— Ну, его на характерные роли всегда брали. Он, чуть что, петь рвался. Но, увы, с голосом нашему Ивану крупно не повезло. Да и со слухом тоже.
— Он и сегодня Марте пел.
— Эта старая история. Он в нее с шестого класса влюблен по уши. После армии в какой-то момент он своего добился — вместе Они были. И довольно долго, пока она в университете на медицинском училась. Потом она его бросила.
— Почему?
Катюшин грустно щелкнул себя пальцами по горлу.
— Может, из-за этого. Ваня выпить не дурак, расслабиться. Ну, у него работа такая была: расслабляться порой просто нужно было, а то кранты. Он водолаз по профессии, спасатель. А может, потому, что… Короче, встретила наша Марта богатого дядю — этого вот Сукновалова. Влюбилась или сделала вид, что влюбилась.
Работу бросила в клинике, она врач была, как и ее отец покойный. Да у них все в семье врачи вот уже лет сто. Сукновалов ее сюда забрал. У него здесь бизнес налажен, особняк себе на косе отгрохал. А у Ваньки Дергачева что было? Комната в коммуналке — ему от бабки в наследство осталась — да зарплата спасателя.
А сейчас и той нет. Он за Мартой сюда последовал.
Жить, говорит, без нее не могу, видеть ее должен постоянно. У него над койкой, если хочешь знать, вся стена ее фотографиями увешана.
Тут Катя хотела было осторожно коснуться вчерашнего происшествия на колокольне, но Катюшин вдруг вернулся к прежней теме:
— Ладно, насчет убийства вроде бы ясно все. Дело теперь за малым — за чистосердечным признанием.
Расклад, как видишь, банальнейший — сорокалетняя скучающая мадам, богатый мафиозник-муж и красавчик-любовник. Как там было в школе по геометрии?
Сумма катетов равнобедренного треугольника всегда… Одним словом, прокуратура сама разберется, не заблудится. У меня прямо гора с плеч, а то и так голова пухнет, а тут еще некстати это убийство.
— А что, разве так много криминала тут у вас? — спросила Катя, Катюшин замолчал. Из дверей бара вместе с обрывками диско на веранду выкатилась шумная стайка молодежи от пятнадцати до восемнадцати.
— Все, мне пора. Почти одиннадцать, — звонко объяснила одна из девушек.
Подружки и приятели разочарованно загалдели.
— Ну, Света, ну договорились же — возвращаемся все вместе! — раздались недовольные голоса. — Ну что ты дергаешься? На автобус успеем.
— Мне мать сказала — не позже одиннадцати. Я и так уже опоздала. Вам ничего, а меня потом на неделю дома запрут.
— Да ты малолетка, что ли?
— Как хотите, а я на остановку. — Света тряхнула светлыми волосами и повернулась, чтобы идти.
— Смотри мимо пруда не ходи и на берег ни ногой, — насмешливо бросил ей вслед один из мальчишек. А второй, еле стоящий на ногах от обилия выпитого пива, зловещим сиплым голосом прошипел: «Водяной, Водяной, не плыви в волнах за мной». Все с хохотом подхватили что-то вроде детской считалочки:
«Обхожу я стороной в час недобрый, час ночной черный пруд и пляж морской!»
— Мне надо домой, ребята, — сказала, обернувшись, Света. — Ну, пока, до завтра. — И она медленно, словно бы нехотя, зашагала в темноту.
Смех среди ее приятелей стих. Один из парней — по виду самый молодой и трезвый, сорвался с места:
— Света, подожди, не уходи одна, я тебя провожу!
Катя вопросительно взглянула на Катюшина, словно ожидая от него пояснений. Потому что в этой обычнейшей сценке было нечто донельзя странное! И настораживающее. В том, как вдруг разом, точно его ножницами обрезали, стих их смех, едва они увидели, что девушка действительно уходит одна. Странное и в том, что в голосе паренька, вызвавшегося проводить, явственно прозвучал испуг. Странно было и то, как на все это отреагировал Катюшин.
— Все, друзья, веселье закончилось. Все по домам, — сказал он сухо, — вы из Рыбачьего, что ли, все?
Тогда быстро на автобус. Я вас сам провожу до остановки.
— Под конвоем, что ли, в натуре, Клим Сергеич? — прокуренным басом запротестовал кто-то из парней постарше. — Не надо, мы сами своих девушек проводим.
— Тогда кончайте базар и все на автобус, — повторил Катюшин и обернулся к Кате:
— Ну, я их провожу.
Тебе тоже спокойной ночи. Тебя вон муж уже разыскивает.
Катя быстро обернулась на двери бара.
— Во сколько завтра приедет муж Преториус? — спросила она тихо.
— В одиннадцать, — ответил Катюшин.
— Тогда до завтра, Клим, — загадочно сказала Катя и пошла к своим.
Кравченко по-прежнему держал невозмутимый нейтралитет.
— Что это за тип с тобой танцевал и говорил? — сварливо осведомился за него Мещерский.
— Это здешний участковый Катюшин, — кротко ответила Катя. — Кстати, мы с ним только что допросили двух очень важных свидетелей по делу об убийстве и узнали, зачем сюда приезжала покойная Преториус.
— Ну, я ж говорил, тебе будет чем здесь заняться, — меланхолично заметил Кравченко.
— Вадичка, я хотела.., нет, вы только посмотрите, какое небо тут, какая волшебная ночь. Вадичка, давай немножко по пляжу погуляем? — Катя цепко ухватила Драгоценного В.А. за руку.
Он не протестовал. Мещерский понял: его на прогулку не берут. Конечно, муж и жена — одна сатана.
— Волшебная ночь, — передразнил он, — учтите, завтра подниму вас в полпятого. Позже даже смысла нет в море выходить, весь клев прозеваем.
— Вадим, ты знаешь, мне тут отчего-то не по себе, — призналась Катя, когда они с Кравченко миновали темную, скупо освещенную фонарями сонную улицу и подошли к пустому причалу. Возле мола медленно покачивались на волнах пришвартованные лодки и катер. К своему разочарованию. Катя не увидела среди них ни одной рыбачьей шаланды. Ей чрезвычайно нравилось это слово, но она очень смутно представляла себе, как эта самая шаланда выглядит.
— Что-то тут не так, что-то мне не нравится, — продолжала она задумчиво, — и дело не только в убийстве этой женщины. Я это чувствую, но пока не могу понять, в чем дело.
Она умолкла. Вот сейчас, как обычно, Драгоценный брякнет: «Чушь, фантазии, и двух дней здесь не прожили, как ты уже скучаешь, выдумывая разный вздор». Но Кравченко сказал нечто совершенно неожиданное:
— Ну, если хочешь, давай прямо завтра уедем отсюда.
— И ты вот так просто бросишь эту свою рыбалку?
— Еще не начинали даже, бросать нечего.
— Нет, Вадик, я уезжать не хочу. К тому же столько денег потратили на отель, на пансион, на билеты.
Жалко денежек. И потом, я же не говорю, что мне тут страшно. Собственно, чего нам тут бояться? Я просто чувствую какой-то дискомфорт — что-то тут не так.
Такое ощущение, что мы как опоздавшие к началу действия в театре. Явились уже ко второму действию.
И пока в толк никак не возьмем, с чего началась пьеса.
Тебе Сережа ничего не говорил?
— О чем?
— Ну, так, вообще… О здешней тихой, размеренной жизни. Он же раньше нас сюда приехал.
— Он приехал раньше всего на четыре дня. И он мне ничего такого не говорил.
Они медленно шли по пустынному темному пляжу.
Причал остался позади. Окончился и поселок. Дома отступили перед грядой песчаных холмов, соснами и морем. Далеко справа мерцала в ночи крупная ярко-оранжевая точка.
— Маяк, — пояснил Кравченко, — его хорошо видно. На море ясно, завтра, значит, будет хорошая погода.
— Ты на меня не сердишься? — тихо спросила Катя.
— За что?
— Ну, не знаю.., мне так показалось. Ты все молчишь, молчишь. Не оставляй меня одну, ладно?
— Тогда пошли в гостиницу, — он обнял ее за плечи, — слышала, что наш капитан Флинт приказал? Завтра подъем в полпятого. А мне еще надо собраться.
— Я на ловлю вашей селедки не поеду, — запротестовала Катя. — Вы что? Я вам не раб, чтобы вставать среди ночи.
— Тогда ничего не попишешь. Удел мужчин — море и тяжкий труд, удел женщин — праздность, трепет ожидания, надежда.
— Вадя, я серьезно. И потом, куда вы рыбу денете, если действительно что-то поймаете?
— То есть как — куда? Юлии отдадим, на кухню.
Я назавтра даже обеда не стал заказывать и ужина в надежде на свежий улов. — Кравченко плавно развернул Катю, чтобы возвращаться. — Так-то… И чтобы все совсем стало кристально ясно, одно маленькое дополнение вскользь, не по теме… Этому сопляку, ну, участковому… Да, да, ему скажи: если не прекратит пялиться на тебя, я его в узел завяжу.
— Сам ему это скажи. Вообще-то, он тоже какой-то странный. Я даже сначала решила — контуженый.
— Вполне может быть, — сказал Кравченко, — впрочем, скорее всего, этот оловянный солдатик не видел настоящих женщин в этой сонной дыре.
— Ну, почему это? — усмехнулась Катя. — Наша хозяйка очень даже ничего, Серега вот шею свернул, на нее глядя. И эта блондинка Марта — тоже.
— Чужое, новое всегда слаще, — глубокомысленно изрек Кравченко, притягивая Катю к себе. — Ну что, едешь со мной завтра?
Катя секунду поразмыслила:
— Еду, если сейчас донесешь меня до гостиницы на руках.
Она не успела ахнуть — Кравченко вскинул ее на руки.
— А ты вроде, Катька, поправилась на пять кило, — заметил он недовольно.
— Пусти сейчас же!
— Тихо. Рыб распугаешь.
— Отпусти меня!
Но он уже шагал семимильными шагами по песку.
И так до самой гостиницы. На втором этаже «Пана Спортсмена» было открыто третье окно слева. Освещенный слабым светом ночника, на подоконнике сидел пригорюнившийся Мещерский. Созерцал лунную дорожку на море. Кравченко опустил свою ношу на землю.
— Все равно никуда не поеду! — торжествующе заявила Катя.
— Куда? — печально поинтересовался Мещерский сверху. — Куда это она не поедет, Вадик?
Перед носом Кравченко захлопнулась дверь гостиницы.
— Ненавижу женщин, — поделился он сокровенным с другом.
Глава 11ЯНТАРЬ
Несмотря на все прогнозы и надежды, утро первой настоящей рыбалки оказалось по закону подлости ветреным и хмурым. Море штормило, и было ясно, что это надолго. Причал был пуст. Местные не торопились в море, пережидая ветер. Только в конце мола, возле оранжевого катера суетилась и шумела какая-то компания. Мещерский узнал вчерашних таможенников. Все были еще с ночи под хорошим градусом и не собирались жертвовать воскресным утром из-за капризов погоды.