Если репрессии текли стремительным потоком, то процесс реабилитации невинно осужденных представлял собой тоненький ручеек. А уж количество отпущенных на свободу и вообще было каплей в море репрессированных.
Предпринималось и предпринимается много попыток объяснить причины Большого террора. Часть исследователей всю вину возлагает на Сталина, другая часть пытается его оправдать, апеллируя к эксцессу исполнителя. Подробно рассматривать эти и другие измышления не входит в наши планы. По нашему мнению, наиболее стройной версией выглядит следующая. Сталин, впечатленный ролью так называемой пятой колонны[162], сыгравшей важную роль в победе Франко в Гражданской войне в Испании, в которой СССР играл не последнюю роль, решил заблаговременно истребить эту самую, во многом воображаемую колонну в СССР накануне приближающейся войны. В результате удалось лишь пустить населению советской страны Большую кровь. При этом следует подчеркнуть, что вред, нанесенный Большим террором своим гражданам, экономике страны, морально-психологическому состоянию общества и международному имиджу СССР, не смогли бы организовать не то что пятая колонна, а разведки и диверсанты всего мира, вместе взятые.
Глава 4Лабиринты репрессивного законодательства
Законность и террор
Сплошная коллективизация и расправа над политическими противниками режима осуществлялись с помощью репрессий – управляемого процесса, направленного против определенного круга лиц и потому имеющего логическое завершение в связи с исчерпанием этого самого круга. Поэтому репрессии вполне могли происходить как в рамках действующего законодательства путем издания соответствующих законодательных и иных актов – постановлений ВЦИК и СНК СССР, как в случае коллективизации, так и в виде серии показательных и закрытых процессов в рамках уголовного законодательства, как в случае истребления оппозиции.
Очевидный произвол, творившийся в ходе подготовки и реализации этих репрессий, было легко скрыть в силу невозможности отличить право от произвола в рамках нормативистского подхода, о чем мы не раз упоминали в предыдущих очерках. Для легалиста произвол, облеченный в правовую норму, тоже закон.
Террор, в частности Большой террор 1937–1938 годов, направленный на истребление потенциальных врагов Советской власти, шпионов и диверсантов, отличается от репрессий принципиально. Террор можно запустить, но управлять им невозможно, и сам по себе он никогда не остановится. Запихать в рамки какого-либо законодательства его нельзя – он всегда будет вытекать из этих границ или дверей в виде многочисленных примеров явного беззакония и произвола.
Террор можно описать только в рамках Права катастроф. Направленный на устрашение врагов, то есть неопределенного круга лиц, он неизменно будет находить свои жертвы среди ни в чем не повинных граждан. Логического конца у него быть не может – как узнать, всех врагов устрашили или нет?
На примере Красного и Белого терроров[163] мы видели, как этот процесс стремительно опускается с верхушечного на низовой уровень, где становится абсолютно неконтролируемым и все более кровавым. Однако если во времена Гражданской войны безграничная жестокость террора определялась ненавистью к врагам с обеих сторон, то в ходе Большого террора в основе беспощадности чекистов и служителей Фемиды лежал прежде всего страх. Даже если отдельно взятый начальник ОГПУ и понимал, что поступивший ему донос на неповинного человека является вымыслом и лишен законных оснований, не дать ему ходу он не мог, поскольку с большой степенью вероятности в этом случае на него самого напишут донос за недостаточно беспощадное отношение к врагам Советской власти и он сам попадет в жернова террора. То же самое относилось и к другим руководителям – винтикам механизма Большого террора – хорошо понимавшим, что происходит, и изо всех сил старавшихся продемонстрировать свою лояльность начальству. Как мы уже отмечали, далеко не всем это удалось: погибло немало бюрократов и сотрудников правоохранительных органов.
