статочными. В социальном плане это было территориальной экспансией национальной солидарности, так как трансферты по размеру превосходили все, что рассматривалось как способ помощи небогатым национальным государствам. С политической точки зрения это способствовало поддержке действий правительства, проводимых в различных регионах. Данная политика учитывала интересы всех сторон: более бедные регионы начинали развиваться, а более богатые выигрывали от облегчения инфляционного давления и обретали рынки для сбыта своей продукции. Национальная экономика выигрывала от возросшего выпуска и мобилизации незадействованного труда и капитала.
Кейнсианское государство всеобщего благосостояния, таким образом, ассоциировалось с политической и социальной централизацией. Единый народ создавал мотивацию для перераспределения и социальной солидарности. Централизованные институты и политики мобилизовали ресурсы в масштабах всего государства с целью последующего распространения. Территориальное срастание сопровождалось социальным благодаря централизованным и направляемым сверху вниз региональным политикам.
Широко распространено мнение о том, что к 1970-м гг. миссия национальной интеграции в Западной Европе была выполнена. Однако в 1990-е гг. территориальная политика обрела новую значимость в контексте глобальных и панъевропейских изменений.
Итак, что же произошло? Идеал старого государства всеобщего благосостояния, основанный на общем социальном гражданстве, социальные институты, составлявшие основу европейского государства-нации, подверглись опасности в результате пространственных изменений, институциональной децентрализации и ослабления социальных и территориальных солидарностей, что существенно усугубило кризис государства благосостояния в Европе180.
3.4. Социальные последствия политики благосостояния
Рост социального иждивенчества в развитых европейских странах – одна из проблем демократии благосостояния. В чем причина этого социального явления? Оно далеко не просто и имеет как экономические, социальные, так и психологические основания.181
Понятие «иждивенчество» при прочих значениях имеет явный негативный смысл – стремление жить за счет других (людей, общества).
В ХХ в. социальное иждивенчество рассматривается как одно из негативных последствий политики Welfare State. Привыкая к постоянной опеке «заботливого государства благосостояния», граждане не видят необходимости в проявлении социальной активности, принимают заботу государства, социальные трансферты как норму. Проблема социального иждивенчества серьезно обсуждается на политических и экономических форумах: «Политики и эксперты заклеймили реципиентов социальной помощи как безответственных и слабовольных, нежелающих работать до тех пор, пока на это их не спровоцирует реформа Welfare State. В США реформа Welfare изменила программу, именуемую “Помощь семьям с детьми-иждивенцами”, на “Временную помощь нуждающимся семьям”, подчеркивая временные ограничения и необходимость трудоустройства для реципиентов социальной помощи. Политики заявляют, что такие изменения решают проблему зависимости, иными словами, идею, что общество благосостояния делает своих реципиентов (материальной помощи) зависимыми от государства и неспособными обеспечивать себя и свои семьи»182.
Существует мнение, что, начиная регулярно получать материальную помощь от государства (например, во время беременности или в связи с сокращением на работе), реципиенты привыкают к обеспечению и деградируют. Способность зарабатывать и нести ответственность за себя и свою семью «атрофируется», и индивиды в всем полагаются на государство. Так, краткосрочная и непреднамеренная (в силу обстоятельств) зависимость перерастает в намеренную и долгосрочную – иждивенчество.
Общество благосостояния медленно, но верно делает людей зависимыми – вот самый распространенный стереотип.
При этом помощь, которую оказывает государство всеобщего благосостояния, касается разных сторон жизни общества, разных групп населения. В таких случаях, как помощь пенсионерам, многодетным семьях, проблема зависимости имеет однозначный характер, тогда как есть множество случаев, когда социальная поддержка государства и ее возможные последствия (в том числе злоупотребления) требуют более детального обсуждения.
Американский исследователь Энди Бланден обращается к рассмотрению понятия «зависимый» в исторической ретроспективе183. Так, например, он показывает, что в пре-капиталистическом обществе быть зависимым было абсолютно нормально. Быть зависимым означало быть частью целой системы, встроенным в нее и занятым необходимым трудом. Состояние зависимости было приемлемым и покрывало подавляющее большинство, за исключением лишь высшего слоя дворянства, знати, с одной стороны, и бродяг и иностранцев – с другой. Только спустя десятилетия статус независимого индивида, наемного работника, не встроенного в феодально-вассальную систему, получил признание.
