Считавшиеся социально опасными дети осужденных в зависимости от их возраста, степени опасности и возможностей исправления подлежали заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД или водворению в детские дома особого режима наркомпросов республик.
В дополнение к этому приказу мужья изменниц Родины тоже подлежали аресту и заключению в лагеря на срок в зависимости от степени социальной опасности и тоже не менее чем на 5–8 лет. Так же как и жен, мужей изобличенных изменниц Родины рекомендовалось арестовывать одновременно.
Могло бы показаться, что в страну вернулся Красный террор, но на самом деле это было другое. Если во времена Гражданской войны репрессии осуществлялись по идейно-партийным соображениям и по социальному признаку (принадлежность к эксплуататорским классам), то во времена Большого террора люди подвергались репрессиям еще и по национальному признаку, и за родственные связи с уже репрессированными. Если Красный был партийно-идеологическим или революционным террором, то Большой – партийно-бюрократическим или государственным. Однако и тот и другой проходили в рамках Права катастроф, поскольку санкционированные Политбюро приказы НКВД имели ту же правовую природу, что и декреты Советской власти.
Каток репрессий Большого террора, спущенный вниз с вершин Советской власти, только набирал скорость и сам по себе остановиться не мог. К 1 января 1938 года репрессии, как планировалось, закончены не были. 8 января 1938 года в связи с тем, что некоторые железные дороги резко ухудшили свою работу, сделали однозначный вывод о вредительской, диверсионной деятельности какого-то врага. 31 января 1938 года Политбюро по предложению НКВД СССР утвердило дополнительный лимит подлежащих репрессии бывших кулаков, уголовников и активного антисоветского элемента. 13 февраля 1938 года заместитель Ежова М. П. Фриновский отметил слабость оперативного удара по эсеровскому подполью ряда областных управлений НКВД. Аналогичное положение отмечалось в оперативной работе и по меньшевикам и анархистам.
Приказы Н. И. Ежова по проведению массовых арестов не только ориентировали, но и обязывали местные органы НКВД вскрывать повстанческие организации, шпионские, диверсионные группы и т. п. Сотрудники органов НКВД были поставлены перед необходимостью арестовывать сразу сотни и тысячи человек. Сроки окончания операций систематически отодвигались. Репрессивный государственный механизм в этот период стал неуправляемым.
Официально за два года – 1937–1938 – были арестованы 1 548 366 человек, из них расстреляны – 681 692[158]. Эти цифры, опубликованные в 1956 году, можно принимать лишь как приблизительную оценку, поскольку о числе погибших от пыток во время так называемого следствия и умерших в лагерях вследствие нечеловеческих условий существования история умалчивает.
Массовые репрессии 1937–1938 годов унесли много жизней, в том числе и ни в чем не повинных граждан. Гораздо страшнее оказалась деформация сознания многих людей, от которой они так и не смогли избавиться до самой смерти. В конце концов, «кто написал четыре миллиона доносов?» (С. Довлатов). Точна или нет эта цифра, можно спорить долго. Но факт остается фактом: были люди, ради карьеры, а то и комнаты в коммуналке обрекавшие несчастных на смерть или страдания, а порой и наслаждавшиеся горем других.
Есть еще и другие цифры, подтверждающие резкое сокращение населения Советского Союза. А. К. Сорокин указывает на то, что «за десятилетие, прошедшее между переписями 1926 и 1937 годов, СССР потерял 11 млн человек, причинами чего были голод начала 1930-х, переселение раскулаченных, массовые репрессии, высокая смертность в местах заключения и ссылки, высокая младенческая и детская смертность. Эти потери во многом предопределили аномалии в воспроизводстве населения на несколько десятилетий вперед»[159]. Отметим, что перепись состоялась 6 января 1937 года, то есть здесь не учтены страшные итоги самого кровавого 1937 года.
Репрессии не обошли стороной и партийную и советскую бюрократию, а также командный состав армии и органов НКВД. В большинстве республик, краев и областей в эти годы было арестовано почти все руководство партийных и советских органов и значительное количество руководителей городских и районных организаций. В ряде крайкомов, обкомов и райкомов партии за это время арестовали два-три состава руководящих работников. Бюрократия могла простить Сталину любые жертвы, кроме надругательства над собой, и этого она ему не простила, свергнув с пьедестала вскоре после его смерти.
Вместе с бюрократической катастрофой случилась и катастрофа юридическая: многие адепты позитивного права были сведены до уровня подручных ежовских палачей. В лучах только что принятой новой Конституции СССР 1936 года все это выглядело особенно чудовищно. Сталинское руководство попыталось сделать вид, что ничего особенного не было. А для этого воспетый пропагандой железный нарком НКВД Ежов должен был незаметно исчезнуть.
Еще в августе 1938 года первым заместителем Ежова был назначен Лаврентий Павлович Берия. Бывший секретарь ЦК КП Грузии тут же вырыл огромную яму, в которую рухнул кровавый нарком внутренних дел Н. И. Ежов вместе со своими знаменитыми «ежовыми рукавицами». В качестве обвинения ему предъявили ту же галиматью, что и в сочинениях этого жанра его многочисленных подручных – терроризм с целью свержения Советской власти.
Вместе с тем судила его все-таки не тройка и не двойка, как большинство жертв репрессий, а полноценный, по тогдашним понятиям, суд, на котором Николаю Ивановичу даже дали возможность произнести последнее слово. Однако никаких разоблачительных статей в прессе и пятиминуток ненависти к Ежову со стороны трудовых коллективов не было. Пристрелили по-тихому. Как якобы говорил товарищ Сталин, «есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы».
Перетряска кадров в связи с низложением сначала Ягоды, а потом Ежова наряду с ожесточенной внутривидовой борьбой за карьерные перспективы заметно проредили ряды НКВД. Считается, что в процентном отношении это наиболее пострадавший от репрессий профессиональный слой.
Впрочем, был и другой проводник террора, сделавший зла не меньше Ежова, поскольку именно он вместе с наркомом внутренних дел подписывал расстрельные списки. Правда, А. Я. Вышинский, в отличие от своего визави, как правило, делал это без всякого удовольствия.
Андрей Януарьевич был окружен ореолом главного правоведа СССР, обретенным им во времена показательных процессов, где он подвизался то в качестве судьи, то в качестве прокурора, что весьма соответствовало конъюнктуре момента. То, что эти процессы были полностью сфальсифицированы, никого не волновало. Реабилитировать политических противников Сталина никто не собирался.
Вышинскому же надо было изобразить изнурительную борьбу за торжество социалистической законности. В ноябре 1938 года в постановлении ЦК ВКП (б) и постановлении СНК СССР[160] было отмечено, что в результате упрощенного ведения следствия «работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу», что в работе троек имели место
«безответственное отношение к следственному производству и грубым нарушениям установленных законом процессуальных правил», ряд бывших сотрудников НКВД «сознательно извращали советские законы, совершали подлоги, фальсифицировали следственные документы, привлекая к уголовной ответственности и подвергая аресту по пустяковым основаниям и даже вовсе без всяких оснований, создавали с провокационной целью «дела» против невинных людей, а в то же время принимали все меры к тому, чтобы укрыть и спасти от разгрома своих соучастников по преступной антисоветской деятельности».
С конца 1938 года Особое совещание при НКВД СССР, руководствуясь вышеуказанными постановлениями, принимало к рассмотрению дела лишь о тех преступлениях, доказательства по которым не могли быть оглашены в судебных заседаниях по оперативным соображениям.
В процессе рассмотрения и доследования дел по жалобам и заявлениям осужденных бывшими тройками следователи сталкивались с делами, по которым лица осуждались без какого-либо основания, а также с фактами явного несоответствия вынесенных бывшими тройками приговоров тяжести совершенного преступления. Поступающие жалобы, заявления и протесты прокуроров на неправильные решения троек в соответствии с Приказом НКВД СССР № 00116 от 4 февраля 1939 года предписывалось рассматривать не дольше 20 дней. 8 мая 1939 года (Приказ НКВД СССР № 00497) было принято решение о том, что при рассмотрении жалобы того или иного осужденного бывшей тройкой, проходившего по групповому делу, одновременно разрешать вопрос о проверке дела и по отношению к другим лицам.
Теперь Вышинский вместе с Берией подписывал списки на реабилитацию. Отметим, что в отличие от репрессий реабилитация невинно осужденных не превратилась в бюрократическую кампанию, поскольку это могло сильно дискредитировать НКВД и Военную коллегию Верховного Суда СССР. Их сопротивление было очень сильным. 23 апреля 1940 года был подписан приказ НКВД и Прокуратуры СССР, согласно которому постановления троек подлежали пересмотру только в Особом совещании.
Согласно секретному приказу НКЮ СССР и прокурора СССР от 20 марта 1940 года № 058 «О порядке освобождения из-под стражи лиц, оправданных по делам о контрреволюционных преступлениях»[161], оправданные лица не подлежали немедленному освобождению судами из-под стражи, а должны были направляться в те места заключения, откуда они были доставлены в суд. Суды обязывались предварительно выяснить в органах НКВД, не имеется ли с их стороны каких-либо возражений в отношении освобождаемых, «независимо от вынесения по данному делу оправдательного приговора».