сейчас поняла, насколько правильно, — в этом хаосе улик, фактов, сплетен и домыслов должно, обязано скрываться нечто главное.
Ключ ко всему. И так оно и есть. Но мы-то об этом главном узнали только сейчас, а Катюшин знал с самого начала, и ему даже в голову не пришло, что…
— Что Дергачев может быть убийцей? — спросил Мещерский. — Катюша, знаешь, мне бы это тоже в голову не пришло.., о своем друге. Если бы хоть малейшая тень появилась, я гнал бы ее от себя изо всех сил.
Катя искоса взглянула на Мещерского, он был грустен и задумчив.
— Мне показалось, — сказала она, — что Линк и Марта что-то тоже подозревают. Марта очень странно себя вела. И знаешь, Сережа, она как-то переменилась. Словно вчера и сегодня — два разных человека.
Я чувствую, что она постоянно возвращается к случаю в церкви с той девочкой. И еще, знаешь, мне сегодня было так странно смотреть на них — она там, наверху, на смотровой площадке, а Дергачев на причале возле лодок. И вроде они разделены и даже друг друга не замечают, но при этом… Сережа, для чего она забралась на эту дюну, а? Я глядела на нее, и мне вспомнилась фотография утопленницы из пруда — Пунцовой. Девушка на снимке внешне на Марту вроде не похожа, но потом вспоминаешь и… Это один и тот же тип, есть нечто общее, понимаешь? Возможно, он специально подбирал свои жертвы по этому принципу. Это очень напоминает классический пример переноса своих эмоций на другой, схожий объект. Ненависть, отчаяние, жажду мести, вожделение. Но при этом самой Марте он не в силах причинить вред, поэтому выход его негативных эмоций направлен на других, и это всегда акт насилия в отношении кого-то, кто напоминает ему обожаемый и ненавистный образ. Это же классический пример, сколько подобных случаев с психопатами было. Но на нашего еще и легенда о Водяном влияет.
Возможно, он намеренно проводит некие параллели, будучи под впечатлением от этих сказок.
— Катя, — тихо сказал Мещерский.
Катя запнулась. Они стояли на причале в толпе народа. Мимо протарахтел грузовик.
— Ну хотя бы согласись, что Дергачев — психически неуравновешен, — сказала она. — Вспомни, какой он был тогда на колокольне? Я до смерти этого зрелища не забуду. Он решил свести счеты с жизнью в годовщину смерти ребенка. И даже способ выбрал символичный — хотел сбросить себя с высоты, как и…
— Он же спасатель, Катя, — произнес Мещерский. — Ты сама сказала: он с юности, с армии был спасателем. А это особая психология. С, этим надо родиться. Психопату это не по плечу.
— Он спасатель, который не сумел спасти собственного ребенка, Сереж, — ответила Катя. — Вдумайся в это. Мне кажется, Марта именно это имела в виду, говоря, что… Да и его самого эта мысль гложет. Вспомни ту его нелепую песню в баре. Что это было, как не прямой намек для Марты?
— Я тогда особо не прислушивался, да и голос у него был аховый с перепоя. Но, по-моему, Катя, если Иван тогда на что-то Марте и намекал, то не на их прошлую жизнь, окончившуюся трагически, а на ее сегодняшний выбор — на Сукновалова этого и их свадьбу. Он спел: «Ты выйдешь замуж за стрелка». К чему вот только этот стрелок?
— Вот как ты не прислушиваешься, даже слова запомнил.
— А ты фотографии других убитых девушек видела? — спросил неожиданно Мещерский.
— Пока нет. Но я уверена — тип будет тот же, что и у Пунцовой, что и у Марты.
— Ты форсируешь события.
— Но почему? В чем я не права, скажи!
— Ну, во-первых, не говоря уже о твоих других выводах, даже этот весьма спорен. Кроме Дергачева, есть по крайней мере еще двое, кто тесно связан с Мартой.
Если ты подозреваешь, что некто выбирает свои жертвы по принципу сходства с ней, почему ты говоришь только о Дергачеве? А Сукновалов? Разве он не может быть в числе таких вот подозреваемых? А Линк? Их ведь хоть и называют здесь братом и сестрой, на самом-то деле они друг другу седьмая вода на киселе.
А может быть, Марта так этому пастору нравится, что он спятил? Ведь сознайся, когда он нам в баре про Водяного загибал, ты подумала, что он того, ку-ку немножко на этом своем пруду. Может, он под впечатлением идеи фикс о Водяном теперь и режет всех, кто ему хоть чем-то напоминает этот его «обожаемый и ненавистный образ»? Кстати, евангельским пасторам можно жениться или нет?
— Кажется, можно, как всем протестантам, хотя я не знаю… Господи, ну какое это имеет значение? Сережа, я не о том говорю, кому может нравиться Марта, дело не в этом, а…
— А в чем? В смерти их ребенка? В трагедии, действительно чем-то похожей на здешнюю легенду?
— Да, но…
— Катя, ты забываешь. Всего два часа назад мы ломали голову, как установить связь между убийствами девушек и убийством Преториус. И ты высказала немало здравых мыслей. А теперь ты снова вернулась к нулю.
— Но почему?
— Да потому, что убить Преториус Дергачев не мог.
— Колокольня, Сереженька, — это не алиби! Точное время смерти Преториус так и не установлено. Он мог ударить ее ножом на пляже, добежать до церкви, подняться наверх и…
— И для отвода глаз в годовщину гибели своего ребенка ломать под куполом церкви комедию с самоубийством? Перед кем? Перед Линком? Перед нами?
