Петрас пишет, что с середины 1940-х до середины 1970-х Запад соревновался с советским блоком, придерживаясь двух целей: сохранить лояльность трудящихся господствующему порядку, одновременно изолировав радикальные элементы в профсоюзном движении, и попытаться привлечь рабочих Восточного блока аналогичными социальными программами, помноженными на более высокий уровень личного потребления.
Массами Восточного блока овладела великая иллюзия, что западное обещание потребительского рая можно совместить с теми социальными благами, которые они привыкли воспринимать как нечто само собою разумеющееся.
Тем временем политические сигналы, исходившие с Запада, говорили об обратном. С приходом к власти в США президента Рональда Рейгана и в Великобритании премьера Маргарет Тэтчер буржуазия возвратила в свои руки тотальный контроль над социальной повесткой дня и принялась наносить смертельные удары по завоеваниям трудящихся. Новые лидеры Запада развязали колоссальную гонку вооружений с целью истощить СССР и обанкротить его экономику.
Распад советского блока был ускорен беспрецедентной сдачей горбачевским режимом своих союзников по Варшавскому договору НАТО. Местные коммунистические чиновники мгновенно превратились в неолиберальных пешек и угодливых прислужников Запада. Они немедленно запустили широкомасштабные процессы приватизации государственной собственности, демонтажа социального и трудового законодательства, которое являлось неотъемлемой частью коллективистских отношений между рабочими и их начальниками.
Практически вся структура коллективистского «вэлферизма» была уничтожена. Вскоре пришло массовое разочарование рабочих Восточного блока: их прозападные, «антисталинисткие» профсоюзы устроили им массовые увольнения. Подавляющее большинство боевых рабочих Гданьской судоверфи, связанных с польским антикоммунистическим профдвижением «Солидарность», были уволены и занялись поиском работы на резко сократившемся рынке труда, в то время как их безмерно чествуемые «лидеры», давние получатели материальной помощи от западных профсоюзов и разведслужб, превратились в преуспевающих политиков, редакторов «свободных» СМИ и бизнесменов173.
После того как коллективистское социальное государство было уничтожено, у западных капиталистов отпала необходимость конкурировать с кем-либо за создание трудящимся лучших условий жизни. Великий переворот пошел полным ходом.
В течение последующих двух десятилетий западные режимы, либеральные, консервативные и социал-демократические, каждый в меру своих сил и способностей, добивали остатки социального государства: урезали пенсии, увеличивали пенсионный возраст, приучая людей к новой доктрине «работай, пока не помрешь». Исчезли гарантии трудоустройства, защита рабочих мест, были урезаны выходные пособия, а увольнение работников было облегчено до предела. Одновременно быстрыми темпами росла мобильность капитала.
Во имя так называемой «конкурентоспособности» западный капитал деиндустриализировал и перевел за границу целые отрасли промышленности, проделав все это с поразительной легкостью, буквально без малейшего сопротивления со стороны профсоюзов. Перестав соперничать с социалистическими странами за создание лучших условий для трудящихся, западные капиталисты стали конкурировать друг с другом за то, кто сумеет потратить меньше на зарплаты и соцобеспечение работников, на защиту окружающей среды, а также за скорейшее принятие новых законов, облегчающих эксплуатацию труда.
На обломках восточноевропейского социализма возникли самые дикие, вопиющие формы бандитского капитализма. Сильнее всего пострадали от крушения коллективистских режимов женщины-работницы. Они лишились гарантированной работы, отпуска по уходу за детьми, системы бесплатных детских учреждений и законодательной защиты от произвола работодателей. По ним больнее всего ударила эпидемия насилия в семье. Ликвидация системы всеобщего здравоохранения привела к резкому увеличению детской и материнской смертности. Все эти бедствия стали причиной крупнейшего демографического спада в послевоенной истории – падения рождаемости, роста смертности и т. д.
Так, самым большим ударом по программам социального обеспечения, в понимании Петраса, «какими мы их знали и какими они сформировались в период между 1940–1980-ми годами, явилось окончание соперничества между советским блоком и Западом. Несмотря на авторитарный характер Восточного блока и империалистический характер Запада, оба они стремились мобилизовать лояльность масс за счет поддержания высокого уровня благосостояния трудящихся и социально-экономических уступок»174.