Система начала пожирать самое себя, и это становилось по-настоящему опасно. Террор необходимо было сворачивать. Чтобы свернуть Красный террор, пришлось сконструировать внешнюю «матрешку» позитивного права, в частности провести судебную реформу, принять и ввести в действие УК и УПК РСФСР. А внутри спрятать Право катастроф (партийные решения, телеграммы, записки и прямые указания Ленина и других вождей революции), в рамках которого террор и осуществлялся.
Так что рецепт обуздания Большого террора был очевиден: свернуть внесудебные преследования, осудить наиболее вопиющие случаи произвола, которые невозможно скрыть, устранить аватаров массового террора, а остальное упрятать под широкой мантией советского правосудия. Эти манипуляции получили название «укрепление социалистической законности».
Ликвидировав Ежова и Крыленко, «линия партии» по вопросу социалистической законности стала колебаться то в одну, то в другую сторону. Анализ событий последовательно и документированно, с привлечением архивных данных изложен в статьях А. Я. Кодинцева, в книге А. И. Муранова и В. Е. Звягинцева, а также в диссертационном исследовании В. В. Обухова[164]. Приведем здесь некоторые сведения, почерпнутые из них.
Новый нарком юстиции СССР Н. М. Рычков осудил факты нарушения законности, которые допускало бывшее руководство наркомата и лично товарищ Крыленко[165]. В 1938 году был произведен пересмотр дел в отношении более миллиона человек, осужденных в предыдущие годы. 15 декабря 1938 года Народный комиссариат юстиции СССР и Верховный Суд СССР направили судам письмо, в котором указывали: «Как правило, не принимать к своему производству дел, по которым выводы обвинения строятся исключительно на собственных признаниях обвиняемых, не подкрепленных никакими другими документами, и возвращать такие дела на доследование».
Меньше чем через месяц, 10 января, вышла телеграмма Сталина «О допустимости применения мер физического воздействия к арестованным». Как отмечает А. Я. Кодинцев, тут же наблюдается крен в другую сторону. 14 января 1939 года вышел секретный приказ № 16/5 Народного комиссариата юстиции. В нем письмо от 15 декабря признавалось серьезной ошибкой. В частности, было заявлено, что оно противоречит ст. 58 УПК РСФСР, в которой говорилось, что личное объяснение обвиняемых является одним из видов доказательств. Судьи получили взаимоисключающие указания. С одной стороны, предписывалась борьба с нарушением процессуальных норм, с упрощенчеством, с другой – давалась установка на беспощадную борьбу с контрреволюционными преступлениями. Адвокаты не имели права задавать вопросы об избиении обвиняемых и свидетелей на предварительном следствии. Судьи не должны были подводить свидетелей к отказу от данных показаний[166].
5 апреля 1939 года Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение, согласно которому областные суды получили право снимать судимость по ст. 58 УК, если лица не менее трех лет после освобождения не совершали новых преступлений. После этого суды были вновь сориентированы на восстановление правосудия. Пленум Верховного Суда СССР прямо санкционировал начало массового пересмотра дел осужденных по ст. 58 в 1936–1938 годах. В «Правде» была опубликована статья, призывавшая арестовывать клеветников. Действительно, многие дела были пересмотрены, многие доносчики осуждены. Оправданных людей восстанавливали на прежней работе.
Столь впечатляющая гибкость применения советского законодательства кроме понятного изумления вызывает потребность подробнее ознакомиться с этими замечательными образцами советской юридической мысли.
Уголовное и уголовно-процессуальное законодательство
«Основные начала уголовного законодательства СССР и союзных республик»
В соответствии с Конституцией 1924 года к ведению Союза относилось принятие основ уголовного законодательства. При обсуждении проекта «Основ» в ЦИК СССР столкнулись две позиции – сторонников сохранения законодательных полномочий союзных республик и сторонников создания более или менее разработанного уголовного законодательства Союза ССР. Первую точку зрения поддерживали Президиум ЦИК, Конституционная комиссия, созданная ЦИК СССР, палаты ЦИК и особенно Совет Национальностей. Вторую позицию старались проводить Верховный Суд СССР и Совнарком Союза ССР. Спор, по сути, носил политический, а не правовой характер и касался актуальной для того времени проблемы – объема полномочий Союза ССР. Преодолеть мощное сопротивление членов ЦИК СССР – региональных лидеров – на заседаниях ЦИК СССР в 1924 году в полной мере не удалось[167].