Катя, это чистейший вздор.
— Да, это вздор. Но все могло быть и по-другому.
Мы, возможно, не знаем всего. И Марта могла не все рассказать о Преториус. Да наверняка! Посуди сам — они общались, Преториус вполне могла быть осведомлена и о жизни Марты с Дергачевым, и о трагедии Представляешь, что могло быть, когда она неожиданно столкнулась с Дергачевым там, на пляже, лицом к лицуй…
— И что? Он ее убил? За что? За то, что она знала о его прошлой жизни? О ней и Катюшин знал и даже не счел нужным тебе рассказать. Даже Чайкин, который тут без году неделя, и тот обо всем догадался. Где же, в чем тут роковая тайна, за которую сразу же надо кидаться с ножом на человека?
— Но Дергачев, ко всему тому, был еще и в церкви.
И слышал слова Крикунцовой. Разве это все вместе не может свидетельствовать против него?
Мещерский промолчал.
— Ты так его защищаешь, — в запальчивости бросила Катя, — потому что думаешь, что вы с Вадькой спасли ему жизнь? Христианский свой долг выполнили, держи карман.
— Я его не защищаю. Я даже не уверен, прыгнул бы он тогда вниз или нет. Он был вдребезги пьян.
— Значит, ты считаешь все мои доводы вздорными?
— Не все, — ответил Мещерский. — Извини меня за прямоту. Ну, хорошо, а как же тогда ты объясняешь слова Преториус?
Катя замолкла. А потом сказала:
— Ладно, о чем мы спорим? Утром я тебя внимательно слушала, сейчас ты меня выслушал. Теперь пусть слушает Катюшин. И решает, как поступить.
— Марта действительно просила тебя помочь? — спросил Мещерский.
— Да, жалобно так. А потом словно рассердилась за что-то, сказала, чтобы мы уезжали, потому что, мол, все равно помочь не сможем.
— Пошли в гостиницу обедать. — Мещерский взял Катю под руку. — Там Вадька, наверное, уж давно проснулся и в литавры бьет. Потом от Юлии позвоним участковому, если он, конечно, в опорном появится.
Надо посмотреть фотографии остальных девушек. Ну, чтобы окончательно укрепиться в твоей версии или отказаться от нее. И еще…
— Ну что? — спросила Катя. — Ты так говоришь, словно четки перебираешь бусину за бусиной.
— Там, в церкви, Крикунцова, когда кричала, от Линка вырываясь, что ее кто-то там зарежет, смотрела именно на Вадьку. А не на Дергачева. Я рядом стоял, и поверь мне, я обратил на это внимание еще тогда.
И знаешь, о чем я потом думал весь вечер? С кем эта девочка могла нашего Вадьку спутать? Кого он мог ей напомнить своим ростом, фигурой, своей одеждой?
Катя послушала — не скажет ли он еще что-нибудь.
Но так ничего и не дождалась. Вот так всегда. Мещерский любит оставлять самые интересные вопросы без ответов. А еще он обожает, чтобы последнее слово в любом случае оставалось за ним и его любимой логикой.
— Можно подумать, Сережечка, что ты в этом поселке уже знаешь всех как облупленных, — ответила она, кивая на длинные торговые ряды, на продавцов и покупателей, местных и приезжих, крикливо и шумно штурмующих прилавки.
«Меркла, догорая, вечерняя заря». Фраза эта, вычитанная где-то или от кого-то услышанная, крутилась, как пластинка бабушкиного патефона, — Сергей Мещерский смотрел на закат: заря меркла, догорая.
В этот вечер никому не сиделось дома. Все столики летнего кафе гостиницы были заняты. Рынок на площади свернул торговлю к восьми часам. И перед тем как покинуть Морское, многие его посетители поворачивали машины к кафе — выпить холодного пива и поужинать жареными сосисками. Мещерский вместе с Кравченко поджидал Катю за столиком. Сразу после обеда, сгорая от нетерпения, она потребовала у Юлии телефон и звонила в опорный пункт через каждые четверть часа, пока не застала участкового. Но по телефону разговора у них не вышло. И тогда Катя быстро собралась и снова ушла. И теперь они ждали ее, коротая время за кружкой пива на веранде кафе, с которой открывался вид на опустевший причал и на вечернюю зарю над морем.
Глядя в пламенеющее небо, Мещерский с острой грустью мечтал о том, как было бы хорошо, если бы их отпуск оказался таким, каким он виделся им с Кравченко в Москве. Разве они слишком многого хотели от судьбы? Да боже мой, всего лишь удачной рыбалки, хорошего клева, надежной лодки, спокойного моря, свежего пива, тихой гавани. Такого вот апельсинового заката, чтобы потом вспоминать его среди холода и слякоти грядущей зимы. Ведь это он, Мещерский, сам лично выбрал это место на краю света, на границе моря и суши, выбрал специально, потому что оно казалось ему почти идеальным. Да, идеальным, неповторимым, прекрасным, таинственным. И что же они получили? Ради какой тайны занесло их в это балтийское захолустье? Мещерский почти с ненавистью огляделся по сторонам: кафе забито посетителями, Юлия куда-то мчится, едва не выпрыгивая из своего обтягивающего, слишком открытого платья — кому-то несет на подносе пиво и сваренных в пиве же креветок. Музыка из магнитофона, включенного на полную катушку, лупит в уши, как кузнечный молот. Старина Базис, смурной и несчастный с самого утра, скорчился возле Триля, где коптятся жирные сосис