212. Так, среди древних германцев и скандинавов щедрость считалась признаком благородства, неизбежно присущим всякому знатному человеку. Щедрость была отличительным качеством вождя, не менее значимым, чем военная удача. «При этом любой дар, – как отмечает Гуревич, – предполагал взаимность. Подарок вождя служил вознаграждением за верность и залогом преданности дружинника в дальнейшем. Подарок же со стороны равного нуждался в ответном подарке. “Дар всегда ждет вознаграждения” – гласил один из афоризмов в “Речах Высокого” – поэтическом сборнике жизненных поручений древних исландцев. Этот принцип запечатлен в древнегерманском праве: дарение не имело силы, если не было вознаграждено равноценным со стороны получившего его»213.
В основе обмена дарами лежала уверенность в том, что вместе с даримым имуществом переходит некая частица сущности дарителя и получающий дар вступает в тесную связь с ним. Если же дар не возмещен, то получивший его оказывается в зависимости от подарившего. Если подарок оставался неоплаченным, то это могло быть чревато большой опасностью для его получателя. Духовная зависимость от дарителя грозила утратой личной целостности и свободы, могла привести к деградации или и даже к полной гибели получившего дар, оставшийся невозмещенным. Поэтому спешили отдарить того, кто первым сделал подарок, либо уклонялись от его получения214.
В феодальном обществе отношение к собственности претерпело существенные трансформации. Отношение христианской религии к собственности было противоречивым. Обладание собственностью никогда не получало на протяжении Средневековья безусловного оправдания и одобрения, – оно допускалось, но на определенных условиях и с изрядными оговорками. При этом церковь сама являлась крупнейшим собственником в феодальном обществе и никогда не одобряла попыток отменить институт частной собственности или перераспределить имущество в пользу мелкого собственника. «Единственное предписание церкви, направленное на частичное перераспределение благ, сводилось к проповеди подаяния нищим. Бедные и неимущие считались стоящими ближе к Христу, чем собственники, в них видели образ самого Христа. Поэтому благотворительность в пользу бедных всячески поощрялась. Государи и синьоры обычно содержали при своих дворах изрядное число нищих, раздавали им деньги и кормили их. Нередко эти раздачи принимали огромные размеры, богатые люди расходовали на нищих значительные средства; в особенности усердствовали знатные женщины, а некоторые знатные особы не останавливались перед пожертвованием нищим части государственных доходов. На широкую ногу было поставлено содержание нищих и убогих в монастырях. В Клюни, например, кормили в иные годы до семнадцати тысяч бедняков»215.
Гуревич, отмечает, что «в основе средневековой благотворительности лежала не столько проповедуемая христианами любовь к ближнему, сколько забота жертвователей о собственном благополучии. Посредством милостыни богатый, скорее, мог спасти душу, о бедняках же, которым он уделял долю своего имущества, он думал гораздо меньше. Это доказывается тем, что средневековье не знало ни одной серьезной попытки радикально избавить нищих от их бедственного положения: предпочитали их подкармливать, оставляя их все в том же состоянии. В существовании бедных церковь находила взаимную связь: “богатые люди созданы для спасения бедных, а бедные для спасения богатых”. В подаянии бедным видели своего рода источник “страхования” душ имущих. Алкуин писал, что подаваемая беднякам милостыня позволяет дающим попасть на небо. Материальные богатства, розданные бедным, вторил ему Рабан Мавр, превращаются в вечные богатства. Поэтому существование неимущих бездельников казалось необходимым и никто не помышлял о том, чтобы ликвидировать нищенство, равно как и сами попрошайки видели в себе избранников божиих и вовсе не стремились избавиться от нищеты. Наоборот, к нищете стремились как к идеалу… Не богатство, а нищета, но прежде всего нищета духа, смирение – идеал средневекового общества»216.
При феодальных дворах также культивировалась практика щедрости. При этом для «средневековых феодалов богатство было прежде всего орудием социального общения, средством поддержания и укрепления общественного авторитета»217. «Двор крупного сеньора, – пишет Гуревич, – это прежде всего место, “где дают и получают”»218.
