Ни в коем разе!
— Вань, ты тут комендантом останешься?
— И отпустить тебя дальше одного? Ни за что!
— А что в этом такого страшного? На полуострове уже наших больше, чем чужих.
— Лешка, хоть ты и царевич, но это не обсуждается. От несчастного случая никто не убережется, а как я Соне в глаза смотреть буду, ежели с тобой что? А меня и рядом не было? Она ж мне голову отгрызет!
— Не отгрызет. Она тебя любит.
— Э, нет. Любит она тебя, а меня… Я для нее как брат.
— Ой ли? — Алексей весело прищурился. — Вань, ты ее любишь?
— Люблю.
— Так женись!
— И кто мне даст?
— Так я и дам. Отец мой не вечен, так что… потом все в твоих руках будет. Да и смерти отца ждать не стоит. Вон, тетка Анна довольна-счастлива, детей прижила. Тетка Татьяна ее путем пойти собирается. Ежели что — неуж твоя матушка ваших детей не примет?
— Она-то примет, но мне Сонюшку неволить неохота.
— А поговорить с ней ты не пробовал?
— А ежели откажет?
— Я сам с ней тогда поговорю.
— Леш… давай мы сами разберемся?
— Год времени даю, потом помогать буду. Понял?
Ваня сверкнул на приятеля глазами. Ладно, вот придет время — разберутся. А пока…
— Так дальше мы куда идем?
— Вы — вдоль берега, мы — по берегу. Кафа, Балаклава, Бахчисарай… а там и с Иваном Сирко встретимся.
— Вот кому бы на Сечи быть…
Алексей покачал головой:
— Вань… воин он от Бога, да вот беда — характерник. Им править нельзя, не тот склад. Он за свою родину стоять счастлив будет, но править — Стенька должен. Да и лет уж Ивану сколько… пусть Степан сначала на него опирается, опосля уже и сам во всю мощь встанет.
— Не боишься, что потом отколется?
— Нет. Ежели уйдут они от нас — на них мигом хищники найдутся. Да и кровь не водица. Недаром мы за него тетку Татьяну отдавать хотим, привяжет она его крепче любой веревки.
— А Иван в пользу сына не начнет?..
— Так и дети у него… все в отца-волка. Им стаю водить, а не землю холить. Нет, Ваня, тут все верно рассчитано. Скажи, поведешь ты флот далее?
— Попробую…
— А я с войсками по суше пойду. С-степь…
— Не нравится тебе тут…
— Да и тебе ведь тоже. Домой хочется, на Русь-матушку…
Юноши переглянулись, давя тоскливый вздох. Сколь ты земель ни повидай, а все одно, ничего нет на свете краше родины…
На родине тем временем скучать не приходилось никому.
Софья лично спускалась в пыточную. Выходила белее мела, с черными кругами вокруг глаз, потом долго блевала у себя в покоях, терлась куском ткани, пытаясь убрать мерзостный запах, но ничего не помогало. Он ей всюду чудился.
Царская семья смотрела на нее с сочувствием, бояре — с ужасом, Софье все было безразлично.
Никто иной не мог сейчас взять в руки все нити и как следует цыкнуть на распоясавшуюся вольницу.
Алексея Михайловича Романова хоронили на следующий день после бунта. Молитвы читали и патриарх, и Аввакум, который таки стал народным героем. Софья подозревала, что следующего патриарха они вместе подбирать будут. Аввакума бы избрать, да не пойдет.
Вся царская семья — в том числе и спешно привезенные из Дьяково младшие царевичи, и все имеющиеся в наличии царевны — шла за гробом. И рыдали, кстати, от души.
Единственное, что Софья позволила сестрам, — это легкие вуали на лица. А в остальном…
Отца проводить надобно. А от своего же, русского народа закрываться? Глупость сие несусветная. Да и клетки ломать надобно, иначе так всю жизнь и просидишь, и не чирикнешь.
Конечно, Евдокия устроила бунт:
— Сонька, ты что?! Вконец с ума спятила?!
Софья зевнула, поднялась на кровати… пять утра? Шесть? И кто из них еще спятил?!
Вчера ее едва не убили, а сегодня эта дурища скандалы устраивает?
— Дунька, ты на себя в зеркало смотрела?
Царевна Евдокия замялась.
— А…
— Бэ! Только что петухи пропели, а ты тут ходишь верещишь? Дала бы мне хоть чуть поспать!
По мнению Софьи, она спала не более трех часов. Хорошо хоть молодой организм быстро восстанавливал силы.
— Ты распорядилась, чтобы мы готовы были к заутрене?! А потом отца пойдем провожать по Москве?!
Софья кивнула. Ну да, вчера распорядилась. И что?
— Грех сие!
— Отца проводить?!
— С незакрытыми лицами на люди! Срамота!
— Тьфу! Дурища!
Софья едва в сестру подушкой не запустила. Скандалы та закатывать будет, овца нестриженая! И из-за чего?! Можно подумать, ее, как леди Годиву, по Москве на лошади уговаривают проехаться в одной прическе. Так нет же! Тряпок накручено — на шестерых хватит, а если по XXI веку — то и на десяток девчонок. Но понтов!
Надо ж показать, что она старшая!
— Значит, так — Софья вылезла из-под покрывала и двинулась умываться, все равно больше чем полчаса подремать бы не удалось. — Мы. Все. Идем. За. Отцовским. Гробом. Ясно?
Евдокия невольно кивнула. Слова падали увесисто, не хуже бетонных плит. Даже жутковато как-то становилось. И от тона, и от холодных, слегка прищуренных глаз сестры:
— Если ты не идешь — значит, ты не Романова! Выбирай сама.
— А ежели чей глаз дурной?!
Куда тебе еще дурее быть? — хотелось спросить Софье. Проглотила. И вместо этого вежливо поинтересовалась:
— Ты что, сестричка, в сглазы веришь? Так с этим тебе к протопопу Аввакуму, он разберется.
И резко хлопнула в ладоши. Девушек долго ждать не пришлось, мигом одна в дверь заглянула.
— Проводи сестрицу мою к Аввакуму, — приказала Софья. — А мне чашку кофе и отчет. Дуня, если батюшка скажет, что неприлично мной задуманное — можешь не идти.
Евдокия кивнула и отправилась к Аввакуму. Оно и правильно, еще бы минут десять — и Софья б ее пинками выгнала, а сие урон царской чести. Вот ведь… что бывает, когда ребенком не занимаются! Могла бы быть, как Марфа, а так… полная Дунька! С кикой!
Отчет был прост. Народ горюет о государе, преступники пока не раскололись, старец Симеон еще два раза пытался выйти из дворца…
— Взять и к преступникам, — решила Софья. — Пока не пытать, а там посмотрим.
— Старец же…
— Они с моим отцом в один год родились. Не рано ли Симеона старцем назвали?
Девушка хлопнула ресницами и ушла исполнять приказ. А Софья допила кофе и направилась одеваться.
Сегодня будет длинный день.
И он таки был длинным. Софья помнила все, как сквозь воду. Отпевание в церкви, сочувствующие лица людей, Любава, которая едва раза три не упала в обморок, но и увести ее не представлялось возможным, заплаканные лица младших…
Да, вот так и становятся старшей сестрой — осознав свою ответственность за других.
Хоронить Алексея Михайловича предстояло в Архангельском соборе — и вся его семья шла за гробом. Софья вела за руки младших детей — Ивана и Феодосию, и так же поступили царевны Анна и Татьяна. Дети жались к ним, словно осиротевшие птенцы, да так ведь оно и было.
Мать, теперь вот отец…
Романовы плакали, не стесняясь — и так же плакал народ. Никто не вспоминал о приличиях в этот миг. Алексея Михайловича любили.
Софья шла.
Разум работал словно бы отдельно от нее…
А будут ли так любить Алешку? Что надо для этого сделать? Хотя и так ясно. Белое особенно бело на фоне черных клякс. Неужто мне придется стать такой кляксой? Тяжко…
Ладно, ради брата я и не на то пойду. Я — сильная. Я — справлюсь.
Плакали, не скрываясь, бояре, рыдали плакальщицы-черницы, плакал народ на улицах… Когда гроб занял свое место, Софья с красного крыльца обратилась к людям:
— Люди добрые! Осиротели мы с вами сегодня! Злой рукой отравлен мой батюшка! По обычаю надобно нового царя на царство провозглашать, да только брат мой старший, Алексей Алексеевич, в чужих землях ноне воюет! Как только вернется он, так и шапкой Мономаховой увенчается, а до той поры обещаю, что сберегу для него трон. Никто из супостатов на него не сядет, а порукой в том моя жизнь и мое слово! Царевны Софьи Алексеевны!
Ее слушали молча, глядели подозрительно. Софья выдохнула. Ежели сейчас она это не переломит…
— Что скажете, люди добрые?! Хотите ли себе в правители Алексея Алексеевича?!
— Хотим! Любо! Романова на царство! — взвилось в разных концах площади несколько голосов — и словно стронувшись с места, площадь загудела, заволновалась…
Любо!
Софья отвесила поясной поклон.
— Тогда быть по вашему слову! Как только брат мой с басурманами погаными разберется да домой вернется — сразу же коронован будет! Покамест же его нет, не могу я Русь православную доверить боярам! Вчера только бунт поднять пытались! Ночью меня убить хотели, а ну как далее на братьев моих или сестер покушаться будут? Не позволю! Родные мои еще малы, царица в слезах, по мужу любимому убивается. — Тут Софья даже и не преувеличила. Идущая за гробом Любава так заливалась слезами, что даже плакальщицы поглядывали уважительно. Естественно, народ это заметил.
— Я вами править не буду, я лишь брата дождусь.
Вот теперь был гул. И был он явно одобрительным. На том Софья развернулась и ушла с крыльца.
Предстояло работать, работать и работать…
Кадры! Полцарства за кадры, все равно с умными людями я его обратно пригребу!.
Так мало было выпусков из школы! Их бы в десять раз больше… да и тогда еще мало было бы!
Вильгельм Оранский ехал по главной улице Амстердама.
Ветер доносил с моря запах соли и водорослей, оседал на лице мелкими капельками.
Как же он любил эту страну!
Его дом, его родина, которую чуть не разнесли в клочья по глупости своей и честолюбию подонки де Витты…
Нет, Вильгельм ничуть не жалел о том, что отдал их на растерзание толпе, не жалел и что наградил их убийц вместо того, чтобы предать суду… поделом. Много таких тварей!
К тварям Вильгельм относил большую часть своего окружения, отлично понимая, что пока они служат не ему, а своим интересам. Ну так что же?