— Покайся, сын мой, пока Всевышний ещё милостив к тебе. Ты грешен пред Богом чрез меру.
— Полно, святой отец, я чист перед милосердным Спасителем, как дитя. Ты должен это видеть по моим глазам. — Александр был слегка хмелен и пребывал в хорошем расположении духа, потому как у него не возникало больше мучительных вопросов о том, чем он занимался в замке Глинского. — Ты лучше расскажи, как без меня властвовали? Всё ли спокойно в державе? Нет ли у соседей к нам претензий?
Окинув взглядом накрытый стол, архиепископ догадался о благостном состоянии государя, и у него погасло желание огорчать его теми напастями, кои ждали короля на сейме. Однако Радзивилл вспомнил угрозу принца Сигизмунда, собрался с духом и высказал Александру всё без обиняков:
— Властвовали мы исправно. Соседи не докучают нам, и в державе всё спокойно. Речь пойдёт о тебе. Ты грешен, сын мой, ты вступил на стезю еретиков, потому тебя ждут суровые испытания на сейме, который откроется через два дня. Там ты будешь держать ответ в поколебании католической веры.
— Остановись, святой отец! — Протестуя, Александр вскинул руки, словно защищаясь от злой силы. — Мне достаточно того, что ты сказал. Но, прежде чем бросить тебе упрёк во многих грехах, дай мне ответ: по какому праву вы открываете сейм и раду? Кто дерзнул обойти меня?
— Созвали мы их по случаю твоего исчезновения. Прошёл месяц, как ты пропал из Кракова. Мы же в равной мере с тобой отвечаем за мир и покой в державе. А право у нас одно: защита Римской церкви от попрания.
— Никто не попирает нашу церковь и веру. Это ваши досужие выдумки, святой отец, это рьяность и фанатизм Сигизмунда. Ты хорошо знаешь его отношение ко мне, почему же не защищаешь короля от нападок, несправедливых к тому же?
— Не будем препираться, сын мой. На сейме огласят все обстоятельства, побудившие собрать депутатов. Многое тебе ляжет в вину. Даже ваши отношения с братом откроются и будут осуждены.
— Помолчи, святой отец. На Руси ты сам впал в ересь. Господь запрещает притеснять иноверцев, а ты… Что ты на это скажешь?
Ссора короля и архиепископа разгоралась, упрёки сыпались с той и другой стороны. Неизвестно, сколько бы времени они поедали друг друга, если бы в покой неожиданно и смело не вошла Кристина.
— Добрый вечер, святой отец. Благослови свою дочь.
Подойдя к Радзивиллу, Кристина опустилась на колени. Архиепископ обомлел. Ничего подобного он прежде не видел. Пред ним стоял на коленях ангел во плоти. На него с мольбой смотрели огромные бирюзовые глаза, на устах затаилась улыбка, над пышными золотистыми волосами его преосвященство узрел нимб. Ему захотелось прикоснуться к Кристине, убедиться, что это не бесплотный ангел, а прекрасная дева во плоти. И он дерзнул, склонился к Кристине и помог ей встать, взяв за талию. Радзивилл ощутил, как в нём вспыхнул некий огонь. Почувствовав, что она земная, он загорелся жаждой овладеть ею и молиться на неё. Он готов был отказаться от святительских одежд и сана, только бы всю оставшуюся жизнь любить это земное чудо, возникшее перед ним. Очарованный Кристиной, архиепископ забыл всё на свете и как будто онемел, словно вновь родился Николаем Радзивиллом, чувствительным к женской красоте.
Его пробудил к действительности голос Александра:
— Кристина, свет мой, зачем ты нарушила нашу беседу?
— Я ухожу, мой государь. И прости за дерзкое вторжение. Да царит между вами мир.
Так и случилось. Ни у архиепископа, ни у короля уже не было желания ссориться. Подспудно Радзивилл дал себе слово лишь тайно пылать любовью к этому ангелу.
Поклонившись архиепископу, Кристина ушла так же, как появилась: величественно, легко и бесшумно скрылась за дверью. Радзивилл ещё постоял в оцепенении, потом подошёл к столу, наполнил кубок вином и выпил одним духом. Посмотрев на Александра, он молча вышел из покоя. Король пожал плечами, недоумевая, прошёлся трижды из угла в угол и, задумчивый, отправился в покой Кристины. Он обнял её, поцеловал и упрекнул:
— Зачем ты смутила душевный покой моего духовного отца?
— Не печалься, мой государь, это ему во благо, — ответила с улыбкой Кристина. — А я поделюсь с тобой радостью.
— Говори же, мой свет, не томи. Я чувствую, ты хочешь сказать нечто важное. Я слушаю тебя…
— Очень, очень важное. Но время уже позднее, и нам пора лечь в постель. Я прошепчу тебе на ушко то, что порадует тебя.
Кристина помогла королю раздеться, сама скинула свои одежды, и они скрылись под одеялом.
— Теперь ты скажешь?
— Да, мой государь, да, и, надеюсь, ты возрадуешься.
— Твоя радость — моя радость, — отозвался Александр.
Она же, как обещала, прошептала ему на ухо:
— Мой дорогой государь, я понесла от тебя. Это случилось в первые же дни нашей любви.
Король встал на колени, воздел руки и страстно воскликнул:
— Господи милосердный, ты внял моему молению, ты спас меня от бесчестья!
Кристина тоже встала на колени и вместе с королём молилась Деве Марии. Потом они легли, возбуждённые, пылающие огнём страсти, наконец, сморённые усталостью, уснули.
Наступила полночь. Во дворце царила тишина. Ни шорохов, ни шагов — всюду безмолвие. И нигде не стояли стражи, они куда‑то исчезли. Но вот в покои короля вошли две тени и скрылись в спальне Кристины, где ныне спал и счастливый король. Одна из теней вышла обратно в Голубую залу, подошла к столу, взяла кубок, высыпала в него из перстня щепотку порошка, наполнила кубок вином и понесла его в спальню Кристины: одна, что несла кубок, опустилась на колени возле спящего короля, другая затаилась близ Кристины. Долго не было ни шороха, ни движения.
Среди приближенных короля кое‑кто знал его слабость пить вино во время сна. Тот, кто подносил королю кубок — а это был постельничий Мартын — вставал на колени и терпеливо ждал, когда король со стоном произнесёт: «Пить, пить». Он протягивал руку, Мартын вкладывал в неё кубок, король чуть поднимал голову, выпивал вино и продолжал спать.
Так происходило и на сей раз, но был ли около короля постельничий Мартын, неизвестно. Тень дождалась, когда король прошептал дважды: «Пить, пить». Кубок был вложен в руку, Александр приподнял её и, не открывая глаз, опорожнил его. Рука ослабла, кубок выпал из неё на ложе, голова Александра опустилась на изголовье — он продолжал спать.
Той порой тени склонились над Кристиной, вмиг запеленали её с головой в чёрное покрывало и унесли из спальни к лестнице, ведущей к чёрному выходу из дворца.
Покой в Вавеле не был нарушен, он царил до рассвета.
Глава тридцать первая. РОЗЫ ДЛЯ КОРОЛЕВЫ
Было 24 августа 1506 года. Над Краковом светило яркое полуденное солнце. В синем безоблачном небе — ни облачка, лишь шпили многих костёлов и печальные колокольные звоны возносились в чистую небесную высь. В колокола били во всех храмах Кракова, на всех монастырских звонницах. Вокруг города в небе вились стаи ворон и галок, испуганных непривычными для них звуками.
Королева Елена всё это увидела и услышала более чем в трёх вёрстах от города. Она велела остановить карету, вышла из неё, застыла, вслушиваясь в колокольные звоны, и поняла, что они проводные–похоронные. Так издревле в православии и в католичестве звонили в дни смерти и похорон государей. Только им священнослужители отдавали подобные почести, да ещё первосвятителям веры. Но Елена не приняла во внимание архиепископа Радзивилла, который удостоился бы чести проводных звонов. Сердце подсказывало ей, что звонят по поводу кончины короля Польши и великого князя Литвы Александра Казимировича. В первые мгновения Елена ещё отрицала вещее предсказание, но, по мере того, как звоны достигали самых глубоких тайников её сознания, она осмыслила, что причина одна: смерть короля. Когда сомнения исчезли, Елена забыла про карету и пошла к городу, всё убыстряя шаг. Следом за нею поспешили Анна и Пелагея. В голове у Елены билась одна короткая фраза: «Как же так? Как же так?» Королева не спускала глаз с Кракова, стены и здания которого поднимались всё выше, возносясь к ясному небу, а колокола звучали всё мощнее. У Елены не было в душе в этот час никаких обид на Александра, лишь горе заполнило всё её существо, лишь боль сжимала сердце да слёзы застилали глаза. Смерть супруга, с которым было прожито более десяти лет и к которому в последние годы она испытывала уважение и что‑то родственное, тяготела над ней, и она спешила, торопилась добраться до Кракова, до собора, где отпевали покойного, чтобы прижаться к его челу, излить страдания.
Все, кто сопровождал Елену, тоже поняли значение боя колоколов и следом за королевой покинули кареты и возки, воины спешились и вели коней под уздцы. Спутникам Елены передалась её тревога, её боль, лица у всех были скорбными. Только на лице князя Ильи Ромодановского ничто не изменилось. Оно, как и во все дни путешествия, оставалось спокойным, непроницаемым Жизнь бушевала у него лишь в груди, он радовался тому, что свершилось в Кракове. Он торжествовал и, зная, что Елена обретала свободу, видел, какой будет её жизнь. Была в происходящем некая кощунственность, но он молил Бога простить ему этот порочный всплеск. Ведь он был счастлив, потому как судьба награждала его за долгие годы терпения и страданий свободой любить прекрасную женщину открыто, ни от кого не таясь, никого не страшась. Все, кто мешал его открытой любви к Елене, ушли в Лету. Уже не было матушки Софьи Фоминишны, не было батюшки Ивана Васильевича. Они бы всё равно восстали против Ильи, если бы он проявил желание заполучить руку Елены, может быть, побудили бы её к новому монархическому супружеству. Их нет. Как не торжествовать, не выражать своих чувств самым бурным образом! Ан нет, князь Илья дал в эти минуты на пути к Кракову обет оставаться прежним: спокойным, надёжным и твёрдым телохранителем королевы. Ему оставалось пока одно: как и прежде, быть терпеливым и замкнутым.
Процессия государыни вошла в Краков в полном молчании. Кони, кареты, возки — всё осталось за стенами города под охраной воинов. В своём дорожном платье королева ничем не отличалась от именитых горожанок, она шла без помех, влившись в толпу молчаливых жителей. Все шли к кафедральному собору, который стоял неподалёку от дворца Вавель. По мере приближения к нему на улицах становилось всё теснее. Елена уже слышала разговоры словоохотливых краковянок. Вскоре она знала, что король Александр скоропостижно скончался. «И как это он враз отдал Богу душу? » — спрашивала молодая женщина у пожилой, и та отвечала ей: «Сама в толк не возьму. Ведь три дня назад он прискакал в Краков на коне». «Что ни говори, тут не обошлось без нечистой силы», — услышала Елена в другом месте. «Ты хочешь сказать, что его отравили или удушили?» — заметила бойкая молодайка. «Всё это выдумки, а правда одна, — басом заговорил крепкий бородатый горожанин, — та вурдалачка, которую король привёз в Вавель, выпила из него кровь, а сама провалилась в тартарары». «Батя, откуда ты знаешь, что она вурдалачка? — живо спросил бородатый молодой и очень бойкий парень. — Сказывают, что она венгерская принцесса и очень красивая».