— Какая? — устало спросила императрица.
— Ну, с первым магнитом трудностей возникнуть не должно, — бодро сказал академик. — Его нужно построить на территории Российской империи, в районе Байкала.
— А второй? Второй магнит — где его нужно построить?
— Вот с ним-то как раз и проблема, — вздохнул профессор. — Чтобы система сработала, второй магнит должен располагаться в месте слияния двух рек, Апуре и Ориноко.
— Но ведь Ориноко, кажется… — пролепетал Столыпин.
— Именно, — подтвердил Мустафа. — В самом центре Венесуэлы.
18 мая
Российская империя. Санкт-Петербург. Балкон Зимнего дворца
Екатерина
Совсем рядом бахнула пушка Петропавловской крепости.
Полдень.
Пора.
Екатерина не слишком любила гуманитарные предметы, когда училась в гимназии. Классическая литература казалась ей просто пыткой. Впрочем, в технических науках она тоже ничего не смыслила, к величайшему разочарованию своего отца. Поэтому в старших классах ей ничего не оставалось, как выбрать специализацию «химия и биология», чтобы потом без особых успехов отучиться на факультете экологии Императорского Санкт-Петербургского университета. Средненький диплом выпускницы Романовой настолько не впечатлил директора Русско-Балтийского автомобильного завода, что он категорически отказался брать ее в авангардный эко-отдел, занимавшийся налаживанием дружеских связей между автомобилями и природой. В пиар-отдел, занимавшийся налаживанием дружеских связей между заводом и прессой, принцессу тоже не пустили — «слишком высоки ставки», пробурчал директор Шидловский, шевеля своими знаменитыми бакенбардами. В конце концов, «исключительно из уважения к талантливому инженеру Романову, создавшему пневмоподвеску нового поколения», Екатерину приняли на работу в колл-центр Русско-Балта — отвечать на звонки клиентов, поскольку хотя бы иностранными языками она владела неплохо.
Сейчас ей пришло в голову, что, возможно, десять лет назад стоило более внимательно слушать объяснения учителя литературы по поводу «Бориса Годунова». Она ляпнула на экзамене, что ремарка Пушкина «народ безмолвствует» говорит о безынициативности, вялости и глупой покорности подданных, готовых стерпеть что угодно от власти придержащих. Однако теперь в памяти внезапно всплыл пылкий монолог учителя о том, что народ-то молчал в пьесе совсем по другой причине — люди отказались прославлять Лжедмитрия. «Угрожающие безмолвие, страшный финал, обещание скорой революции!» — восклицал учитель, в ажитации роняя свой стул.
Но это все было давно, а сегодня, буквально полчаса назад, Екатерина случайно подслушала у лестницы разговор папеньки с Иваном:
— Народный бунт в сложившейся ситуации — вопрос времени, — взволнованно говорил Николай Константинович. — Отнимите у современного прогрессивного человека телевизор, заберите у него гаджеты — и получите агрессивного дикаря-анархиста. Боюсь я за Кати, ой как боюсь!
— Но она же ни в чем не виновата, Николай Константинович! — Иван выглядел ошеломленным. Интеллигентный лоб прорезали недоуменные морщины. — Екатерина пострадала так же, как и все, если не больше!
— Неужели ты думаешь, что простой обыватель станет вдумываться во всю эту запутанную историю с инверсией? — грустно усмехнулся папенька. — Они будут говорить не про переворот магнитных полюсов, а про государственный переворот. Во всех бедах всегда правительство виновато. Мелисса в отставке, умница, теперь я понял, почему она сбежала, — он вздохнул, — Бланка пока никто толком не знает, остается Кати. Людям нужен Азазель, нужен козел отпущения, и они найдут его в лице правящего монарха! Иван, друг мой, — Николай Константинович положил ладонь на рукав белой измятой рубашки архитектора, — я никогда и никого не умолял, даже когда решалась моя судьба, даже когда речь шла о счастье всей моей жизни, как это было несколько часов назад… Но сейчас — сейчас я на коленях прошу: позаботься о Кати. Мне не на кого ее здесь оставить. Просто будь рядом. Ты знаешь, я должен ехать в Сибирь, строить магнит, без меня там не справятся… Столыпин отправляется в Венесуэлу, курировать магнит номер два, хотя не представляю, что наш милый Сеня будет там делать, в этих диких джунглях, охваченных войной…
Семён и правда неожиданно для всех вызвался принять участие в венесуэльском этапе Великой электрической миссии. Дело был так. Незадолго до окончания совещания обер-камергер подвергся очередной атаке со стороны своей танкоподобной маман, которая во что бы то ни стало решила отвести его домой и «уложить в кроватку». Тут Столыпин наконец взорвался: «Мама! Прекрати! Я давно уже вырос из твоих пеленок! Между прочим, у меня уже и невеста есть! Да, я скоро женюсь!» «Ты еще маленький, куда тебе жениться», — рассмеялась мамочка. «Женюсь, и никто мне не помешает! Я докажу, что я не маленький! Поеду на войну, поеду мир спасать, и разрешения ни у кого не спрошу! Ваш’величество, отпустите?» Екатерина, хоть и побаивалась мадам Столыпину, согласилась. Семёну и в самом деле пора было повзрослеть. К тому же желающих тащиться в Южную Америку вот так сразу больше и не нашлось.
«Но только один ты туда не поедешь, — строго сказала императрица, пока мадам Столыпина задыхалась от слез. — Тебе нужен старший товарищ. Гавриил, — обратилась она к креативному директору «Всемогущего», — хотите в командировку? Господин Блюментрост говорит, миссионерам придется просить помощи у местных индейских племен. А кто лучше вас умеет работать с населением? Словом, качественная пропаганда венесуэльской экспедиции точно не помешает. Иначе не видать нам второго магнита, как телевидения без электричества». Левинсон даже обрадовался: «Миллион лет не был в отпуске. А здесь мне пока все равно делать нечего». Семён сделал кислое лицо, но спорить не стал. Видно, и сам чувствовал, что его расшатанную нервную систему неплохо бы уравновесить циничностью и невозмутимостью Левинсона. Напоследок Столыпин демонстративно сдернул галстук вместе с магнитным пропуском и бросил на колени рыдающей матери со словами: «Там, куда я еду, эти побрякушки не понадобятся».
— Но я не понял, а где Генри? — растерянно спросил Иван у Николая Константиновича. — Где законный муж? И почему его не было на коронации?
— Он нашел дела поважнее в двух тысячах километров отсюда, — сухо ответил папенька. — Про «Золотую щуку» слышал? Ну вот. Вернется ли он в Зимний, и когда вернется — не знаю. И честно говоря, знать не желаю.
Екатерине стало неловко. Раньше она и не подозревала, что отец может относиться к ее мужу скептически. Вообще-то папенька был на редкость доброжелательным человеком. А тут такая неприязнь к ее избраннику. Да, второй день подряд — сплошные неприятные открытия.
— Поэтому, Иван, я прошу, нет, умоляю тебя…
— Николай Константинович, — остановил его Иван, расправляя плечи. — Позвольте сказать кое-что. Даже если бы вы мне запретили, я бы все равно остался здесь. Разве могу я бросить Екатерину в столь трудный час? Считайте меня верным псом императрицы.
— Только смотри не жуй мои тапочки, пока я буду в Сибири, — с облегчением пошутил папенька и они с Иваном переключились на обсуждение инверсии магнитных полюсов.
Бывший «жених» и просто хороший друг Иван Воронихин… Его приезд стал для Екатерины настоящим подарком в эти смутные времена. Сейчас он стоял позади нее, за шторами, но она чувствовала его поддержку.
Иван и Алексей — два ее верных друга, самые лучшие ребята на земле. Формально — бывшие женихи, но в качестве возлюбленных она никогда их всерьез не рассматривала.
В предательство Алексея, о котором говорил Ренненкампф, императрица так до конца и не поверила. Пусть Попович даже обручился с этой противной Софьей, которую она никогда не видела, но хладнокровно планировать переворот? Нет, только не Алексей. Только не Попович.
Государыня вышла на балкон Зимнего дворца. Пора было сообщить людям плохие новости.
Народ безмолвствовал.
Всю жизнь, с самого ее рождения, Екатерину встречали восторженными криками. Великая княжна, любимица всей страны, всегда получала мощный заряд позитива от общения со своими подданными. И сегодня тишина была особенно тяжелой.
Люди смотрели на нее, задрав головы. И молчали. Тысячи и тысячи человек, заполнивших площадь, Невский и Адмиралтейский проезды, Дворцовый проезд, Большую Морскую и Миллионную улицу, набережную реки Мойки, толпившихся под Аркой Главного Штаба, не издавали ни звука.
Тут и там, в ярких голубых жилетах с белыми облачками на груди, стояли новообращенные глашатаи — многочисленная армия корреспондентов «Всемогущего», прощальный подарок Левинсона. Журналисты были готовы ловить каждое слово Екатерины и передавать его дальше по рядам.
Но вот вопрос: а что она должна была сказать людям? Ей нечем было их успокоить.
— Сограждане, — начала императрица дрожащим голосом, думая о том, что вот хорошо бы сейчас запрыгнуть на своего верного Кирина и умчаться прочь от всех этих проблем, куда-нибудь в параллельную реальность, где ее по-прежнему обожают подданные и муж, — сограждане, настали нелегкие времена. Для всех нас. Из-за смены магнитных полюсов Земли во всем мире отключилось электричество. Мы остались без привычной техники, без привычных удобств. Без всех достижений цивилизации — кроме главного: у нас никто не отнимет терпимость друг к другу. Россия стала могущественной империей не только благодаря техническому развитию. Но и благодаря удивительным качествам, присущим русскому человеку: доброте, сочувствию, смекалке. Толерантность и образование — вот что отличает нас от наших диких прародителей. Я призываю вас к стойкости, сограждане! Мы способны выдержать испытание, выпавшее на нашу долю, не скатываясь в хаос. Не позволим стране вернуться в Средневековье!
Екатерина оглянулась на Ивана. Тот показал большой палец. Кажется, всё шло неплохо. Еще немного, и она наконец сможет подремать. Голова болела неимоверно.
Государыня дождалась, пока вдалеке затихнет эхо глашатаев, и заговорила с новыми силами: