ых сапогах. Интересно, он помыл свои сапоги после того вечера в карьере, когда он топтался вокруг меня под дождем, так что забрызгал их грязью до самого верха?
Когда я попросил Ури пойти со мной в День Охотника играть на автомате, он сказал, что так далеко вперед он загадывать не может, тем более что в этот день отгул и у меня, и у фрау Штрайх. Сегодня, когда он зашел в свинарник за фонарем, я хотел ему напомнить, что День Охотника будет завтра, но он от меня отмахнулся и сказал, что завтра будет завтра. А зато сегодня, если я потороплюсь, он поведет меня осматривать замок. Он не велел мне идти через кухню, а потащил мимо рабочих из города ко входу в комнаты Отто. У нас теперь полно чужого народу – входят, выходят, приезжают, уезжают, и я должен все время бегать открывать им ворота. А когда я мимо них прохожу, они толкают друг друга локтями, показывают на меня и смеются. Но сегодня я шел не один, а с Ури, так что пусть смеются сколько влезет, мне на них плевать.
В тот момент, как мы спускались по ступенькам, которые ведут к Отто, кто-то начал громко звонить в звонок у ворот. Я хотел побежать открыть, но Ури меня не пустил. Он сказал, что фрау Инге сама отопрет ворота, потому что она послала нас в ответственную экспедицию и мы не должны отклоняться. Я не успел спросить Ури, что такое «экспедиция», потому что фрау Штрайх выскочила нам навстречу и стала выяснять, что нам надо. Каждый раз, когда я встречаю фрау Штрайх, я не смотрю в ее сторону, чтобы она не догадалась по моим глазам, что я видел, как они смотрели тот фильм. Но она не понимает, в чем дело, и сердится на меня, что я с ней не здороваюсь.
Она и сейчас начала было сердиться, но Ури сказал ей, что она сегодня очень хорошо выглядит, хотя, по-моему, она была такая же уродина, как всегда, – и она от нас отстала. Мы пошли по подземному переходу, и я только тут заметил, что Ури, кроме фонаря, держит в руке большое кольцо с ключами, которое всегда висит в кухне.
– Ты знаешь, что это за ключи? – спросил он.
Я сказал, что знаю: это ключи, которые всегда висят в кухне. Правильно, сказал Ури, а что кроме этого? Я не мог придумать, что еще, и тогда Ури спросил, трогал ли я когда-нибудь эти ключи? Я подумал и сказал, что я их трогаю каждый раз, когда вытираю пыль в кухне.
– А ты их считал? – спросил Ури.
– Зачем их считать? – удивился я. – Я и так знаю, сколько их.
– Ну, и сколько их? – спросил Ури.
– Тринадцать, – быстро сказал я, потому что знал точно.
– Тринадцать, говоришь? – переспросил Ури и остановился. Мы как раз дошли до того места, где от подземного перехода ответвляется коридор в круглый зал.
– Давай-ка пересчитаем.
И мы стали считать. Но сколько мы ни пересчитывали, у нас получалось двенадцать. Мне стало очень обидно, потому что я точно знал, что на кольце тринадцать ключей. Это не то, чтобы я придумал, а даже слово такое есть – чертова дюжина. Фрау Инге всегда говорит мне: «Клаус, ты уже перетер нашу чертову дюжину красавцев?». Потому что наши ключи очень красивые и большие, размером с мою ладонь, и головка каждого ключа изображает какого-нибудь рыцаря или героя. Я точно знаю, что их чертова дюжина, просто я их давно не пересчитывал – зачем пересчитывать, раз я и так знаю?
Мне стало так обидно, что я захотел тут же пойти к фрау Инге, – пусть она подтвердит, что она всегда называет их «чертова дюжина красавцев». Но Ури не пустил меня к фрау Инге, он сказал:
– Мы поговорим с ней потом. А сейчас пошли в зал, а не то скоро стемнеет, и я не смогу показать тебе что-то интересное.
И мы пошли по коридору в круглый зал, – туда, где лестница вниз и откуда мы с Карлом выкатывали когда-то камни для постройки. Даже наш старый настил остался там, где мы его настелили: хоть никто больше им не пользовался, никто его оттуда не убрал. Когда я сказал об этом Ури, он громко свистнул и засмеялся:
– Ах, так вот для чего этот настил!
Потом он посмотрел на меня как-то странно, схватил меня за волосы своей большой лапой и притянул меня поближе, но не больно – не так, как мамка, когда хочет меня проучить.
– Скажи, еще много секретов у тебя есть?
Я не знал, что сказать, и спросил у него, что такое секреты. Он объяснил, что секрет – это если я знаю что-нибудь такое, чего нельзя рассказывать другим. Тогда я стал вспоминать, какие такие вещи я знаю, про которые никому нельзя рассказывать. И оказалось, что таких вещей полно. Я, например, знаю про подземный ход и про то, как Отто велел мне вызвать скорую помощь, а сам думал, что приедет полиция, и про то, что мы с Дитером-фашистом ехали в том вагоне, из которого Ури выпрыгнул на парашюте, и про то, какой фильм смотрели Отто и фрау Штрайх, когда думали, что никого нет дома, и про то, как Дитер-фашист наступал мне сапогами на лицо. Я только раньше не знал, что это секреты. И еще мне было непонятно, когда считается секрет – когда его знаю только я? Вот Дитер-фашист, например, тоже знает, что мы ехали в том поезде, так это считается секрет или нет?
Тут Ури зажег керосиновый фонарь, который мы принесли с собой, и начал светить мне в лицо:
– Я вижу, у тебя оказалось много секретов! – засмеялся он. – Если ты уже все пересчитал, идем дальше! Вот тебе фонарик – и пошли.
Я не стал спорить, взял у него электрический фонарик и прошел вслед за Ури под низкой аркой в узкий простенок, который никуда не вел. То есть я раньше думал, что он никуда не ведет, но Ури подвел меня к кирпичной стенке и спросил, что это. Я сказал: кирпичная стенка! «Стенка, говоришь?» – сказал Ури с сомнением, поднес фонарь поближе к стенке и нажал ладонью на один кирпич. И тут весь кусок стенки направо от кирпича вдруг заскрипел и двинулся на нас. Я так испугался, что попятился и чуть не упал, но тут стенка остановилась и стала тихонько поворачиваться, открывая за собой совершенно черную пустоту, из которой на нас пахнуло противным гнилым запахом, каким иногда воняет из пасти Ральфа, когда он зевает.
– Видишь, это совсем не стенка, а дверь! – сказал Ури и вошел в черный проем, а я остался снаружи, потому что мне было как-то боязно туда идти – а вдруг эта дверь сама закроется и опять превратиться в стенку? И мы навсегда останемся там в вонючей темноте. Ури обернулся и посмотрел на меня:
– Не дрейфь, Клаус! Я умею открывать эту дверь изнутри.
Он протянул руку куда-то влево, дверь повернулась обратно и с тихим скрипом сошлась со стеной. Ури исчез и я остался один в пустом простенке, который никуда не вел. И тогда я закричал-завопил-завыл так громко, что стена опять разошлась и вернула мне Ури вместе с запахом зевоты Ральфа. Ури, смеясь, выглянул из проема, схватил меня за рукав и потащил за собой прямо к Ральфу в пасть:
– Пошли, герой, пошли, хватить трусить!
Я стал упираться и хвататься пальцами за кирпичи, но кирпичи были гладкие, и пальцы мои по ним скользили, не захватывая, а Ури был гораздо сильнее меня, так что мы с ним, толкая друг друга, протиснулись в проем и двинулись вперед, больно ударяясь о стенки коридора, который прятался от нас в темноте. Наконец Ури остановился, поднял фонарь повыше и показал мне две железные двери, похожие на два глаза в очках. Он пнул ногой одну дверь:
– От этой двери ключ пропал, а эту, – он пнул вторую, – мы сейчас откроем.
И стал выбирать ключ из связки. И тогда я вдруг вспомнил секрет про ключ, но не стал его рассказывать, потому что если рассказать кому-нибудь секрет, то это уже не будет секрет. Но мне очень-очень хотелось рассказать Ури хоть что-нибудь, и я спросил у него, что станет с секретом, если я его кому-нибудь расскажу. Ури объяснил мне, что надо сделать, чтобы секрет остался секретом: надо рассказать его по секрету. Для этого тот человек, которому я расскажу свой секрет, должен поклясться, что он больше никому его не расскажет.
– А ты можешь поклясться на крови? – спросил я Ури.
Он так удивился, что уронил ключ:
– Господи, Клаус, кто научил тебя таким глупостям?
Я чуть было не рассказал ему, кто меня научил, но вспомнил, что и это тоже секрет, и спросил:
– А ты поклянешься на крови, что никому про это не разболтаешь?
– Ни за что, – сказал он и наклонился за ключом, – я не стану тратить свою драгоценную кровь на глупости.
Он поднял ключ и стал отпирать дверь. За этой дверью было еще темней и еще сильней воняло. Ури опять посветил мне в лицо и сказал:
– Ладно, если ты не хочешь, можешь со мной не ходить.
Но я не захотел оставаться один в темноте, и мы вместе стали осторожно спускаться по лестнице, очень похожей на ту, что в круглом зале, только эта шла вниз до самого конца. Когда мы спустились, Ури начал светить вокруг большим фонарем, а я своим маленьким фонариком, и нам показалось, что это такой же круглый зал, как и наверху. Главное, мы убедились, что в полу не было дыр, и мы, держась за стены, смогли обойти весь зал: оказалось, что он не совсем круглый, потому что одна его часть отгорожена каменной перегородкой.
– Вот и все, – сказал Ури. – Жаль! Ни в темницу, ни в сокровищницу отсюда нельзя попасть без того, чтобы пробить эту стену. Но ничего, мы с тобой что-нибудь придумаем, правда? Ведь должен же быть еще какой-то вход!
И мы пошли обратно. Мы поднимались по лестнице уже не так осторожно, как спускались, потому что идти наверх было совсем не страшно. Когда я перестал бояться, мне стало очень весело оттого, что Ури взял меня с собой, чтобы показать мне секретную дверь и новый зал под лестницей. И тогда мне захотелось сделать ему что-нибудь приятное. Я только не знал, что. Может, рассказать ему какой-нибудь секрет?
– Ури, – спросил я, пока он запирал железную дверь. – Ты ни за что не хочешь поклясться на крови?
Ури не сказал ни да, ни нет, а только попросил:
– Посвети-ка мне сюда фонариком.
И стал расстегивать обруч с ключами, чтобы повесить на него ключ от железной двери. Мне показалось, что он на меня сердится, потому что он сегодня был какой-то странный, не такой, как всегда. Может быть обиделся на меня за то, что я ему не доверяю? И тогда я решил обязательно рассказать ему какой-нибудь секрет, даже если он не захочет поклясться на крови – пусть посмеется. Я так ему и сказал – я думал, что он обрадуется, но он отмахнулся от меня, совсем как мамка: