Тут пьяные охотники очень громко запели – кто в лес, кто по дрова, так что даже трудно было сказать, поют они одну и ту же песню или каждый свою, – и заглушили мамкин рассказ. Мне это было все равно, я этот рассказ уже тысячу раз слышал, но тут я подумал, – а что, если эти пьяницы все-таки были в лесу рано-рано утром и подстрелили Ганса? И я решил тихонько пройти мимо их ружей к их столам и постараться разглядеть, не бросили ли они куда-нибудь сумку с подстреленной дичью. Я осторожно прошел за спинами тех, которые сидели лицом к окну, наклонился, будто у меня развязался шнурок, и заглянул под стол – никаких сумок там не было.
Зато, проходя мимо ружей, я быстренько глянул через плечо, чтобы узнать, с кем это моя мамка прячется за игровым автоматом. Глянул и тут же отвернулся, будто в меня выстрелили дробью из охотничьего ружья. Я бы ни за что не поверил, если бы кто-нибудь мне рассказал, но никто мне это не рассказывал, а я своими глазами увидел, что моя мамка сидит там с Дитером-фашистом!
Моя мамка с Дитером-фашистом! Я просто не сразу его узнал, потому что уже много лет не видел его без черного кожаного костюма и черных кожаных сапог. А сегодня он напялил на себя настоящий охотничий костюм – зелено-красную клетчатую куртку, зеленые штаны до колен, красные гетры и зеленую шляпу с красным пером, заткнутым за красную ленту. Наверно, этот костюм достался ему по наследству от его дедушки-фашиста – не отца фрау Штрайх, который разводит форель в Крумбахе, а того, который жил у нас в Нойбахе и умер в прошлом году.
Хоть я боялся, что Дитер и мамка могут меня заметить, я не удержался, обернулся и еще раз глянул на Дитера. Морда у него была красная и довольная, – он, наверно, очень нравился себе в своем шикарном охотничьем костюме. И мамке он тоже нравился, – она поставила локти на стол и прямо налезала на Дитера своим белым мясом, торчащим из-под нарядной красной кофты, обшитой белыми кружевами. На столе перед ними тоже стояли пустые кружки, только было неясно, сколько из них выпил Дитер, а сколько мамка. Моя мамка может выпить очень много пива, особенно если ее кто-нибудь угощает. Во всяком случае, сегодня они оба выпили достаточно, чтобы не обращать на меня внимания, так что я мог пялиться на них сколько угодно.
Но мне быстро надоело на них пялиться, тем более что охотники, продолжая громко петь, вдруг все разом поднялись из-за столов и гурьбой повалили в уборную. Я быстро отступил к двери и стал следить, как каждый из них, выходя из уборной, шел к пирамиде ружей, на ходу проверяя ладонью, застегнута ли молния на штанах, потом застегивал молнию, брал из пирамиды свое ружье и, спотыкаясь, двигался к выходу. И ни у кого не было никакой сумки – ни с дичью, ни без. Значит, точно: ни один из них даже не собирался ходить сегодня в лес, они с самого утра так и сидели тут, в «Губертусе».
Как только они вывалились из дверей к своему автобусу, припаркованному на стоянке перед входом, Эльза поднялась из-за стойки и скомандовала, не разжимая зубов, в которых торчала незажженная сигарета:
– Хватит любезничать, Марта! Иди, собирай кружки!
Мамка медленно вылезла из своего угла и, все еще не замечая меня, стала составлять кружки на поднос. Я попятился за бильярд, чтобы от нее спрятаться, но тут в «Губертус» ввалились другие охотники. Я засмотрелся на них и, как всегда, споткнулся о бильярд и локтем смахнул со стола несколько кружек. В одной кружке осталось немножко пива, и оно выплеснулось прямо на клетчатый пиджак Дитера, который как раз вылез из-за игрового автомата и направился в сортир. Дитер начал громко чертыхаться, и тут мамка заметила меня.
