ло пороху у пьяных людей. Когда я с этим мешком появился на палубе, водку всю подлизали, и Степанов кричал, размахивая кружкой:
— Ребята, в кладовке ещё четыре бочонка. Идём!
Все, кто только успел вооружиться по приказу Сибаева, и офицеры стали у дверей кладовки. Наша цель теперь была не отодрать Степанова, а хоть водку спасти, а то перепившаяся команда нас всех пошвыряет за борт. Только ружья в наших руках не давали возможности к нам близко подойти.
Степанов кричал всё с той же кружкой в руках:
— Тащите сюда ружья, ребята! Никого в живых не оставим!
Тут Беспойск выстрелил из пистолета в ногу Степанову, и тот свалился с ругательствами. Бунтовщики сейчас же притихли. А Беспойск закричал:
— Перевязать его!
Это он Медеру закричал. А Ерофеев думал, что Степанова связать надо, и начал скручивать ему руки ремнём. Но тут подбежал Медер, и Степанова понесли в каюту. Рана у него оказалась неопасной, но не было воды её промыть. Промыли водкой. После этого связали двух крикунов-матросов — Лисицына и Кудрина, а остальным велели пойти проспаться. Беспойск приказал Панову дежурить на палубе, а сам пошёл спать.
Но наше положение и после укрощения бунта оставалось скверным. Ни пить, ни есть было нечего. К обеду сварили суп из американских тюленьих шкурок. Мы похлебали этой тухлой жидкости и разошлись. А к вечеру опять матросы начали кучками собираться и о чём-то разговаривать. Ванька мне шепнул ночью:
— Ты, Лёнь, Неста береги. Я за него не ручаюсь. Его матросы ночью съесть хотят.
Мне сделалось жутко. Нест обыкновенно ночевал с Ванькой на нижней палубе. Приводить его в каюту Беспойск не позволял. И очень свободно его могли съесть ночью, раз уже за тюленьи шкурки принялись.
Я решил провести всю ночь на палубе, вместе с Нестом. Не для того мы уехали с ним с Камчатки, чтобы так погибать. Я уселся на палубе, недалеко от носа, обнявши собаку рукой за шею. Нест тяжело дышал. Несколько раз в этот день он порывался броситься в океан, и я привязал его верёвкой к кабестану. Чтобы подбодрить себя немного, я начал думать о Тапробане. Эти мысли меня не укрепили. Наоборот, мне захотелось плакать. Но слёз не было в глазах. Я только кривил лицо и всхлипывал.
Небо начали заволакивать тучи. Но на дождь рассчитывать было нельзя — сквозь тучи просвечивали слабые звёзды. С нижней палубы неслись стоны и плач женщин. Но понемногу всё стало затихать на корабле. Я долго боролся со сном. Наконец не выдержал и заснул, уткнувши лицо в косматую собачью спину.
Долго ли я спал, не знаю. Помню только, что Нест вдруг вскочил, и от этого я проснулся. Мне показалось, что у меня хотят вырвать собаку, и я ещё крепче уцепился за неё руками. Огляделся. Поблизости никого не было. Нест стоял насторожившись и потом вдруг протяжно завыл. Так он выл в тундре в ту ночь, когда мы заблудились с Ванькой.
Я зажал ему сухую пасть рукой и пробовал уложить, но ничего не вышло. Я знал, что камчатская собака может выть всю ночь, и испугался. Проснутся голодные матросы и вспомнят, что мясо ещё есть на корабле. В это время по палубе раздались шаги.
В темноте я увидел доктора Медера. Он шёл в длинной белой рубашке, с палкой в руках. Наклонился ко мне и спросил шёпотом:
— Собака выл?
— Да.
— Раз он выл, значит, там земля…
И он показал палкой вперёд. Вместе с ним мы прошли на капитанский мостик. Там стоял Хрущёв. Медер высказал ему свои предположения. Хрущёв махнул рукой.
— Капитан говорит, что Япония будет через четыре дня, не раньше.
— Врёшь, — сказал Медер. — Надо воду мерить. А то на камни сядем.
— Что ж, можно и промер сделать. Ступай, Лёнька, за капитаном.
Я разбудил Беспойска и привёл его на палубу. Он зевнул несколько раз и приказал бросить лот. Ерофеев побежал за верёвкой.
— Тридцать футов! — вдруг заорал он на весь корабль.
И эхо повторило его слова с воды.
— Якорь! — крикнул Беспойск.
Бросили якорь. Кабестан недолго грохотал. Якорь быстро лёг на дно. К этому времени все уже были на ногах. Стояли вдоль борта и смотрели в темноту.
И вот, когда начали рассеиваться утренние сумерки и заалело небо, из океана тёмной тенью выплыл остров. Он был близко от нас, на расстоянии полуверсты. И только благодаря Несту мы не налетели на него ночью.
— Лодки! — скомандовал Беспойск, когда остров ясно обозначился.
Никто, конечно, тут медлить не стал. Шлюпку и лодку спустили в одно мгновение. А Лапин и ещё несколько матросов даже лодок не дождались. Скинули рубашки и прыгнули в воду. И поплыли сажёнками, фыркая, как тюлени, к близкой земле.
5. Остров, не занесённый на карты
Как раз против того места, где стал «Пётр», на острове в океан впадала маленькая речушка, сажени три в ширину. Сначала мы только пили из неё. А потом напились и полезли купаться. К этому времени почти все уже съехали на берег. Даже раненый Степанов притащился под руку с Медером. На корабле остались только Беспойск, Турчанинов да больные. Мы им отправили на шлюпке пять бочонков с водой и несколько рыб, которых тут же поймали руками.
