Хорошее настроение Инге не испортилось даже, тогда когда Вальтер приоткрыл дверь черного хода и, пугливо озираясь по сторонам, не видит ли их кто-нибудь, впустил ее внутрь, всем телом выражая осторожную осмотрительность мудрого хозяина. Всей своей повадкой он давал ей понять, как важна и секретна их встреча, окутанная покровом тайны и темноты. Окна в кабачке были глухо зашторены, парадная дверь заперта на засов. Все лампы были погашены, кроме одной, стоящей на столике, притаившемся в тени игрового автомата.
За столиком, на котором была приготовлена открытая бутылка вина, – все-таки бутылку вина он ей выставил, притом вина неплохого, старого, из семейных подвалов! – и три бокала, сидела в напряженной позе Эльза с незажженной сигаретой в углу рта. Инге давно привыкла к ее странной манере постоянно посасывать незажженную сигарету, которая во рту любой женщины, кроме Эльзы, могла бы быть воспринята как эротический сигнал. Однако жесткий корявый рот Эльзы, напоминающий рты леших, вырезанных Гейнцем из еловых корней, никаких неприличных ассоциаций ни у кого не вызывал – весьма возможно, что напрасно: недаром она всегда клокотала от переполнявшей ее злости.
Обычно эта бессмысленно торчащая из недоброго рта незажженная сигарета не раздражала Инге, но сегодня Эльза распространяла вокруг себя такое сильное поле настороженного недоброжелательства, что Инге в первый миг стало не по себе. Однако она усилием воли подавила захлестывающую ее волну неприязни и с любезной улыбкой стала спускать с плеча свой белый плащ с явным женским расчетом на то, что Вальтер, как хозяин, подхватит его на лету. Вальтер поднял было руки, чтобы перехватить скользящий вниз плащ, но вдруг осекся под сверлящим взглядом жены и, беспомощно застыв с растопыренными в полувзлете ладонями, позволил плащу с шелестом упасть на пол. Когда Инге наклонилась поднять плащ, рука ее, однако, наткнулась на руку Вальтера, тоже поспешно наклонившегося для той же цели.
После того, как злополучный плащ был наконец водворен на плечики и повешен на высунутый для этой цели деревянный язык прибитого возле дверей лешего, Инге в сопровождении Вальтера подошла к освещенному столику. Прежде, чем сесть, она на секунду приостановилась, словно ожидая, что скажет Эльза. Та махнула рукой в сторону бутылки и бокалов:
– Садитесь, фрау Инге. Хорошо, что вы пришли.
Не желая первой начинать неприятный разговор, Инге протянула руку к бутылке:
– Можно? Умираю от жажды. Вы вырвали меня прямо из-за стола, я даже не успела допить свой чай.
– Хотите еще чего-нибудь? Кофе? Пива? – рванулся к стойке Вальтер.
– Нет, нет, спасибо. Вполне достаточно вина, – остановила его Инге и щедрой рукой плеснула в свой бокал прозрачную золотистую жидкость.
– Отличное вино, – похвалила она после первого глотка и стала медленно цедить сквозь зубы содержимое бокала, давая хозяевам кабачка возможность перейти, наконец, к тому делу, ради которого они затребовали ее к себе.
Вальтер бросил на Эльзу короткий вопросительный взгляд, та чуть опустила ресницы и кивнула: «Давай, начинай!». Вальтер глубоко вдохнул воздух и сказал:
– Это правда, что вы собираетесь реставрировать замок и открыть его для туристов?
Инге так удивилась этому вопросу, что со стуком поставила недопитый бокал на стол и недоверчиво уставилась на Эльзу, – хоть спрашивал Вальтер, ясно было, что парадом здесь командует она.
– И из-за этого вы настаивали, чтобы я срочно приехала к вам именно сегодня?
На этот раз Эльза ответила сама: не вынимая сигареты изо рта, она припечатала ясно, без обиняков:
– Мы пригласили вас, чтобы предупредить: вчерашние охотники собираются подавать в суд.
На что Инге столь же ясно, без обиняков сблефовала:
– На кого? На Гейнца?
– Почему на Гейнца? – с притворным удивлением подняла свои жидкие брови Эльза.
– Разве не он втравил их в этот сомнительный конфликт, бросающий тень на репутацию вашего уютного кабачка? – безоглядно продолжала блефовать Инге. Хоть роль Гейнца во вчерашней сваре была ей не вполне ясна, она достаточно хорошо его знала, чтобы предположить, что он-то и был заводилой.
– При чем тут наша репутация? – заволновался Вальтер и, подсев к столу, стал нервной рукой наливать вино себе и Эльзе. – С нашей репутацией все в порядке: мы ничего не видели, ничего не слышали. А что видели, то можем забыть – если вы захотите, конечно... ну, и согласитесь...
