Лазутчики уже приносили вести из Литвы. Там войско двигалось к рубежам России. 3 мая Иван Васильевич повелел главному воеводе Даниилу Щене вести полки к заставам, дабы упредить вторжение литовского войска на русские земли.
Позже российские историки писали: «Кампания 1500 года была проведена блестяще. Русская армия действовала на трёх направлениях. Первых больших успехов достигла юго–западная группировка, которой командовал новгородский воевода Яков Захарьич. Уже в мае пал Брянск, через три дня пал Путивль. Переход же князей Семёна Стародубского и Василия Шемячича означал передачу почти десятка крепостей в междуречье Десны и Днепра. Тогда же под руку Москвы отдались князья Трубецкие (из Гедиминовичей) и Мосальские (из Рюриковичей). Часть сил, включая полки вновь перешедших князей, была затем направлена в помощь ратям, действовавшим на западном направлении. Здесь и произошли решающие события, определившие не только исход кампании, но и войны в целом».
Скупые строки истории не раскрывали всего величия духа русских ратников в той скоротечной войне. К тому же, то величие могли и не заметить. На западном рубеже русские войска без особых усилий овладели Дорогобужем. Московская рать опередила литовцев при подходе к городу. Русские заняли его благодаря отваге горожан, тайно собравших отряд ратников и в час подхода московского войска пленивших всех литовских воинов, которым надлежало защищать Дорогобуж. Трудно сказать, как развернулись бы события под городом, если бы горожане не взяли верх над литовским отрядом и если бы Даниил Щеня подошёл к Дорогобужу всего на четверть суток позже. Когда гетманы Острожский и Радзивилл приблизились к городу, их дозоры доложили им, что он уже в руках русских воинов и вокруг него стоит рать. Гетманы не отважились идти на сближение с ратью Ивана Васильевича и ушли на западные рубежи реки Ведроши. Там были заняты оборонительные позиции. Даниил Щеня не замедлил подойти к расположению литвинов вплотную.
Два войска, заняв позиции, несколько дней почти не беспокоили друг друга, лишь изредка отважные литовские конники делали набеги с целью узнать, велика ли русская рать. Но русские воины не дремали и отбивали набеги храбрецов, не допуская обозреть стан русского войска, которое располагалось на восточных берегах реки Ведроши. За набегами литовцев следил сам воевода Даниил Щеня. Он хорошо знал вражеские повадки и по всей линии расположения своей рати выставлял плотные дозоры. Каждый день с наступлением сумерек больше сотни воинов бдительно следили за передвижением врага по западному берегу Ведроши. Помогало русским воинам то, что ночи становились всё короче: в эту пору раннего лета заря с зарёй сходились.
В таком молчаливом противостоянии нервы слабее оказались у литвинов. Вечером 13 июля, спустя пятнадцать дней после начала бесплодного стояния, великий гетман Константин Острожский собрал в своём шатре гетманов и князей на совет. Строгий, суховатый в обращении, он не стал освещать предполагаемый ход кампании, сказал просто, коротко, по–военному:
— Мы пришли на Русь не на прогулку, а чтобы наказать русов за то, что они дерзновенно посягают на наши земли, навязывают нам свою волю. Потому завтра ранним утром с рассветом устроим им сечу. Наши мечи решат, кому властвовать на этой земле. Теперь говорите, вельможные паны, если не всё мною сказано.
— Мы согласны с тобой, ясновельможный гетман, — ответил за всех Николай Радзивилл. — Застоялись кони, притупились сабли, пока прохлаждались. — И он крикнул: — Даёшь сечу!
— Даёшь сечу! — поддержали Радзивилла военачальники.
— Теперь внимание последнему слову, — потребовал гетман Острожский. — Мы должны застать врага врасплох, потому сегодня в ночь до рассвета переправляйте легионы на левый берег Ведроши. Броды знаете. Лучников посадите на конские крупы. Сосредоточьтесь и с первыми проблесками зари молча ведите воинов в сечу.
— Всё так и будет, — заверил великого гетмана граф Хребтович.
— Не посрамим чести! — поддержал графа князь Друцкий–старший.
— И помните: все мы идём впереди легионов, — строго заключил Острожский.
Он тут же сделал знак маршалку Станиславу Глебовичу. Маршалок только кивнул головой и вышел из шатра, а спустя несколько минут слуги принесли в шатёр медные кувшины с вином, кубки и яства. С весёлым говором разлили вино.
— За победу! — произнёс Острожский и поднял кубок.
— За победу! — повторили гетманы и князья.
Этот кубок «за победу» оказался не последним. Гетманы ещё долго будоражили темноту наступившей ночи хвалебными возгласами во славу литовского оружия. Лишь когда ночь перевалила на вторую половину, Острожский сказал‑таки:
— Пора и честь знать, господа. Как бы не было худа.
Его последние слова оказались пророческими.