– Ты зачем сюда приперся на мою голову? – зашипела она. – Убирайся сейчас же!
Но я и не подумал убираться, а повернулся к ней спиной и пошел к автомату. Тогда она крикнула Эльзе:
– Ты не можешь выставить отсюда моего болвана? Он мешает мне работать!
Но Эльза сразу поняла, что я не мешаю мамке собирать кружки, а мешаю ей заманивать Дитера своими дурацкими рассказами. Поэтому она не стала меня выгонять, а только спросила:
– А деньги у тебя есть?
Я вытащил из кармана полную пригоршню монет и показал Эльзе. Она мельком посмотрела на мои деньги и сказала, не выпуская изо рта сигарету:
– Раз так, иди играй.
Зато когда мамка увидела, сколько у меня денег, она позеленела от злости и двинулась прямо на меня:
– Я запрещаю транжирить! Запрещаю! Я буду жаловаться! – орала она. – Он несовершеннолетний и неполноценный!
Я быстро сунул монеты обратно в карман, а Эльза пожала плечами и начала накладывать на расставленные перед ней тарелки картофельный салат и горячие сосиски. Мамка говорила что-то еще, но я уже ее не слышал: я вдруг почувствовал, как страшно я проголодался. Я положил на стойку бумажку в десять марок, которую дал мне вчера Ури, и сказал, не глядя на мамку:
– Пару сосисок с капустой. И шмальценброт.
Эльза взяла десять марок, повернулась к мамке и сказала:
– Можешь жаловаться, если хочешь. Каждый, кто платит, имеет право получить у меня сосиски с капустой, даже если он несовершеннолетний.
Мамка у меня совсем не дура, она сразу поняла, что сегодня Эльза меня не выгонит, – просто назло ей. Тогда она отстала от меня, молча поджала губы и пошла составлять кружки на поднос.
Я был очень голодный, а сосиски очень горячие и сочные, так что я не заметил, как Дитер вышел из сортира. Я только увидел, что он стоит на коленях возле моего стола и что-то ищет. Я сперва испугался, что он подстраивает мне какую-нибудь пакость, но он вытащил из-под стола птичку с красными крылышками и поднялся на ноги. В кулаке у него была зажата еще одна птичка – с зелеными крылышками. Он остановился рядом со мной и бросил красную птичку в стену за моей спиной. Я обернулся и увидел на стене большой круглый щит, на котором были нарисованы разноцветные кольца. Над щитом висел кусок белого картона, на котором было написано зеленой краской: «Домашняя охота». В верхнем углу плаката торчали красные крылышки, и только тут я понял, что это не птичка, а маленькая стрела. Пока я рассматривал щит и плакат, Дитер бросил зеленую стрелу, но не попал даже в плакат – стрела ударилась об стену и упала на пол. Мамка хихикнула, и Дитер сказал ей сердито:
– Нечего смеяться. Просто мне надо пойти проветриться.
Он взял ружье из пирамиды у входа и вышел. Когда дверь за ним закрылась, Эльза прошипела мамке в спину:
– Слава Богу, ты еще не заводишь шашни с мальчишками из детского сада.
Мамка, не оборачиваясь, грохнула стакан на поднос и прошипела в ответ:
– Тебе просто завидно, что я нравлюсь мужчинам!
– Нравишься? – захохотала Эльза и так широко разинула рот, что выронила свою изжеванную сигарету. – Ничего себе – нравишься! Просто каждый не прочь получить у тебя свою порцию даром!
Мамка схватила поднос и помчалась с ним на кухню. На пороге она остановилась и объявила во весь голос:
– Зато у тебя никто не хочет получить свою порцию даже с приплатой!
И грохнула дверью.
