Не прошло и пяти минут, как площадь опустела и затихла. Она выглядела такой же пустынной и мокрой, как до всей этой кутерьмы, если не считать того, что раньше потоки дождя плясали на лакированных крышах машин, а теперь на отполированных веками булыжных плитах. Только несколько машин, их фургон и еще с полдюжины, не больше, – были рассеяны по булыжному простору между отелем и собором.
Инге потянула Ури за руку:
– Пошли спать, представление окончено.
– А может, нам все это привиделось и никого тут не было? – спросил Ури, закрывая окно.
– А машины куда делись? Машин-то ведь было полно!
– Ну, не знаю, может, какое-нибудь другое чудо, – упрямо сказал Ури. – Когда-то в детстве я читал сказку про мальчика, перед которым из глубин океана вдруг возник затонувший много веков назад прекрасный город, полный людей, лошадей, лавок с товарами. Люди умоляли мальчика купить у них что-нибудь за одну монетку, и это бы их спасло, но пока мальчик рылся по карманам в поисках монетки, время прошло – и город опять на много веков ушел обратно под воду. На поверхности океана остались только какие-то жалкие обломки, недостойные затопления. Совсем как тут.
– Ладно, утром мы все выясним, а сейчас давай спать, – сонно сказала Инге, поплотней натягивая одеяло, и Ури тут же заснул, как будто его выключили.
Утром, когда он проснулся, Инге не было ни в комнате, ни в ванной, зато за окном в совершенно безоблачном небе нежно сияло нежаркое европейское солнце. От вчерашнего проливного дождя не осталось никакого следа, разве что все дома и деревья, окружающие площадь, выглядели как-то по-особому свежими и умытыми. Не успел Ури принять душ и одеться, как на лестнице весело зацокали каблучки Инге, и через секунду она появилась в дверях, тоже по-особому свежая и умытая. Ури уставился на нее, не узнавая, – он, привыкший видеть ее в домашней одежде в свинарнике или на кухне, даже не предполагал, как элегантно она может выглядеть в светло-сером костюме и в открытых светлых туфлях, подчеркивающих ее высокий подъем и изящные линии щиколоток.
– Ну, знаешь, – притворно ужаснулся он, – за такой красоткой я даже шлейф недостоин носить!
Инге игриво приподняла край своей едва доходящей до колен юбки:
– Я думаю, проблему шлейфа мы можем считать решенной. Так что пошли скорей, я покажу тебе, чем вчера ночью занимались под дождем многочисленные гости этого города.
Отмахнувшись от требования Ури сперва выпить кофе, она потащила его за руку вниз – сперва по винтовой лестнице, а потом, минуя закрытые створки допотопного лифта: «Ну его к чертям, его целый год придется ждать!», – по деревянным лакированным ступеням парадной лестницы – все шесть этажей бегом.
Ури больше не возражал, его тоже захватил напор ее энергии. Он бежал вслед за ней и беспричинно смеялся, как не смеялся уже давно – с того самого проклятого дня, который он привык считать последним днем своей жизни.
Деревянные ступеньки весело мелькали у него под ногами, и он милостиво подумал на бегу, что хорошо бы порадовать этим старушку Клару, – такой он был сегодня добрый.
Смеясь, они вырвались из дверей отеля на отороченный старинными домами каменный простор перед собором. Только сегодня при свете дня Ури смог по-настоящему оценить гармоничную красоту взлетающего высоко в небо готического гиганта. Но Инге не дала ему остановиться, чтобы рассматривать детали.
– Потом, потом, – повторяла она. А сейчас пошли со мной – и ты увидишь такое!
Они пересекли площадь и, обогнув собор, неожиданно оказались на вершине пологого холма, сбегающего вниз к извилистой реке, которая то тут, то там проглядывала серебристо-синими кляксами среди густой зелени прибрежного парка. От реки вверх по холму причудливым веером разбегались улицы старого города, а прямо у них из-под ног навстречу городу спускался грандиозный каменный амфитеатр, напомнивший Ури римские амфитеатры, рассыпанные по склонам холмов у него на родине.
– Оказывается, сейчас в Байерхофе проходит ежегодная Театральная Неделя. Вот здесь, – Инге показала на уходящие далеко вниз ступени амфитеатра, – вчера с девяти часов вечера до трех часов ночи сидели зрители, а там, на дне, видишь? – была сцена и шел спектакль, в котором было занято сорок пять актеров и большой оркестр.
Ури посмотрел вниз – туда, где амфитеатр замыкала обширная круглая площадка, почти что площадь:
– Под проливным дождем?
– Под проливным дождем. Лучший берлинский театр давал «Трехгрошовую Оперу» Брехта. А мы были совсем рядом и пропустили!
– Зато мы видели театральный разъезд. Это тоже было шикарное зрелище. Ну, и кроме того...
Инге прижала палец к его губам:
– Т-с-с! Я помню, что мы делали кроме того.
Но все же она еще немного погоревала, что они, как последние растяпы, не заметили спектакль, который шел прямо у них под окном, и согласилась, наконец, идти пить кофе. Они уже направились было обратно к отелю, но не успели еще обогнуть собор, как за спиной у них раздался дробный топот бегущих ног, и на них обрушился ураган вскриков, взвизгов, пронзительно терпких духов, крылатых рукавов, мокрых поцелуев, порхающих ладоней и острых локтей.
– Вы тут?
– Какая встреча, какая встреча!
– Давно вы тут?
– И надолго?
– Ах, какая радость!
– Где вы остановились?
– А мы неподалеку!
– Чудо, просто чудо!
Конечно, они должны были быть здесь, в самом водовороте культурной жизни, – неразлучные Вильма и Доротея, а как же иначе? Они даже принарядились по такому случаю – сменили драные джинсы и майки на короткие плиссированные юбочки и кокетливые блузки с кружевными оборками у ворота и по краю крылатых рукавов. Блузки были совершенно одинакового покроя и отличались только цветом – у Доротеи белая а у Вильмы черная, тогда как юбочка у Доротеи была черная, а у Вильмы белая, что превращало их самих, когда они стояли рядом, в настоящее произведение искусства. Картинно стоя рядом и обвивая друг друга тонкими руками, они потребовали, чтобы Инге и Ури доложили им немедленно, что они уже видели, а что только собирались посмотреть. Узнавши, что Инге и Ури еще не видели ничего, любвеобильные лесбиянки пришли в восторг и объявили, что они сами им все покажут.
Пока Инге обдумывала, как поделикатнее охладить их пыл, Ури напомнил ей, что они еще не завтракали.
– Как, до сих пор не завтракали? – вопросительно зазвенела стеклянными суставами Доротея.
– Мы вчера очень поздно приехали, – кратко удовлетворила ее любопытство Инге.
– О-о, так вы и «Трехгрошовую Оперу» не видели? – встрепенулась Вильма, заранее огорчаясь их неудаче.
– Но как же, как же, как же... – в стеклянном горле у Доротеи явно что-то зациклилось, и она никак не могла выбраться из собственного вопроса.
– Ведь музыкальное сопровождение к спектаклю было такое громкое, вы не могли не слышать, – не допускающим отговорок тоном сказала Вильма, на лету перехватывая упрек Доротеи.
Ури надоели их причитания и он объяснил с любезной улыбкой:
– Но мы не слышали: мы занимались любовью.
Что ж, если он рассчитывал этой эскападой от них избавиться, то – увы! – он сильно просчитался. Похоже, наоборот, такая откровенность только подхлестнула интерес прелестных подружек: их двухголовое черно-белое тело сладострастно затрепетало, и Ури испугался, что их с Инге сейчас немедленно пригласят принять участие в коллективной оргии. Чтобы предупредить такое приглашение, он поспешно добавил:
– А кроме того, я терпеть не могу Брехта.
Услыхав это святотатство, Вильма властным взмахом руки погасила жадный огонек, вспыхнувший было в глазах Доротеи, и разговор принял новый оборот.
Прервать их разгорающийся литературный спор было все-таки легче, чем вырваться из их эротических сетей. Сделать это можно было только пустив в ход оружие еще более жизненно важное для них, чем радости плоти – их интерес к средневековой архитектуре. Ури незаметно показал Инге глазами на их отель, она кивнула и сказала голосом, не допускающим возражений:
– Мне жаль, но я вынуждена прервать ваш увлекательный спор, иначе я не успею в Управление по Охране Памятников на свидание с профессором Куртом Рунге, которого так любезно порекомендовала мне Вильма. А ведь мы именно ради этого приехали.
– Неужели только ради этого? – воскликнула Вильма со счастливым смехом, предвкушая, какую пользу она сможет извлечь из этого визита. Ради такого дела она была готова отпустить их подобру-поздорову. Но избавиться от внимания Доротеи было куда трудней, – возможно, потому, что она интересовалась не только женщинами, но и мужчинами:
– Но Ури ведь не пойдет с вами к профессору Рунге? – уточнила она. – Значит, он может пойти с нами осматривать город.
Выхода не было, и Ури пришлось согласиться, но при условии, что Доротея не начнет, как обычно, читать ему проповедь о необходимости христианской любви к его палестинским братьям. Она поклялась, что проповеди читать не будет, и они условились встретиться через час в старом городе в кафе «Селина» – Доротея настаивала, что любой прохожий покажет ему это знаменитое кафе, которое считается местной достопримечательностью наряду с собором. А еще через два часа они втроем, побродив по улицам, вернутся в кафе и будут ждать Инге, которая должна присоединиться к ним после своего свидания с Рунге.
– Я надеюсь, Ури, они не сумеют за это время соблазнить тебя на любовь втроем, – полушутя, но и полусерьезно сказала Инге, когда они наконец остались вдвоем.
– Если они меня соблазнят, ты сразу узнаешь о моем падении по кровавым царапинам, которые оставляет на коже каждое прикосновение к стеклянным прелестям Доротеи.
– Ладно, ты меня убедил! – засмеялась Инге. – Идем пить кофе!
После завтрака Ури проводил Инге до здания Управления по Охране Памятников, которое оказалось маленьким древним кирпичным дворцом, затиснутым между двумя еще более древними церквами. Вообще весь Байерхоф представлял собой единый массивный памятник архитектуры такой сохранности, что, казалось, он ни в какой охране не нуждается.