Сигизмунд взглянул на Острожского.
— Константин, иди же, объяви мою волю. А я на хворых женщин смотреть не могу. Так что уважь короля.
— Иду, государь, и выражу твою волю, да и свою добавлю. Я ведь за год натерпелся от её батюшки в полоне.
Гетман подошёл к двери, распахнул её, но войти не успел. На пороге его встретила Пелагея.
— Не пущу! — вымолвила она жёстко и вышла из опочивальни, закрыв за собой дверь. — Срамники! Сказано же вам, что королева в болести пребывает и к ней нужда пришла.
— Пустишь! — возразил гетман. — На то воля государя мне дана.
Он попытался оттеснить Пелагею. Она вцепилась в косяки и прошептала в лицо Острожскому:
— Не пущу, срамник! Королева на горшке сидит.
Гетман не ожидал такого поворота и, растерявшись, развёл руками.
— Просто не знаю, что сказать. Я должен выразить волю короля.
— Вот и приходи, когда нужду справит.
— Но когда? Когда? — разозлился гетман на свою минутную слабость. — Через час, через два?
— Иди, иди! Я дам знать, когда приходить.
Король не слышал разговора боярыни и гетмана, и, подойдя к Сигизмунду, Острожский вынужден был всё пересказать.
— С дьяволом они заодно! — выругался Сигизмунд. — Моё терпение иссякло, через два часа я войду к ней сам. А ты скажи дворецкому, чтобы приготовил кареты и повозки для всех её придворных и челяди. До вечера я отправлю их в изгнание.
— Исполню, как велено, ваше величество.
Иван Сапега в этот час встречался с конюхом Митькой Фёдоровым, предателем, и было передано то, что поломало жизнь великой княгине на многие годы и принесло ей новые тяжкие страдания.
— Ты, вельможный пан, возблагодари меня за верную службу, — говорил Митька Сапеге на конюшне в каморе. — Королева немощна потому, что дитём опросталась, а дитя‑то, мальчишку, увезли в Серафимов монастырь.
— Быть тебе, Дмитрий, в чести у короля! — воскликнул Сапега, радуясь добытому.
Он тут же вышел из конюшни, поспешил доложить королю о том, что узнал. В пути он повторял:
— Вот и сочтёмся, госпожа–схизматичка, когда
твоего отпрыска в латинство окрестим. Дай‑то Бог только найти его. Сигизмунд выслушал Сапегу с вниманием и не сдержал своего слова: сей же миг помчался в покои Елены. Короля вновь встретила Пелагея. Он крикнул:
- Прочь с дороги, хитрая бестия, если дорога жизнь!
Пелагея, к удивлению короля, не дрогнула и спокойно сказала:
— Ваше величество, государыня может с вами поговорить.
Она повела Сигизмунда в спальню. Елена сидела в кресле у камина, её всё ещё знобило. Рядом стояло другое кресло, но государыня не пригласила короля сесть.
- Чего вы добиваетесь от меня, ваше величество? — спросила она. Я покинула Вильно, не вмешиваюсь в ваши дела.
У Сигизмунда ещё не схлынул гнев, он почувствовал в вопросе Елены пренебрежение, ответил жёстко:
— Я ничего не добиваюсь, но выражаю свою волю и наказываю вас за измену державе.
— Чем же я дала повод винить меня в таком злодеянии, ежели я в стороне от дел?
— Вы хорошо понимаете сами, но, если нет, скажу. Восстание на Туровщине не обошлось без вашей на то воли. Вы главный советник у князя Михаила Глинского. На ваши деньги он покупал и покупает оружие, коней и нанимает разбойников. Разве этого недостаточно, чтобы судить вас? А грамоты брату Василию, побуждающие идти на меня войной? А обман бельского наместника, которому пообещали набрать семьсот воинов, но ваш супруг увёл их в стан нашего врага? Есть ли у вас всему этому оправдание?
- Есть. Но я не буду перед вами оправдываться. Сие оправдание вынесут мне Русь и Всевышний.
- Не тешьте себя надеждами. Вы сгинете в неизвестности, а имя будет проклято с амвонов церквей.
Елена смотрела на братоубийцу с презрением, но у неё не было сил спорить сейчас, кто истинный злодей. Она имела право вооружать россиян, поднимать их на борьбу против захватчиков исконных русских земель, благословлять мужа вести воинов в сечи. И никто не отнимет у неё этих деяний. А чем мог гордиться стоявший перед нею жёлчный и спесивый человек, посягнувший на жизнь брата? Елене неприятно было видеть Сигизмунда, и она резко сказала:
- Пользуйтесь своей силой над беззащитной женщиной, чините новое злодеяние, но сейчас оставьте меня в покое. Я уязвляю вашу гордость и выгоняю вас прочь! Уходите!
Елена закрыла глаза рукой и отвернулась. Сигизмунд пришёл в бешенство. Он закрутил головой, глаза его сверкали ненавистью, рука схватилась за эфес сабли. Он готов был выхватить её и рубануть Елену. Но в это время в спальню вошла Пелагея и сказала с порога:
- Ваше величество, оставьте великую княгиню в покое. Ей пора пить снадобье.
- Прочь с дороги, волчье племя! — крикнул Сигизмунд и, едва не сбив Пелагею с ног, выскочил из покоя.
Пелагея подошла к Елене, опустилась перед ней на колени, взяла её правую руку и принялась гладить.
- Матушка–государыня, успокойся. Тебе ещё много нужно мужества, дабы одолеть тернистый путь.
- Что там ещё? — устало спросила Елена.
По воле Сигизмунда к палатам подогнали кареты, тапкану, крытые возки и открытые повозки. Ратники грузят наше имущество, выгоняют из покоев твоих людей. Скоро и нам с тобой придётся уходить. Погонят нас отсюда неведомо куда.
Елена ничего не ответила на чёрную весть Пелагеи и на то, что близок час изгнания. Она заплакала оттого, что не может прижать к груди своё дитя, что её разлучили с ним, может быть, навсегда. Она страдала, исходила болью за его судьбу, за то, что её сын никогда не изведает материнской ласки. Сердце её болело и потому, что она ничего не знала о супруге. Но теперь ей было определённо известно одно: войско короля пойдёт на Слуцк, на Минск и где‑то там произойдёт сражение. Ненавистник Сигизмунд будет искать Илью, дабы выместить на нём свою злобу и покарать его. «Господи милосердный, сохрани моего семеюшку, не дай ворогу поглумиться над ним, защити в роковой час», — молилась Елена.
Пелагея не могла сдержаться при виде страданий государыни. Они плакали вместе, и со слезами источалось их горе, в сердца вливалось мужество. Когда, наконец, в опочивальню вошёл гетман Острожский и сказал, чтобы они покинули палаты, Елена и Пелагея были готовы к этому. А гетман в этот миг страдал: он многое бы отдал, чтобы облегчить участь королевы, перед которой преклонялся, но, увы, воля короля была превыше всего и он рьяно выполнял её. Он подгонял воинов, чтобы они быстрее выносили вещи. Пелагея помогла Елене одеться. Королева перекрестилась на пустой угол и, не проронив ни слова, не видя гетмана, вышла из спальни.
Спустя немного времени сборы изгнанников были завершены. Стражи проверили покои, клети, подвалы, дабы никто не остался, и гетман Острожский велел отправляться в путь. Окружённый сотней королевских воинов, поезд великой княгини Елены покинул подворье Михаила Глинского, и его погнали к северным воротам Вельска. Король Сигизмунд определил ей местом изгнания Бреславль — город, который Елена получила от Сигизмунда в личное владение.
Глава тридцать шестая. МАЕТА ЖИЗНИ
Изгнание королевы и великой княгини Елены не принесло королю Сигизмунду утешения. Не случилось того, чего он ожидал, на что надеялся. Жизнь в приграничном с ливонскими рыцарями Бреславле не обернулась для Елены невыносимыми страданиями. Они были, но источились, и вскоре пришла череда спокойных лет. Магистр ливонского ордена фон Плеттенберг был озабочен в эти годы более важными делами, нежели разбойные набеги на земли великого княжества Литовского и королевства Польского. Его взоры были обращены не на нищие державы, а на богатую восточную соседку Русь, которая освободилась от татаро–монгольского ига и с каждым годом умножала своё богатство.
Потеряв надежду на то, что Ливонский орден лишит Елену мирной жизни, Сигизмунд сам взялся исподволь готовить ещё более жестокое наказание, чем изгнание. Он не мог простить Елене того, что благодаря её действиям, поощрению и поддержке русских князей Литва и Польша вновь потеряли огромное количество городов, селений и земель. Кроме братьев Глинских, владевших Туровщиной, к Руси отошли многие русские и даже литовские князья. Когда в середине 1508 года в Москву прибыло литовско–польское посольство, вынужденное подписать договор о вечном мире, оно узнало, что при великом князе Василии обреталось немало литовцев — служилых людей, купцов, ремесленников. Их величали «Литва дворовая».
Это бесило Сигизмунда, и ему оставалось вымещать злобу и ненависть на невинной и в чём‑то беззащитной Елене. Но пока жизнь в Бреславле текла тихо–мирно. Елена занимала со своей свитой достойное её имени и титула самое большое сооружение Бреславля — древний замок Миндовга. Он был построен почти двести пятьдесят лет назад великим литовским князем Миндовгом для защиты своей земли от рыцарей Ливонского ордена. Миндовг был хитрый и умный человек. Когда ему надоело воевать с орденом, он заявил, что принимает христианство и просит заключить мирный договор. Но, заключив договор и достроив замок, он отрёкся от христианства и поднял народы Жмуди, Карел и Литвы на войну против ордена. На реке Дурбе в Курляндии он нанёс ордену сокрушительное поражение. Спустя три года — в 1263 году — он был убит литовскими и русскими князьями, не примирившимися с его самовластием. С той поры замок Миндовга повидал многое. Старожилы Бреславля знали немало легенд о загадочных и мрачных событиях, произошедших в замке за двести с лишним лет. Одним хорош замок — неприступностью своих крепостных каменных стен, боевых башен. Многие сотни и тысячи рыцарей Ливонского ордена сложили под его высокими стенами свои головы. Терпели неудачи при осаде и штурме замка норвежские и шведские викинги.
Однако, поселившись в замке, Елена не придала значения его крепостной мощи. Ей просто было не до этого. Тяжёлые мысли о муже, о сыне лишили её покоя. «В монастыре ли младенец?» — задавала она себе мучительный вопрос каждый день, каждый час. Ведь знал же Илья Сапега, что Елена связана с иноками монастыря Святого Серафима. Знал он и то, что там хранилось её достояние и, конечно же, доложил Сигизмунду, почему не смог добыть это достояние из монастыря. Надо думать, Сигизмунд нагрянул из Вельска в монастырь и овладел им благодаря пятитысячному войску. Оставалось дело за малым: найти тайник и забрать серебро, золото, драгоценные камни, украшения — всё, что Елена сохранила за минувшие годы жизни в Литве, во многом отказывая себе. Размышления великой княгини завершались самыми мрачными предположениями.