Лелеяли надежду на победу и в русском стане, но по–иному. Воевода Юрий Захарьич уже какую ночь держал литовцев под недреманным оком своих охотников, которые в заонежской тайге к медведю и к рыси подходили бесшумно и могли потрепать их за уши. С наступлением ночи охотники переправлялись на лёгких плотиках через Ведрошу и, затаившись возле стана литовцев, наблюдали за каждым их движением. За многие дни противостояния литовцам так и не удалось побывать вблизи русской рати на левом берегу Ведроши. Только днём русские вроде бы открывали дорогу на свой берег: дескать, идите, ждём вас. И ждали. По доброму, по Божьему завету: «Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его: ибо, делая сие, ты соберёшь ему на голову горящие уголья. Не будь побеждён злом, но побеждай зло добром».
Наступил день поминовения апостола Акилы. Едва полуночная темь стала рассеиваться в предутренней свежести, как близ шатра воеводы Юрия Захарьича появились два охотника–пластуна. Они велели стражу разбудить воеводу. Он вышел из шатра тотчас, будто не спал.
— Ну, с чем пришли, зверь проснулся? — спросил он.
— Проснулся, батюшка–воевода, — ответил молодой, светлоголовый и крепкий, как дубок, воин.
— И что замыслил ворог?
— По всему становищу пошло движение, к нашему берегу мостятся.
— Выходит, лопнуло у литвинов терпение. Да уж пора. — Воевода распорядился вестовыми, которые ждали его слова: — Бегите сей же миг к князю Воротынскому, передайте мою волю: пусть укрывается с полком в засаде. Он знает где.
Сам Юрий Захарьич поспешил к шатру главного воеводы Даниила Щени. Мыслил он упросить Даниила поставить в засаду и полк своего брата Якова. «То‑то ударим по затылку в нужный час», — подумал он.
Князь Даниил Щеня в эту ночь тоже не спал. Во время дрёмы было ему веление Божье готовиться к подвигу. Он ждал лишь часа, чтобы встать во главе рати испытанных воинов.
В русском стане всё ожило. Сеунщики главного воеводы оповестили всех воевод, тысяцких и сотских о том, чтобы выводили воинов на просторное Митьково поле. На том поле, раскинувшемся в полукольце холмов, и было задумано русскими воеводами дать главное сражение литвинам. Все были уверены, что ежели литовское войско прихлынет за реку Ведрошу на русскую землю, то быть ему битым.
Даниил Щеня и его сотоварищи предполагали, что литовское войско, жаждая победы, перейдёт реку Ведрошу и будет наступать на русскую рать на её берегу. Их предположение оказалось верным. У литовцев был соблазн, опрокинув русские полки внезапным и стремительным натиском и сломив сопротивление, двинуться без помех к Москве.
— Помните, что от Митькова поля до Москвы все два или три перехода, — твердил гетманам Константин Острожский.
Даниил Щеня мыслил иначе. Оба они были достаточно умны, чтобы учесть все слагаемые своей победы, оба были в меру честолюбивы, и каждый рассчитывал, что кто‑то из них в пылу военного азарта допустит роковую ошибку, которая будет стоить кому‑то из них позора, бесчестья, презрения и, может быть, самой жизни, вовсе нежелательной в случае поражения. Но до того часа было ещё далеко, и пока в предрассветной тьме воины той и другой рати сближались, дабы с рассветом испытать свою судьбу. Они понимали, что говорить об исходе битвы ныне трудно, силы у противников были почти равны. На той и другой стороне имелись конные и пешие воины. И всё-таки у россиян было преимущество: они сражались на своей земле и за свои очаги.
Это преимущество скоро почувствовал гетман Константин Острожский. Едва наступил рассвет, как гетман увидел в глубине Митькова поля, там, где оно поднималось к холмам, всю русскую рать. Она стояла полуподковой. Впереди — ряды копейщиков и лучников, за ними — конные ратники с обнажёнными мечами и саблями, укрытые червлёными щитами. За русской ратью поднималось яркое солнце, и оно было вкупе с русскими воинами против литвинов. В какое‑то мгновение Константин Острожский подумал, как было бы великолепно оказаться на месте русских и ждать наступления противника, которому нужно было одолевать крутизну, сбивая дыхание, потратить много сил, чтобы достичь врага. Но такого поворота событий произойти не могло, и гетман выругал себя за минутную слабость. Он пришпорил коня, чтобы встать во главе войска и ринуться в сечу. Закованный в латы, на сильном, горячем сером жеребце, окружённый сотней рыцарей, Константин Острожский взбодрил себя молитвой и повернулся к воинам. Он взмахнул мечом. Затрубили боевые рога, словно устрашая противника, и конная лавина двинулась на русский строй. Вот он всё ближе и ближе, уже различаются лица. Из строя уже полетели стрелы, и многие достигли цели. Пронзённый стрелой конь взмыл на дыбы и рухнул на землю. Кого‑то из всадников достали русские стрелы. И вот уже литовские воины сблизились с русскими копейщиками, пошли в ход длинные копья, бердыши [27]. Два войска слились, и началось сражение.
Там, где великий гетман со своими закованными в латы воинами, подобно немецким рыцарям, вклинился в русский строй, сразу же обозначился успех литовцев. Но вскоре сюда подоспел воевода Даниил Щеня с сотней отважных витязей и навязал свой хо