Так, стало возможным выделить два типа зависимости, более не слитые воедино, – экономический и социально-правовой. Среди зависимых – бродяги, рабы, коренное население колоний184.
Бланден пишет, что в ХХ в. появился новый тип зависимости (придуманный именно в прошлом столетии) – домохозяйка. Ведение домашнего хозяйства было институционализировано в качестве новой формы патриархального подчинения. Если наемный труд теперь расценивался как форма независимости, то домашнее хозяйство было формой зависимости, которую полагали более приемлемой для женщин.
Когда же колонизированные нации сбросили с себя мантию зависимости в ходе национальной борьбы за освобождение в 1945–1975 г., зависимость на Западе приобрела коннотацию, отсылающую исключительно к слабому полу. Феминизация зависимости (в экономическом проявлении) усиливала стигматизацию зависимости, навязанной расистскими коннотациями, унаследованными от колониальной политики.
Напомним, что период подъема Welfare State соотносится с институционализацией организованного рабочего движения. Первые профсоюзы были в той же степени «обществами взаимопомощи», в какой они являлись организациями классовой борьбы.
Согласно Бландену, сама организация рабочего класса была воплощена в системе взаимопомощи: 100 лет назад рабочее движение преуспело в институционализации таких программ, как предоставление государством всеобщих прав и льгот. Побочным эффектом такой институционализации было субъективное и объективное порабощение самого рабочего класса185.
Можно считать, что с этого времени проблема зависимости актуализируется. Тогда же и зародилось неравенство и подчеркнуто разное отношение к реципиентам – низшую позицию занимали женщины и коренное население, которое оттеснялось от пользования своей же землей. Претендентов на государственные льготы сразу же непроизвольно поделили на заслуживающих и незаслуживающих материальной поддержки: любой повод оценить одного претендента как «заслуживающего» неизбежно налагает стигму на другого, которого, следовательно, считали не заслуживающим поддержки.
Так, обозначилась дилемма между универсалистским и адресным (целевым) характером социального обеспечения. Первый требует огромных затрат. При этом он не предупреждает возможное иждивенчество, хотя и не способствует стигматизации различных слоев общества.
Идея о том, что Welfare может породить «привычку к зависимости», относится ко времени Великой экономической депрессии 1930-х гг. В 1950-х гг. психиатры начали диагностировать зависимость как расстройство психики, особенно распространенное как форма незрелости, недоразвитости среди женщин, в частности, молодых матерей. Бланден отмечает, что эта психологическая тема сегодня обсуждается повсеместно186.
Американский исследователь Дуглас Бешаров приводит результаты широкого исследования последствий политики благосостояния с 1960 по 1995 г. в развитых странах Европы, США, Японии в статье «Две дилеммы социального обеспечения: универсальный характер распределения благ против целевого, поддержка против зависимости» (1998). Основной вывод, к которому приходит автор статьи, состоит в том, что политические программы развитых стран необходимо скорректировать: «Грубо говоря, если универсалистские программы продолжат свою работу в прежнем виде, то они опустошат современное социальное государство187. Обеспокоенность проблемой Welfare state dependency разделяет большинство развитых стран современного мира. Безусловно, государство должно поддерживать своих граждан, тем самым создавая условия для стабильности и развития. Но, видимо, есть предел, после которого это благо и разумное намерение дает обратный эффект. Едва ли не самое распространенное мнение по поводу негативных последствий политики благосостояния может быть выражено следующим образом: Welfare state порождает категорию людей, зависимых от государственной поддержки, иждивенцев. Люди становятся зависимыми от такого образа жизни, вследствие чего этот класс все растет, траты на его содержание увеличиваются с каждым годом, в то время как налогоплательщиков становится все меньше. «Расслабленное», пресытившееся общество деградирует, люди становятся все менее активными – они не видят смысла в том, чтобы обеспечивать себя самостоятельно, и воспринимают материальную помощь государства как должное, а свое зависимое состояние, соответственно, как норму. В результате, во-первых, нет средств на поддержание политики Welfare, а во-вторых, растет уровень безработицы, и в условиях отсутствия конкуренции темпы развития общества, главным образом его экономической сферы, замедляются.