Согласно Питеру Тэйлор-Губи (профессору социальной политики университета Кент), резкая критика государства всеобщего благосостояния основывалась на предположении, что обеспечение высококачественных общественных услуг стоит больше, чем экономика может себе позволить. Долгосрочное балансирование между интересами капитала и гражданского населения грозило в конце концов закончиться. На официальной конференции о «кризисе благосостояния» 1980-х гг. было заключено, что социальная политика во многих странах создает препятствия для экономического роста175.
Тейлор-Губи отмечает, что основные критические аргументы заключались в том, что эпоха государства всеобщего благосостояния приходит к концу, традиционный образец подобного государства устарел, принципиально изменился социальный контекст происходящего, государству следует оставаться в стороне от обеспечения услуг благосостояния, социальная политика больше не способна эффективно удовлетворять существующие потребности.
Ученый перечисляет главные претензии к государству всеобщего благосостояния. Во-первых, недавняя история государства всеобщего благосостояния показывает, что неудача в достижении его главных целей таилась в стратегиях; другая претензия сводится к тому, что факторы достижения целей (в частности, прогнозируемый рост населения в тех группах, которые предъявляют наибольший спрос на социальное обеспечение, и экономические границы поддержания услуг благосостояния) представляют значительные проблемы для капиталистической экономики; и третья претензия состоит в том, что растущее социальное неравенство демонстрирует некомпетентность государства всеобщего благосостояния и подрывает жизнеспособность коллектива благосостояния на субъективном уровне, так как состоятельные люди не стремятся обеспечивать бедных.
Тэйлор-Губи обозначает морально-этический аспект проблемы. «Новые разработки в теориях социального удовлетворения, – пишет исследователь, – привели социологов к заключению, что стремления и интересы людей представлены более сложными моделями, чем предлагали теории прошлых времен. Структура современного общества слишком сложна для того, чтобы быть управляемой государством всеобщего благосостояния, основанном на перераспределении между социальными классами и доходными группами. Новые подходы к пониманию нужды и социальных прав могут подорвать идею о том, что гарантированный доступ к услугам благосостояния – ключевой компонент гражданской жизни. На уровне нравственной теории это сильнейший аргумент в пользу государства всеобщего благосостояния, который может быть найден и который также подвергается серьезной критике»176.
Среди причин пересмотра основ современного государства всеобщего благосостояния – глобализация и изменение пространственных масштабов. Базовое деление европейского пространства на государства-нации претерпевает серьезные трансформации. Изменения имеют как территориальный, так и управленческий, социальный, культурный характер. В литературе ведется широкая дискуссия о последствиях подобного изменения границ177.
Профессор политических и социальных наук Майкл Китинг отмечает, что европейское государство всеобщего благосостояния находилось в неизменном состоянии с момента своего зарождения в явной или неявной модели суверенного государства, отделенного территориальными границами. Общая национальность подкрепляла социальную солидарность и обеспечивала обоснование перераспределения благ. Сильное централизованное государство было способно мобилизовать ресурсы для программ социального вспомоществования и перераспределить их как между отдельными людьми, так и между целыми территориальными образованиями178.
Изменение пространственных масштабов, вызванное глобализацией, начало создавать новые уровни взаимодействия (надгосударственный и подгосударственный) в форме, с одной стороны, глобализации и европейской интеграции, с другой – региональной инволюции (свертывание, обратное развитие, движение назад).
Какими последствиями чреваты подобные изменения? К чему может привести крах суверенного государства? Чем это грозит модели государства благосостояния?
М. Китинг объясняет, что европейское государство-нация – это набор пространственных границ, огораживающий несколько связанных систем, в том числе систему народного хозяйства. Национальное государство соответствовало общей культуре и идентичности, часто развитым самим же государством посредством образования и других политик социализации, а также благодаря единому историческому опыту. Начиная с XX в. именно исторический опыт формировал основу государства всеобщего благосостояния179.
Кейнсианское государство всеобщего благосостояния обладало прочной территориальной размерностью: когда в одной части страны дела шли плохо, туда шли дополнительные потоки пособий по безработице и прочих социальных выплат, в то время как сбор налогов сокращался. Региональная политика государства благосостояния переводила ресурсы из богатых регионов в бедные. У региональной политики имелась трехкомпонентная цель, которая объясняет политическую поддержку. Экономически она стремилась задействовать в производстве простаивающие ресурсы из периферии, таким образом, увеличивая национальный выпуск и сглаживая несовершенства рынка. В этом смысле данная мера рассматривалась как временная, существующая для интеграции данных регионов в национальную экономику, после чего они становились бы самодо