Ключевым вопросом при создании «Основ», а точнее – «Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик» было определение предмета правового регулирования Союза ССР. Прокурор Верховного Суда СССР П. А. Красиков назвал три рода преступлений, требующих общесоюзной регламентации: государственные, воинские и преступления против правопорядка в важнейших общественных отношениях. Остальные преступления оставались предметом правового регулирования уголовного законодательства союзных республик.
Уголовно-правовая доктрина, возникшая в рамках Права катастроф в ходе взаимоистребительной Гражданской войны, по-прежнему оставалась актуальной. Во-первых, в силу перманентной катастрофы, царившей в головах коммунистических лидеров, которым всюду мерещились враги (практически до конца существования СССР). Во-вторых, государственное насилие воспринималось как действенный метод воспитания нового человека, человека коммунистического будущего – решения одной из основных задач построения социализма в отдельно взятой стране – Советском Союзе.
Эта доктрина характеризуется отсутствием фундаментальных принципов классической школы уголовного права: виновности, оснований уголовной ответственности, базирующейся на учении о составе преступления, соразмерности наказания, тяжести совершенного преступления. Советская уголовно-правовая доктрина использовала категории «опасное состояние» и «меры социальной защиты»[168].
«Меры социальной защиты» подразделялись на три вида: 1) меры судебно-исправительного характера (бывшее наказание), применяемые за преступления; 2) меры медицинского характера – к невменяемым лицам; 3) меры медико-педагогического характера – к несовершеннолетним в случаях замены наказания этими мерами.
В своем докладе Красиков отмечал: «Исключается вместе с тем и концепция возмездия, и остаются только меры социальной защиты. В качестве целей мер социальной защиты указывается предупреждение преступления вообще и лишение общественно опасных элементов возможности совершать новое преступление, а затем исправительно-трудовое воздействие на осужденных. Это лишний раз подчеркивает отрицание советским законодательством цели возмездия, причинения физических страданий и унижения человеческого достоинства»[169]. При этом: «Проект должен составить общую обязательную часть кодексов союзных республик»[170].
«Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик»[171]были приняты Постановлением ЦИК СССР от 31 октября 1924 года. Они состояли из четырех разделов, содержащих 39 статей. Первый раздел – «Пределы действия уголовного законодательства», второй – «Общие постановления», третий – «Меры социальной защиты и их применение судом», четвертый – «Об условно-досрочном освобождении осужденного от применения определенной судом меры социальной защиты».
В «Основных началах» перечень опасных преступлений, направленных против основ советского строя, давался неисчерпывающим образом. В результате целый ряд должностных, хозяйственных и других правонарушений мог быть отнесен к преступлениям против основ советского строя.
Условное осуждение было исключено из перечня видов наказаний. Его рассматривали как форму условного освобождения от реального отбывания наказания в виде лишения свободы и исправительно-трудовых работ. Бессрочное изгнание из пределов Советского Союза было заменено объявлением человека врагом трудящихся с лишением советского гражданства и изгнанием навсегда из пределов СССР. Предостережение могло выноситься судом даже при оправдательном приговоре.
Более того, оправданных могли выслать или сослать на срок от 3 до 5 лет наряду с лицами, не совершившими преступлений, но признанными судом общественно опасными по своей прошлой деятельности или в связи с преступной средой (ст. 22).
«Основные начала» отказались от четких понятий и терминов УК РСФСР 1922 года – «приготовление к преступлению» и «покушение на преступление». В ст. 11 говорилось о «начатом преступлении», причем не завершенном не по зависящим от воли лица обстоятельствам, а «по каким-либо причинам», в числе которых мог быть и добровольный отказ. Все эти новации как будто подготавливали грядущие массовые репрессии, когда людям вменяли не то, что они сделали, и даже не то, что они хотели сделать, а то, что они теоретически могли сделать.
Нормы о смертной казни разместились в примечании 2 к статье 13 «Основных начал», где указано, что исключительная мера не применяется к лицам, не достигшим 18 лет, а также к беременным женщинам. Предусматривалось, что применение расстрела «подлежит особому регулированию законодательством СССР и союзных республик, причем последними – в соответствии с директивными указаниями Президиума ЦИК СССР».
«Основные начала» легли в основу «Общей части» уголовных кодексов союзных республик, изданных в последующие годы. За период своего действия «Основные начала» неоднократно изменялись и дополнялись, причем изменения нередко носили важный, принципиальный характер. Соответственно менялись и республиканские кодексы.
В феврале 1927 года было принято общесоюзное Положение о государственных преступлениях, в июле того же года – общесоюзное Положение о воинских преступлениях. Постановлением от 13 октября 1929 года были внесены изменения в «Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик» 1924 года: в число признаков, отягчающих ответственность, были включены повторность совершения преступления и совершение преступления в отношении лиц, которые находились на попечении преступника или в особо беспомощном состоянии. Суд мог применить наказание ниже низшего предела, указанного в законе. В 1929 году специальным законом советские граждане – должностные лица, находившиеся за границей и перебежавшие в лагерь врагов рабочего класса, объявлялись вне закона и в случае их обнаружения подлежали по приговору Верховного Суда СССР расстрелу в течение 24 часов с конфискацией имущества. Этому закону была придана обратная сила.
Центральным исполнительным комитетам союзных республик было поручено пересмотреть соответствующее законодательство республик, что означало приведение уголовных кодексов в соответствие с «Основными началами».
Данный пересмотр в полном объеме затронул и УК РСФСР 1922 года.
Уголовный кодекс РСФСР в редакции 1926 г.
В «Объяснительной записке к проекту Уголовного кодекса»[172], написанной Н. В. Крыленко по поручению коллегии Народного комиссариата юстиции, отмечалось, что пересмотр Уголовного кодекса имел две причины:
1) несоответствие содержания ряда руководящих статей «Общей части» Уголовного кодекса окончательно откристаллизовавшимся к настоящему моменту основным воззрениям советского права;
2) необходимость проведения коренной реформы «Особенной части» кодекса в направлении понижения санкций по всем статьям.
Во время доклада на заседании ВЦИК Крыленко назвал причину пересмотра УК «условиями настоящей эпохи, отличными от эпохи 1922 года»[173].
Новая редакция УК РСФСР 1922 года была утверждена 22 ноября 1926 года постановлением ВЦИК. Изменения были введены с 1 января 1927 года. В литературе можно встретить разные суждения об УК 1922 года и УК 1926 года. Однако при всей разнице текстов формально-юридически все-таки это кодекс 1922 года в редакции 1926 года, вступившей в силу с 1 января 1927 года.
УК РСФСР 1922 года в редакции 1926 года вслед за «Основными началами» полностью отказался от термина «наказание», заменив его словосочетанием «мера социальной защиты» соответственно судебно-исправительного, медицинского либо медико-педагогического характера. Тем самым провозглашалась гуманность советского уголовного права и подчеркивалось, что социалистическое репрессивное законодательство носит сугубо оборонительный характер и не строится на принципе мести типа «око за око».
Отредактированный кодекс не предусматривал задачу охраны государства от общественно опасных элементов, поскольку опасность представляли лишь лица «в связи с своими действиями в настоящем или прошлом или по своей связи с преступной средой, дающей основания опасаться совершения таких действий в будущем, ибо без предположения о возможности таковых они не могут, конечно, подвергаться никаким мерам репрессии»[174]. Так что нормативистский принцип «нет преступления и наказания без указания на то в законе» все-таки восторжествовал.
Адептам Права катастроф все это сильно не нравилось – им нужен был качественно новый кодекс. Крыленко поручил в 1930 году разработку нового УК Институту советского строительства и права.
Текст проекта нового УК вообще не содержал «Особенной части». Провозглашался отказ от «дозировки» наказаний, а нормы, относящиеся к отдельным преступлениям, были отнесены к системе общих норм. Поскольку перечень составов преступлений был ориентировочным, он позволял бы суду признавать деяния преступными даже не по аналогии, а по усмотрению. Крыленко писал, что принцип взвешивания репрессии по правилу «кто сколько заслужил» есть не что иное, как перенесение в уголовное право теории меновых отношений[175]. «…Невозможно, да и не нужно все факты классовой борьбы, принимающие форму уголовного преступления, стремиться заранее уложить в точный перечень»[176].
Понятно, что и сторонники меновой теории права, и нормативисты, и криминалисты-практики встретили этот проект УК в штыки, и он в качестве официального документа даже и не рассматривался. Было решено, что действующий Уголовный кодекс образца 1926 года основан, как и все советские законы, на учении марксизма-ленинизма[177].
После фактически нового этапа кодификации уголовного законодательства, завершившегося 6 ноября 1926 года, уголовный закон продолжал меняться. Конечно же, нормы Положения о государственных преступлениях[178], равно как и Положения о военных преступлениях, были учтены в республиканских кодексах с некоторыми изменениями структуры, в том числе в УК РСФСР.
Далее поправки вносили, не изменяя структуры, но дополняя новыми статьями и, как правило, с ужесточением наказания. При необходимости новые нормы уголовного закона использовались задним числом, то есть распространялись на время, когда действие не признавалось преступлением или предусматривалось более мягкое наказание.
8 июня 1934 года появилась новелла касательно преследования членов семьи репрессированных, она была введена в действие постановлением ЦИК СССР[179].
В ст. 58 УК РСФСР появилось наказание не только для совершившего преступление, но и для членов его семьи. В случае побега за границу военнослужащего совершеннолетние члены семьи изменника Родины (ЧСИР), проживающие совместно с ним, либо его иждивенцы лишались избирательных прав и подлежали ссылке в отдаленные районы Сибири сроком на пять лет. В случае, если члены семьи либо иждивенцы знали о подготавливаемом побеге, но не уведомили власти, они лишались свободы на срок от пяти до десяти лет с конфискацией имущества.
Решением Политбюро от 1937 года было дополнительно регламентировано заключение в лагеря на 5–8 лет жен изменников Родины «право-троцкистской шпионско-диверсионной организации». Постановлением Политбюро ЦК ВКП (б) № 140 от 1940 года «О привлечении к ответственности изменников родине и членов их семей» ст. 58 УК РСФСР и иные нормативные акты в рамках уголовного законодательства СССР в отношении ЧСИР были дополнены нормой об ответственности членов семей изменников Родины и в отношении изменника, не являющегося военнослужащим[180]. Лишнее подтверждение того, как внутренняя «матрешка» советского права управляла внешней.
В союзной Конституции 1936 года в п. «х» ст. 14 предусматривалось отнесение к ведению Союза ССР принятия Уголовного кодекса СССР. Текст проекта УК СССР готовился во Всесоюзном институте юридических наук. В 1939 году проект был опубликован[181]. Дальнейшие работы по подготовке УК СССР шли уже после Великой Отечественной войны, но так и не были завершены.
УК РСФСР 1922 года в редакции 1926 года с многочисленными изменениями и дополнениями надолго стал советским уголовным законом – действовал до 1961 года.