Тема щедрости и раздачи даров постоянно присутствует в поэзии трубадуров. Скупости должна быть противопоставлена благородная щедрость, которая в глазах поэтов вырастает в решающий критерий состояния общества. Давать и дарить – главная добродетель, с точки зрения трубадура. При этом раздача богатства непременно сопровождается радостью, что составляет основу миропорядка, а расторжение единства между богатством и радостью, доставляемой его раздачей, означает его разрушение. «Щедрость – смысл всех добродетелей, – пишет Гуревич. – Человек познается по его щедрости, которая возводится в центр этической системы рыцарства, оттесняя даже воинскую удаль… Раздающий дары приобретает благосклонность господа… Широта натуры, гостеприимство, готовность, с которой раздаются подарки, – определяющий принцип дворянина, единственное для него средство достижения вершин любви. Богатый скупец в глазах трубадура – чудовище, не понимающее смысла своего привилегированного положения и идущее против воли божьей»219.
При этом следует отметить, что отношения между сеньором и вассалом мыслились поэтами как отношения взаимного служения, помощи и дружбы. «Служить» в их понимании часто означало не брать, а давать, тратить. <…> Существовало даже выражение «служить своим имуществом»220.
Мы отмечали значительную роль средневековых монастырей как акторов благотворительной деятельности. В Западной Европе периода раннего Средневековья монастыри были типичными благотворительными учреждениями. Они владели земельными угодьями и другим имуществом, собирали арендные платежи, а полученные средства использовали для помощи нуждающимся, раздавая милостыню и предоставляя приют путникам и больным; кроме того, в них существовали организационные структуры, подчинявшиеся церковному уставу и позволявшие воплощать в жизнь благочестивые замыслы богатого жертвователя или группы благотворителей221.
XVI в. открыл новый этап в развитии европейской благотворительности, ускорив процесс ее обмирщения и подчинения государственному регулированию и контролю.
В течение XVI в. многие крупные города добились централизации помощи бедным слоям населения и взяли под свой контроль благотворительные учреждения. Бродяги были выселены из городов, а трудоспособных бедняков заставили работать. Во многих городах были созданы централизованные фонды раздачи милостыни, опиравшиеся и на частные пожертвования, и на введенные специальные налоги.
В 1601 г. был принят «статут о благотворительном пользовании», оказавший определяющее влияние на дальнейшее развитие благотворительности в Великобритании. В преамбуле статута перечисляются следующие благотворительные цели: помощь бедным, немощным, престарелым, больным и увечным солдатам и матросам; школам, колледжам и университетам; починка мостов, пристаней, гаваней, дамб, храмов, парапетов и проезжих дорог; обучение и материальная поддержка сирот; поддержка исправительных учреждений; содействие бракам неимущих девиц; помощь и поддержка молодых купцов, ремесленников, также и в случае их финансового краха; выкуп военнопленных и уплата штрафов за осужденных.
Правовая система, поощрявшая и защищавшая жертвователей, была не единственной причиной процветания благотворительности в Англии XVIIXVIII вв. Наиболее значимой переменой этого времени был стремительный рост «коллективной филантропии», т. е. объединения ресурсов ради достижения общей цели, – модель, аналогичная той, что возникла в эпоху величайших перемен в сфере бизнеса, нечто вроде акционерной компании222. Эти новые филантропические организации поддерживали своими пожертвованиями многие англичане, особенно те, кто располагал средним доходом или выбился в люди сравнительно недавно. Новые благотворительные организации ставили перед собой самые разные цели. В начале XVIII в. они создавали бесплатные школы, была построена сеть новых и хорошо оборудованных благотворительных больниц. Пять из них открылись в Лондоне между 1719 и 1750 гг. В этих медицинских учреждениях уход за больными сочетался с научной работой. Новые больницы и приюты значительно масштабнее, чем аналогичные учреждения в прошлом. Так, по словам одного историка, приют для найденышей был «самым впечатляющим памятником, воздвигнутым в XVIII в. благотворительностью, – он мог обеспечить потребности примерно 6 300 детей»223. В подобных учреждениях для подростков жертвователи вдохновлялись гуманистическими побуждениями, но в то же время имели в виду выгоду, которую получало общество, получая в лице воспитанников этих заведений хорошо обученных и физически крепких работников.
Однако ситуация со временем менялась, как менялось и восприятие благотворителями своей деятельности и ее результатов. Исследовавший этот вопрос Д. Оуэн отмечает: «Благотворители в конце века стали более расчетливыми, более заинтересованными в конечных результатах своих усилий, и, по меньшей мере, некоторые из них более скептически смотрели на стоявшие перед ними задачи… На рубеже веков филантропы были настроены совсем мрачно, уже не мечтая легко и без особых затрат достигнуть поставленных целей, к тому же они и впрямь сталкивались со все большими проблемами в финансировании своих проектов»