В августе 1919 г., когда последние «белые» отряды были вытеснены из Волжско-Уральского региона, Валидов и его башкирские автономисты прибыли в Башкортостан с планами реализовать лелеемые ими планы государственного строительства и начать преодолевать наследие российского империализма{527}. Несмотря на то, что Москва официально поддерживала Башкирскую автономию и выступала с антиимпериалистическими заявлениями, несмотря на порой теплые личные отношения, складывавшиеся между Валидовым и Сталиным, башкирские лидеры сталкивались с серьезными препятствиями. Самой ощутимой и опасной была враждебность властей местных Советов и Коммунистической партии по отношению к Башкирской автономии. К этому следует добавить ряд острых политических разногласий, возникших между башкирским руководством и их местными соперниками и (все больше) между башкирами и центральными властями.
Дела были подпорчены неопределенностью договора, заключенного в марте 1919 г., тогда как хозяйственная разруха, дефицит, общественный упадок и общие неурядицы Гражданской войны обостряли в Башкортостане любой конфликт на местном уровне. Все большее разочарование башкир советским экспериментом вызывало растущую озабоченность в Москве тем, что башкирские союзники отбиваются от рук.
С начала 1918 г. почти все русские коммунисты в Уфимской и Оренбургской губерниях сомневались в том, что национальные республики, и Башкирская республика в частности, вообще что-то могут предложить им. Так же мыслили и многие коммунисты в самой Малой Башкирии, где уральские рудники и литейные цеха продолжали гордиться своими довольно большими партийными организациями, особенно в Белорецке и Стерлитамаке. Силы коммунистов в столице Башкирии поддерживали несколько официальных представителей ЦК, среди них самые известные Федор Самойлов, «Артем» (старый большевик из Украины) и Евгений Преображенский, которого Политбюро направило в Башкортостан после того, как он с Бухариным выступил с их знаменитыми комментарием к программе партии{528}.
Ни один из них не разделял энтузиазма Ленина и Сталина по части национального строительства среди малых народов, вроде башкир. Областной комитет партии (обком), сформировавшийся в Малой Башкирии в ноябре 1919 г., возглавляли представители из Москвы, а преобладали в нем русские и татары. Главной фигурой в обкоме был давний враг башкирских автономистов Гали Шамигулов, участвовавший в начале 1918 г. в арестах Валидова и прочих башкирских лидеров. Троцкий отозвался о положении местных русских в телеграмме ЦК, выражая опасение, что усилиями русских партийных деятелей в Уфе политика партии в отношении Башкирской республики может превратиться в свою противоположность{529}.
Политическая жизнь в Малой Башкирии быстро превратилась в затяжную борьбу за власть между националистами в Башревкоме и преимущественно русскими коммунистами в обкоме и советской администрации соседних губерний. По всему Башкортостану местные государственные органы (окружная администрация с преобладанием башкир) враждовали с партийными комитетами, преимущественно русскими по составу.
Ссоры начались сначала с властями в Уфе. Предполагалось, что крупные участки этой губернии отойдут к Малой Башкирии, согласно договору от марта 1919 г. Но Уфимский Губревком настаивал на том, чтобы передача территорий Башкортостану была постепенной, чтобы не прерывать изъятие зерна. В отчаянии Башревком ускорил развитие событий, приняв Декрет № 1 (26 августа 1919 г.), согласно которому брал на себя «прямое управление» Башкортостаном. На самом деле этот декрет аннулировал все прежние советские законы в Малой Башкирии и прекращал изъятие зерна, пиломатериалов и прочего сырья. Было ясно, что башкирское руководство относилось к своей автономии очень серьезно, особенно в такой чувствительной сфере, как поставки продовольствия.
В ближайшие недели Уфимский Губревком составил длинный список более противоречивых действий Башревкома: запрет экспорта продовольствия и другого сырья из Башкирской республики с помощью вооруженных отрядов; действия уфимского губернского комиссариата по продовольствию, препятствующие изъятию зерна и продовольственных запасов; удаление уфимских агентов с Башкирской территории{530}.
Разногласия по поводу реквизиций военного времени переросли в подлинные экономические блокады Башкортостана и его соседей. В декабре 1919 г. Ишмурзин, командующий Стерлитамакским башкирским гарнизоном, запретил вывоз из города кожи и любого другого сырья (в Стерилитамаке была большая сыромятня). Оренбургские власти ответили тем, что задержали отправку текстиля и прочей мануфактуры, предназначенных для Башкортостана, и распределили изделия среди жителей своей губернии. Башкирские чиновники, отвечавшие за поставку продовольствия, пожаловались в Москву, что Оренбург заблокировал отгрузку текстильных изделий «с контрреволюционной целью», желая восстановить башкир против Советской власти, а два башкирских округа, которые Оренбург лишил своего текстиля, просто прекратили поставки зерна в марте 1920 г. Оренбургские коммунисты обвинили Башкирскую республику в том, что она, лишая область сырья и топлива, вызывает хозяйственную разруху{531}.