Я страшно струсил, что Эльза сейчас рассердится на мамку и выгонит меня. Но она, хоть и рассвирепела, – у нее от злости даже на шее выступили красные пятна, – но почему-то на этот раз не набросилась на меня, как обычно. А наоборот, вынула из ящика с прозрачной крышкой яблочный пирог, отрезала большой кусок, положила на тарелку, полила взбитыми сливками и поставила тарелку с пирогом на стол, где я сидел, вымазывая горбушкой подливку от капусты.
– Вот тебе пирог, Клаус, – она протянула свою костлявую руку и потрепала меня по щеке так ласково, что у меня по спине побежали мурашки. – Угощайся по случаю праздника.
Рука у нее была, как ледышка, но зато пирог был что надо! Мамка покупала мне такой пирог когда-то давным-давно, когда я был совсем маленький и она еще верила, что меня можно вылечить. От этого пирога на душе у меня стало весело, я перестал беспокоиться из-за Ганса и вспомнил, для чего я целый месяц копил деньги. Я отодвинул стул, подошел к автомату и начал играть.
Я не знаю, сколько времени я играл. Я вроде слышал и не слышал, как хлопала дверь и какие-то люди входили и выходили, но мне было некогда на них смотреть – я смотрел на экран. Никто мне не мешал – мне очень повезло: никто, кроме меня, не хотел играть. Сначала я проиграл почти все свои монеты, но тут Эльза принесла сдачу с моих десяти марок – две марки тридцать пфеннигов. А у меня оставалась еще одна марка восемьдесят, то есть получилось еще целых четыре марки. Я бросил сразу три и попробовал самую опасную комбинацию – я всегда ее боялся, потому что никому не удавалось пройти ее до конца – всегда по пути что-нибудь случалось, и все монеты проваливались в брюхо автомата. Но я почему-то на этот раз решился, бросил сразу три марки и нажал красную кнопку. Синие и желтые цифры забегали по экрану, то выстраиваясь в колонки, то вытягиваясь в длинные линии. Потом заиграла музыка, и все остановилось. Я опять быстро нажал красную кнопку, а потом два раза черную – я не знаю, почему я ее выбрал: она была маленькая и почти незаметная, а большая желтая то и дело вспыхивала и гасла. Но я выбрал черную – и все желтые цифры вдруг исчезли, а синие побежали наперегонки сверху вниз и снизу вверх, встретились в центре, закружились по кругу и тоже исчезли. Зазвенел громкий сигнал, на экране вспыхнул огромный красный нуль, а в нижнем углу открылось окошечко, и оттуда посыпались монеты. Целый водопад монет!
Я было подставил руки, но откуда-то из-под автомата выдвинулась вперед большая блестящая чашка, в которую эти монеты начали звонко падать. Чашка набралась уже почти полная, а они все звенели и падали, звенели и падали. Я в жизни не видел столько денег сразу!
И тут я испугался, что кто-нибудь заберет у меня эти деньги. Я повернулся спиной к автомату – так, чтобы заслонить собой чашку с монетами, – и стал высматривать тех, которые могли бы заметить, как много денег я выиграл. Но никто, кажется, ничего не заметил. Пока я играл, за окном почти стемнело, и многие охотники разошлись. Остались только три старика в шляпах с перьями и с ними кто-то городской помоложе, лысый и без шляпы, а за столиком у окна – Дитер с двумя дружками. Один был высоченный Лотар с бритой головой, центральный нападающий их команды, а другой – тоже бритоголовый, но имя его я забыл. Все трое пялились на мамку, которая составляла на поднос кружки с соседнего стола и что-то громко им рассказывала. Наверно, опять про то, как ее пронзил яркий свет. Она ставила стаканы на поднос одной рукой почти что себе за спину, а всем своим белым мясом, вылезающим из-под красной кофты, повернулась к столику Дитера, – так что ей было не до меня. Пока никто на меня не смотрел, я стал быстро ссыпать монеты к себе в карманы, – монет было так много, что в один карман они не помещались.