ущерб интересам Британской империи, они признавали, что действия русских в «варварских» регионах Средней Азии способствовали пресечению грабежей и распространению порядка и гуманизма [Baxter, 1893, p. 20–21, 23, 28–29] (см. также: [Hellwald, 1874, p. XI]). Улучшение жизни населения Бухарского эмирата напрямую связывалось с тем, что русские чиновники становились советниками бухарского эмира [Olufsen, 1911, p. 1–2]. Уже тот факт, что русское управление обеспечило «безопасность для жизни и имущества» там, где до сих пор царили «жестокий деспотизм, безначалие и грабежи», заслуживал, по мнению европейских современников, полного одобрения и оправдания установления российского протектората над Бухарой и вмешательства Российской империи в политико-правовое развитие эмирата [Биддюльф, 1892, с. 208][204].
Таким образом, можно увидеть, что наблюдения иностранцев, побывавших в Бухаре в 1870–1910-е годы, во многом пересекаются с сообщениями российских путешественников, что свидетельствует о существенных изменениях в политической и правовой жизни эмирата, которые были очевидны даже иностранным наблюдателям, не ставившим целью подробное изучение бухарских политико-правовых реалий и далеко не всегда расположенных к России.
§ 3. Изменения в государственности и праве Хивы под российским протекторатом в оценках путешественников
Хивинское ханство, протекторат над которым Российская империя установила в 1873 г., как уже отмечалось, в географическом отношении было гораздо более труднодоступным для иностранцев, чем Бухарский эмират. Поэтому в 1870–1910-е годы его посетили не так уж много российских и, тем более, западных путешественников. Тем не менее даже это небольшое число оказывается довольно представительным: помимо русских военных (Л. Ф. Костенко, Н. И. Гродеков, А. С. Стеткевич, А. П. Хорошхин и др.), дипломатов и чиновников (А. Л. Кун, П. М. Лессар, А. Д. Калмыков и др.) и даже туристов (Л. Е. Дмитриев-Кавказский и К. В. Афанасьев) в ханстве побывали представители США (Я. Мак-Гахан), Великобритании (Ф. Барнеби и Р. Джефферсон), Швейцарии (А. Мозер), Дании (О. Олуфсен). Обращая внимание на разные аспекты политико-правового развития ханства, они тем не менее не могли обойти стороной вопрос о российском влиянии на него.
Казалось, это влияние сразу же после похода на Хиву под руководством туркестанского генерал-губернатора К. П. фон Кауфмана в 1873 г. окажется весьма значительным — ведь речь шла ни более ни менее как о коренном преобразовании высших органов власти ханства. Мы имеем в виду образование и деятельность так называемого государственного совета, или «дивана», в состав которого были включены три русских офицера, один русско-подданный мусульманин из Ташкента и три хивинских сановника, а председателем считался сам хан Мухаммад-Рахим II. По мнению и русских членов совета, и других очевидцев, деятельность этого совета, несмотря на ее кратковременность (он просуществовал около трех месяцев летом 1873 г., фактически действуя лишь в течение июня — начала июля), оказала положительное влияние на статус хана и ситуацию в ханстве. Во-первых, его созданием туркестанский генерал-губернатор К. П. фон Кауфман продемонстрировал, что не планирует свергать хана и присоединять Хиву к России. Во-вторых, совет принимал решения, позволившие стабилизировать ситуацию в ханстве и обеспечить доверие регионов к центральной власти, тем самым усилив ее. Наконец, в-третьих, регулярное привлечение хана к деятельности этого органа[205] позволило ему осознать свой статус и свои обязанности, которые ранее он практически полностью перепоручил всесильному диван-беги Мухаммад-Мураду, и наконец взять власть в собственные руки [Гродеков, 1883, с. 272–275; Мак-Гахан, 1875, с. 204–206; Хорошхин, 1876а, с. 477–481]. Таким образом, следствием завоевания Хивы русскими войсками и установления российского протектората над ханством стало укрепление статуса хана и централизация власти.
Подкрепляло отныне положение хана и то, что он теперь, как вассал российского императора, имел не только обязанности, но и права — в частности, прибегать к помощи русского оружия для подавления мятежей и выступлений против его власти. Естественно, в таких условиях он с готовностью признавал себя «музафат-факим», тем самым приравнивая себя к имперским администраторам во главе территориальных единиц на левом берегу Амударьи, который отошел к России также по условиям договора 1873 г. [Стеткевич, 1892, с. 192].
С установлением российского протектората большие надежды связывали персы-рабы, которых по условиям русско-хивинского договора предполагалось освободить и вернуть на родину [Сыроватский, 1874, с. 159]. Правда, как отмечалось участниками событий 1873 г., само заключение договора и издание 12 июня ханом специального указа-фирмана о том, что рабство в Хиве отменя