— Нет, ну разве тут не красота? — восхитился в который раз Кравченко. — Эх, старика бы Айвазовского сюда. Невольно нашему хозяину Илье белой завистью позавидуешь. Тишь-благодать, покой, море, залив, прямо водное царство. Эх, умеют же люди устраиваться, еще и частные отели себе заводят. Не жизнь у Илюшки тут, а лафа медовая.
— Только вот жена его зверски ревнует, — откликнулась Катя, думая о своем.
— К кому? К тебе? Смотри мне тут… — Кравченко погрозил пальцем. — Ас чего ты взяла, что она его ревнует?
— Так, сценку одну вчера наблюдала. Кстати, я забыла тебе рассказать: у Ильи в гараже стоит совершенно фантастическая машина. Открытая такая, старая и полностью отреставрированная. На таких в старых хрониках героев-челюскинцев возили и Гагарина.
Разговор завертелся вокруг «Мерседеса». Кравченко прямо загорелся, чуть назад не повернул: смотреть машину. Но, к счастью, пруд был уже рядом. Катя свернула с шоссе направо, и ноги ее сразу же утонули в траве. А вон и церковь. Дверь ее сегодня гостеприимно распахнута, А в дверях — Линк. Он заметил их и приветливо помахал рукой. Тут на шоссе показался рейсовый «Икарус». Остановился, видимо, по требованию, потому что у церкви не было остановки. Из автобуса вышла стайка девочек двенадцати-тринадцати лет, они заторопились к церкви. Поздоровались с Линком весело и шумно, окружили его. Тут из-за угла церкви показалась еще одна невысокая фигурка — девочка, тоже лет тринадцати, одетая в болоньевую куртку явно с чужого плеча. На остальных девочек была не похожа. Держалась она как-то странно, как зверек, — казалось, вот-вот снова шмыгнет за угол. Кроме куртки, в этот жаркий летний день на ней были спортивные штаны, резиновые ботинки и шерстяная шапка с помпоном. Линк окликнул ее, назвав Машья (Маша), и поманил рукой, подзывая к остальным. Но девочка не двинулась с места. Тогда Линк быстро пошел к флигелю, примыкавшему к правому приделу церкви, скрылся за дверью и через минуту снова показался с пакетом сока в руках и горкой булочек на тарелке. Все это он протянул девочке. Та протянула руку и схватила пакет сока, быстро, по-беличьи, надорвала зубами картонный уголок, собираясь пить, и… И в этот миг, как показалось Кате, заметила их с Кравченко. Испуганно попятилась, швырнула пакет сока прямо под ноги Линку и метнулась за угол. Остальные девочки наблюдали эту сцену совершенно спокойно, словно она была им привычна. Вместе с Линком они всей группой двинулись к флигелю и скрылись за его дверями. Все это, на взгляд Кати, очень было похоже на воскресную школу. Вот только почему этим тут занимался именно Линк?
— Нет, это ж надо, это ты только, Катька, так можешь, — ворчал Кравченко, устав наконец восхищаться пейзажем, — приехать на море и переться на какой-то кладбищенский пруд. Тут же сплошные жмурики кругом, — он кивнул на ровную лужайку, простиравшуюся до самой рощи. — Это старое немецкое кладбище Вальгумберг.
— Откуда ты название знаешь? — удивилась Катя — Серега просветил. Он за те дни, что один был, все тут облазил. Дурной славой, между прочим, этот погост в старину пользовался, ой, дурной… Еще со времен чумы. А ты меня в такое место гиблое отдыхать тащишь.
— Я? Это ты на пруд хотел. А что.., тут и чума была?
— Лет двести назад. — Кравченко зевнул. — А может, это все байки для туристов.
— Да тут и туристов-то нет, чтобы вот так специально для них сочинять.
— Ну, это сейчас нет. А прежде… Прежде, Катька, тут, на косе, тучи отдыхающих роились со всех концов великого Союза. Золотые были денечки для местных, как в Крыму, — комнаты нарасхват, койки даже шли нарасхват. А сейчас — анклав, он и есть анклав. Дорого, добираться неудобно, то-се. Литва вот границу свою захлопнет, и совсем тут не будет ни души. Ты вот тогда мне, вечером-то, говорила, — Кравченко вздохнул, — место тут не очень. Нет, места тут, Катя, отличные. Только вот для нас они чужие. Одно слово — Пруссия. И как там ни называй Пилькоппен — Морским, Росситтен — Рыбачьим, а Кранц — Зеленоградском, все равно места эти останутся такими же, какими они были до нас. Дед мой Кенигсберг брал. — Кравченко, щурясь, смотрел на церковный шпиль, освещенный солнцем. — Сколько тут солдат тогда полегло, в сорок пятом. И наших, и фрицев, сколько крови пролилось на этой полоске песка… У меня тут у самого странное чувство возникает иногда, какое-то дежа-вю сплошное. Так и хочется крикнуть: "В атаку!
Ура!!" Особенно когда я этого немца-пастора, как сегодня, вижу.
Они подошли к пруду. Катя замерла: перед ними было неподвижное черное водное зеркало, обрамленное, как рамой, камышами. Старые ветлы на том берегу склоняли свои ветви. Солнце припекало все сильнее, и над водой поднималось легкое облачко теплого тумана. Казалось, вот-вот эту неподвижную зеркальную гладь, отражающую в своей темно-зеленой глубине небо в облаках, церковь и прибрежные заросли, рассекут опустившиеся на воду птицы. Лебеди. И непременно черные, потому что именно черных лебедей не хватало этому замшелому тихому пруду, чтобы стать тем самым озером, о котором столько рассказывает старая немецкая сказка.
Катя сняла босоножки и подступила к самой воде — желтый ил, бахрома темно-зеленых водорослей. Черное зеркало отразило Катиного двойника. Кравченко сбросил куртку на траву.
— Вода, наверное, как парное молоко. Ты купаться будешь?
Катя зачарованно смотрела на воду.
— А где же обещанные тобой лилии? — спросила она. — Ни одной нет, только ряска. И лягушки молчат.
— Переженились уже, детей воспитывают. — Кравченко нагнулся к сумке. — Придется искать для тебя, моя русалочка, жемчуг на дне.
— Вадя, я тебя прошу, я тебе запрещаю нырять! Какой, скажи, из тебя ныряльщик?
— Какой? Ты меня оскорбляешь. — Он снова извлек свои оранжевые ласты, нежно прижал их к груди. — Да ладно тебе разоряться по пустякам! Я только с маской и ластами попробую. Потренируюсь тут перед морским крещением.
Катя махнула рукой — пусть. Чем бы дитя ни тешилось. А утонет — его проблемы. Она достала из сумки большое полотенце — на нем так уютно загорать. Достала и масло для загара, — А рыба тут, интересно, есть? — Кравченко попробовал ногой воду. — В таких вот церковных прудах раньше карпов разводили. Только я карпов не очень люблю, тиной они отдают..
— Просто ты их не умеешь готовить.
— Можно подумать — ты умеешь. Как тогда осенью с Серегой с рыбалки привезли, с тобой прямо истерика была — чистить не могу, ах, запах, ах, рыбьи кишки… Сам вот этими руками и чистил, и жарил, — Кравченко показал ладони, плюхнулся на траву и начал натягивать ласты.
Катя лениво следила за ним, более не возражая — к чему?
— Мечта детства — целоваться украдкой с пионеркой в камышах. Поп нас немецкий не засечет, нет? — Кравченко, переступая ластами, как гусь, потянулся к ней. — Знойный супружеский поцелуй перед погружением в бездну. Еще, еще, еще один… Э, хватит, довольно, остальные по возвращении на берег. — Он забрал маску и зашлепал к воде.
Он с разбега ринулся в воду, вздымая фонтан брызг.
Бу-ултых! Нырнул — круги по воде. Катя смотрела из-под полуприкрытых век — солнечные блики, стрекоза… А вот кто скажет, есть в этом пруду микробы? Дизентерийная палочка, например?
Кравченко вынырнул, как кит. Показал Кате большой палец и нырнул снова, с силой ударив ластами по воде. Как водяной хвостом. Катя вздохнула — этот сон, приснившийся ночью… В той песенке-считалке в рифму вместо «Кривого» должен был быть «Водяной».
Так пели пацаны у бара: «Водяной, не плыви в волнах за мной».
Кравченко вынырнул, взмахнул руками и снова нырнул. Снова вынырнул, сорвал маску. Катя приподнялась — что там еще такое? Кравченко мощными взмахами греб к берегу. На черной воде позади него появились пузыри. Они возникали и лопались и снова возникали с бульканьем, словно что-то медленно всплывало из глубины, со дна.
Катя встала Кравченко уже шел по пояс в воде к берегу. На лице его были испуг и отвращение.
— Что там? — спросила Катя. — Что стряслось?
И тут на поверхности пруда с шумом и бульканьем показалось что-то темное. Катя вытянула шею, разглядывая этот странный предмет, и невольно отшатнулась. В центре пруда, как поплавок, колыхалось всплывшее мертвое тело — распухшее, раздутое, обезображенное тленом. Это была утопленница, потому что на этом чудовищном, измененном почти до неузнаваемости водой и гниением теле еще сохранились остатки женской одежды.
Глава 16ВОЗВРАТ К НАЧАЛУ
— Черт! — Участковый Катюшин в сердцах стукнул кулаком по подоконнику — пепельница, доверху набитая окурками, грохнулась на пол.
Катюшина выжили из его маленького кабинета.
Там прибывшие из Зеленоградского отдела милиции оперативники допрашивали Кравченко. С Катей уже побеседовали. Она тихо сидела в приемной опорного пункта и читала копию протокола осмотра места и трупа. Тело и еще кое-какие предметы уже подняли из воды, и приезжим милиционерам помогал в этой малоприятной операции срочно разысканный в поселке Иван Дергачев. Для этого ему пришлось облачиться в свое водолазное снаряжение. Копию протокола после завершения осмотра Катюшин забрал себе и, прочтя сам, вручил на ознакомление и Кате. Вручил, даже не дождавшись просьбы с ее стороны.
Все время, пока Катя читала, на улице перед опорным пунктом нервно переминались с ноги на ногу Линк, тоже приглашенный в качестве очевидца на беседу, и Сергей Мещерский. Его отыскал у развалин орнитологической станции кто-то из приезжих милиционеров и привез для того, чтобы Мещерский мог переводить Липку, от волнения разом перепутавшему все русские слова.
Катя оторвалась от протокола.
— Как ее звали? — спросила она Катюшина.
— Светлана Пунцова. Судя по всему, это именно она, — Катюшин потянулся к своей папке, которую забрал из кабинета, порылся в ней и показал Кате небольшую фотографию, сделанную явно для паспорта или какого-то другого документа. — Вот она. Из нашего поселка, ученица девятого класса. Так же, как и вторая потерпевшая, Вика Охрименко, восьмиклассница, дочка здешнего фельдшера. А первая девушка была из Рыбачьего — Даша Нефедова. Тело Охрименко мы так и не нашли. А тело Нефедовой было найдено шестого апреля на берегу, примерно через две недели после того, как она п