Логика построения репрессивного законодательства требовала в дополнение к материальному законодательству принятия соответствующих процессуального и исправительно-трудового кодексов.
Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР в редакции 1923 г.
Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР вступил в силу с 1 июля 1922 года. В Кодексе были определены принципы уголовного процесса. Подробно регулировался порядок дознания и следствия. Наиболее сложные дела рассматривались в составе народного судьи и шести народных заседателей. Определялись критерии подведомственности и подсудности дел. Достаточно подробно для того времени регулировались вопросы доказывания. Суд не был ограничен никакими формальными доказательствами.
Вместе с тем еще до образования Советского Союза, спустя лишь несколько месяцев после вступления в силу УПК РСФСР – 11 ноября 1922 года, было принято постановление ВЦИК «О введении в действие Положения о судоустройстве РСФСР»[182]. Уголовно-процессуальный кодекс пришлось срочно переработать, в новой редакции УПК был принят 15 февраля 1923 года. Скоротечное действие первой редакции и ее изменение было похоже на динамику изменения УК, только УПК изменился еще быстрее – за семь месяцев.
На основании Положения о судоустройстве РСФСР и новой редакции УПК РСФСР дела рассматривались в составе единоличного народного судьи либо народного судьи и двух народных заседателей.
УПК РСФСР в редакции 1923 года определял подсудность и устанавливал единую систему органов дознания, наделив этим правомочием ОГПУ, милицию, уголовный розыск и различные органы административного надзора. Заявление о возбуждении уголовного дела могли подавать граждане, организации, должностные лица, судебные и правоохранительные органы.
Обвинителем на суде по общему правилу выступал прокурор, однако в законе предусматривались и другие лица, например представитель профсоюза, инспектора – трудовые, технические, продовольственные и т. д. Более того, суд мог своим определением допустить к участию в процессе иных лиц.
В народных судах защита допускалась по всем отнесенным к таким судам делам. Защитниками могли быть члены Коллегии защитников, представители профсоюзов, другие лица, а также по определению суда любое официальное или неофициальное лицо.
В губернских и других судах судья мог не допустить защитника в зависимости от категории и характера дела.
В соответствии с указанием Ленина о террористическом характере уголовного законодательства, УПК РСФСР предусмотрел особенности расследования и рассмотрения дел о террористических организациях и террористических актах против работников Советской власти, рассмотрения дел о контрреволюционном вредительстве и диверсиях.
10 июня 1934 года ЦИК СССР издал постановление, в соответствии с которым дела об измене Родине, совершенной как военнослужащими, так и гражданскими лицами, стали подсудны военным трибуналам округов и флотов.
Постановлением ЦИК и СНК СССР от 1 декабря 1934 года «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик», принятым сразу после убийства С. М. Кирова[183], устанавливалось, что следствие по делам арестованных по политическим статьям должно заканчиваться в срок не более 10 дней. Обвинительное заключение вручалось обвиняемому за одни сутки до рассмотрения дела в суде. Дела слушались без участия сторон, не допускались кассационное обжалование приговоров и подача ходатайств о помиловании. Приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно.
Механизм для массовых репрессий был готов.
«В этот период советское уголовно-процессуальное право существовало в двух параллельных реальностях, – указывает профессор Л. В. Головко. – Одна из них регулировалась УПК 1923 года, применявшимся по общеуголовным преступлениям, а другая – разнообразными уголовно-процессуальными актами чрезвычайного характера, действовавшими по тем уголовным делам, где, с точки зрения власти, имела место политическая составляющая»[184].
Отредактированный УПК РСФСР так же, как и УК РСФСР в редакции 1926 года, оказался правовым долгожителем – он действовал до 1960 года.
Дух и буква данных кодексов были направлены на защиту государства и государственных органов. Права советских граждан защищались только в тех случаях, когда это было возможно, более того, когда было нужно партийным и государственным органам – принимались совсем неправосудные решения.