Продовольственная и сырьевая политика была лишь одним моментом конфликта. Вторым было определение границ между Башкортостаном и его соседями. Башкирская территория была очерчена договором от марта 1919 г., основанном на «Уставе Автономного управления Малой Башкирией» Валидова (1918).
В документах имелись неувязки. Во-первых, они основывались на земских данных, собранных в 1906–1913 гг., а с тех пор многие города исчезли, реорганизовались или получили другие названия. Было непонятно, какие города в 1919 г. должны были войти в Малую Башкирию. Во-вторых, авторы оригинального «Устава» сосредоточились на пограничных городах и порой легкомысленно опускали города, находящиеся на башкирской территории.
Поэтому Башревком хотел пересмотреть документ, принятый в марте 1919 г. В этом деле им немного подсобили власти Уфимской и Оренбургской губерний, склонявшиеся к тому, чтобы истолковать соглашение 1919 г. буквально и к собственной выгоде. Башкирские чиновники пожаловались в Москву, что уфимские власти блокировали передачу территорий, уже отведенных Башкортостану, а Уфа обвинила Башревком в незаконной аннексии земель, не упомянутых в договоре, принятом в марте 1919 г.{532}
Либеральная экономическая политика автономного Башкортостана обрела некоторую популярность среди крестьян соседних губерний, особенно в плотно населенных мусульманами западных регионах. Осенью 1919 г. деревни и целые города начали засыпать Башкирское правительство прошениями включить их в Малую Башкирию. Башкирский обком отказал в просьбах, сочтя их националистическими и контрреволюционными, хотя уфимские власти сделали довольно честный вывод, что наплыв крестьянских прошений объясняется желанием избежать изъятия запасов зерна. Однако Башревком приветствовал эти прошения, видя в них возможность создания Великой Башкирии, о которой мечтали в 1917 г. Валидов и Башкирский Курултай, и начал обсуждать с Москвой возможность аннексии этих земель Башкортостаном. Имеются данные, что Башкирское правительство поощряло и даже провоцировало такие прошения. В начале января 1920 г. советские власти в Белебее узнали, что агенты из Башкортостана подговаривали живших поблизости, по течению реки Дёмы, крестьян войти в Малую Башкирию, хотя этот район не причислялся к республике.
Вероятно, подстрекатели обещали, что «в Башкортостане будет свободная торговля, и не будет зерновой монополии или реквизиций скота, как в Советской республике России». Деревням, присоединенным к Башкортостану, были обещаны дополнительные земельные угодья.
Слухи, что коммунистов изгоняют из Башкортостана, делали автономную республику еще более привлекательной для селян, уставших от бесконечных реквизиций и репрессий[64].
Другим вопросом было положение Стерлитамака. Этот небольшой город официально входил в состав Уфимской губернии, но за неимением в других местах благоприятных условий Башревком выбрал его в качестве местопребывания правительства. Русские чиновники в Стерлитамаке оказались чрезвычайно враждебно настроенными по отношению к Башкирской автономии вообще и к Башревкому в частности; башкирские лидеры отвечали «взаимностью», и ссоры умножились. Нехватка общественных зданий служила катализатором конфликта, как, например, когда Башревком отобрал тюрьму и почту у советских властей, которые все время обращались в Политбюро. Башревком потребовал передать Стерлитамак в свою юрисдикцию, но Политбюро всю зиму не занималось решением этого вопроса. Тем временем Башревком и Совет Стерлитамакского уезда пребывали в одном городе в натянутых отношениях{533}.
В феврале 1920 г. Троцкий не без сарказма говорил об «истерии», которую испытывали русские коммунисты по отношению к башкирским автономистам. Но было кое-что провоцировавшее эту истерию. В воспоминаниях русских о Малой Башкирии в 1919–1920 гг. постоянно упоминались аресты коммунистов Башревкомом и окружными агентами{534}. Неожиданно дела приняли более серьезный оборот, когда башкирский взвод в сентябре 1919 г. расстрелял под Стерлитамаком четверых красноармейцев. Это быстро создало конфликт между Башревкомом и главным орудием террора и репрессий Советской России ЧК, которая направила агента из Уфы для расследования инцидента.
Тогда, как явствует из доклада отправленного в Москву уфимского ЧК, на агента напали башкирские солдаты. В том же месяце ЧК в Стерлитамаке арестовала трех служащих Башкирского военного комиссариата по борьбе с контрреволюционной деятельностью, которые могли иметь отношение к четырем расстрелам. Командир башкирского гарнизона Ишмурзин окружил тюрьму отрядом из семидесяти вооруженных людей и одиннадцати пулеметов и заставил ЧК выдать своих людей. Советские власти в Стерлитамаке и Уфе отнеслись к этой критической ситуации осторожно и не предприняли экстренных военных действий, прежде всего потому, что силы в Стерлитамаке были неравными — в городе находилось четыре тысячи башкирских отрядов