На острове нигде не было видно жилья, и даже следов человеческих мы не заметили. Поэтому без всякой осторожности мы разбились на группы и пошли в разные стороны, чтобы подстрелить какой-нибудь дичины. Я пошёл с Ванькой и Нестом вверх по реке.
Никогда в жизни мне не приходилось гулять в таком замечательном лесу! Тополя, дубы, клёны были не малорослые и искривлённые, как у нас на Камчатке, а огромные, невиданной высоты. Кедры в несколько обхватов толщиной стояли, как свечи, и своими длинными иголками, казалось, царапали облака. Тростник и бурьян вдоль речки и то были выше человеческого роста. Птицы с жёлтыми хвостами вылетали прямо из-под ног. Но мы в них не стреляли, хотели что-нибудь покрупнее подстрелить.
Пробираться по лесу было трудно. Мы старались держаться ближе к берегу, а в некоторых местах шлёпали прямо по воде. Не прошли мы и версты, как на другом берегу речки увидели жёлтенького оленя, который пил воду, высунувшись из заросли. Рога у него были короткие, неострые, а ноги очень тонкие.
Нест, хоть ему на Камчатке запрещалось гоняться за оленями, бросился к реке, а Ванька выстрелил прямо в морду оленю. Олень брызнул кровью в воду, упал и задрыгал ногами. Недолго думая, мы все втроём переправились через реку. Отрезали заднюю ногу оленю и съели тут же по куску сырого мяса. Дали и Несту. А потом разделись, развесили одежду по кустам и завели разговор.
— Леонид! — сказал мне Ванька немного торжественно. — Мы до сих пор не знаем толком, есть ли на земле Тапробана. Книга твоя ничего не доказывает, потому что мы не понимаем в ней ни слова. Скорей всего, думаю я, что Тапробаны нет. Теперь слушай дальше. Нас сто человек, таскаться по морям надоело до чёрта! Остров этот необитаем, и лучшего места я не видел на земле. Давай предложим охотникам остаться здесь навсегда. Построим дома, оленей приручим. Может быть, не хуже, чем в Государстве Солнца, проживём.
— Об этом нечего и думать, — ответил я печально. — Какое здесь Государство Солнца? До тропиков далеко…
Я немного помолчал, а потом заговорил опять:
— Вань, будь другом, не подавай об этом мысли охотникам. Останутся они тут, так мы и помрём, не увидавши Тапробаны.
Мы не успели кончить разговора. В бурьяне послышались голоса, мы закричали. К нам подошли Андреянов, Ерофеев и ещё трое. Увидели оленя и сейчас же решили его зажарить. Однако, пока разводили огонь, съели его сырьём — так все были голодны.
Наевшись до отвала, матросы заговорили о том, что надо остаться на острове. Мысль эта, очевидно, у всех была в голове. Никому не хотелось снова идти в море и терпеть лишения.
— Только офицеры не останутся здесь, — сказал Андреянов. — Сказывают, у Беспойска жена в Польше живёт и сын.
— Как не согласятся? — закричал Ерофеев. — Раз мы останемся, и они останутся. Жизнь здесь хорошая будет. Я в лесу курочек жирных видел. И свинья пробежала. Думал, волк!
Тут в разговор вмешались другие. Охотник Алексей Попов сказал, что в лесу дикие вишни есть и яблоки. Никто, одним словом, не возражал против того, что хорошо бы остаться. Только мы с Ванькой молчали. Я было открыл рот, хотел сказать о Тапробане, да побоялся, что на смех поднимут. Разговор наш кончился тем, что, забрав шкурку и рога, мы двинулись в лагерь.
На берегу был настоящий базар. Охотники несли оленей, птиц, яйца. Сибаев даже свинью дикую принёс, должно быть, ту, что Ерофеев видел. С трудом дотащил. С корабля приехал Беспойск. Велел разбить палатки из парусов. Женщины развели костры, начали варить суп и жарить дичь. Все возвращались в лагерь радостные. Братья Логиновы принесли несколько черепах, и Панов стал из этих черепах похлёбку варить. Когда все наелись и напились, зашёл разговор о том, что хорошо бы на острове остаться. Сначала тихо говорили, а потом Сибаев подошёл к Беспойску и сказал:
— Наши просили передать, что надо на острове оставаться. Лес здесь хороший и дичи прорва. Лучше место не найдёшь.
Ерофеев прибавил:
— «Петя» наш больно стар. Пойдём дальше — на бурю нарвёмся, потонем обязательно. А здесь — та же Тапробана.
И все вдруг в один голос заговорили:
— Нельзя дальше ехать!.. Здесь оставаться хотим. Натерпелись.
У меня сердце упало. Значит, конец нашему плаванию!..
Вдруг Панов закричал:
— Да вы ошалели, ребята! Разве можно на необитаемом острове селиться? Порох выйдет, где возьмём? Не подумали? Кто хочет, пусть остаётся, а мы на «Петре» дальше поедем.
Ерофеев захохотал:
— А кто вам паруса без матросов поднимет?
Панов почернел от злости. Закричал:
— Ладно, управимся! Кто уезжать хочет, подходи ко мне!
Я первый подбежал. За мной Ванька. Потом подошли штурманы, канцеляристы, офицеры. Несколько матросов. Всего нас набралось человек двадцать. Тут заговорил Беспойск:
— Надо, ребята, нам полюбовно разойтись. Мы вам всё, что можем, оставим, а сами дальше пойдём. Согласны так?