То ли от волнения, то ли от неяркого сияния затененной оранжевым абажуром лампы в его прозрачных глазах стали вспыхивать и мгновенно гаснуть спиральные радужные сполохи. Инге напряглась припомнить, на чьем лице она совсем недавно видела такие же прозрачные, почти бесцветные глаза, вдруг беспричинно вспыхивающие радужными сполохами и так же беспричинно гаснущие. На чьем-то очень знакомом и совершенно неуместном для этих глаз лице, ничем не напоминающем длинное и даже, пожалуй, красивое лицо Вальтера. Образ того, другого лица, смутно маячил перед ее глазами, то отдаляясь, то приближаясь, пока с неожиданной ясностью не завершился тонкогубым, вечно открытым слюнявым ртом в обрамлении рыхлых одутловатых щек – господи, да это же Клаус! Как она могла столько лет не замечать этой поразительной схожести глаз, замаскированной полной несхожестью остальных черт?
Тем временем ничего не подозревающий о направлении мыслей Инге Вальтер что-то спросил и впился в нее глазами в ожидании ответа. А она – надо же! – потрясенная своим несвоевременным открытием, умудрилась его вопрос пропустить мимо ушей. Чтобы скрыть свое невнимание, Инге ответила Вальтеру бессловесным открытым взглядом в надежде, что он повторит свой вопрос. На ее счастье, он принял ее молчание за попытку набить себе цену и пробормотал нечто абсолютно невразумительное:
– Ну хорошо, пускай не ресторан, но хотя бы павильон для торговли пивом и бутербродами?
Инге почувствовала себя актрисой-любительницей в спектакле театра абсурда, забывшей свою следующую реплику, и, не зная, как быть, просто повторила за Вальтером:
– Павильон для торговли пивом?
Вальтер немедленно пришел в восторг и заговорил быстро и сбивчиво:
– Да, да, именно павильон! Я так и вижу его – красный камень и стекло! Проект уже почти готов! На площадке у ворот... сразу за мостом... Под угловой башней... Очень в стиле... так что нисколько не нарушит! Так и вижу – мраморные столики на витых металлических ножках! И такие же стулья... тоже проект... молодой художник, очень талантливый... Мы готовы платить вам за аренду двадцать процентов от прибыли!
– Пятнадцать! – четко поправила его Эльза и выплюнула сигарету. – Пятнадцать процентов – и никаких свидетелей не будет!
Инге показалось, что она сходит с ума.
Отто
В другой день Отто устроил бы дочери грандиозный скандал за то, что она уже два вечера подряд сама куда-то удирает, а к нему подсылает своего жеребца. Но сегодня он промолчал и смирился. Во-первых, его очень грела мысль, что жеребцу это нравится еще меньше, чем ему. Во-вторых, Габриэла пригасила сегодня его склонность быстро раздражаться, прокрутив ему на видео новый фильм про двух полнотелых студенток, давших объявление в газету, что у них в квартире сдается комната. Что эти девки вытворяли с предполагаемыми жильцами, что вытворяли! Отто даже пожалел, что не мог пойти по их объявлению, когда был помоложе. Но даже и в старости он умудрился получить свое от их завлекательных игр. И поэтому он не так уж рассердился, когда Инге мазнула его лысину холодными подкрашенными губами и ускакала неведомо куда в своем щеголеватом белом плаще. К тому же после всех передряг и волнений последних двух дней у него просто не было сил с ней склочничать, и он, смирившись, стал тешить себя забавной мыслишкой, что с нее вполне станется поручить старика-отца своему привычному уже жеребцу и умчаться к кому-нибудь другому, свеженькому, еще не надоевшему.
Эта шикарная занозистая идея так пришлась ему по вкусу, что он, отринув обычную ревность, начал сочинять и смаковать детали новых похождений своей ненасытной дочки, одалживая недостающие детали из просмотренных им в обществе Габриэлы веселеньких кинокартин. Обессиленный пережитым удовольствием, Отто задремал и пропустил момент, когда многократно обманутый своей неверной подружкой парашютист, мягко ступая белыми кроссовками, подошел к его креслу с подносом в руке.
– Пора ужинать, – кратко объявил он, повязывая под подбородком Отто жесткую крахмальную салфетку. Отто тут же замотал головой, – он терпеть не мог крахмальных салфеток и строго-настрого наказал Габриэле перейти на мягкие клетчатые кухонные полотенца. Но парашютисту было, конечно, на наказы Отто наплевать – спасибо, что он хоть бережно подносил к его губам ложку со сладким творогом, а не пихал ее в рот, как солдатский сапог. Так что Отто пришлось смириться и с жесткой салфеткой под подбородком, и с отвратными белыми кроссовками, в каких он даже Клаусу не позволял заходить в свои комнаты.
Как только Отто смирился с присутствием парашютиста, ему сразу стало легче жить, – творог показался вкусным, булочка мягкой, чай в меру сладким и сам парашютист не таким уж несносным. Поэтому Отто после ужина пришел в благодушное настроение и даже стал баловаться новой мыслишкой, – а не предложить ли парашютисту посмотреть с ним вместе фильм о двух полнотелых студентках, давших в газету объявление о квартире? Почему бы им не повеселиться вместе, раз блядовитая Инге все равно укатила от них к другому?
Чувствуя себя щедрым и великодушным, Отто уже занес было лапу над рельсом, чтобы отстучать свое заманчивое предложение, как парашютист сунул руку в карман, вынул оттуда какой-то блестящий предмет и положил его на стол перед Отто.
– Узнаете? – спросил он.
Кровь бросилась Отто в голову – или ему померещилось, или это был тот самый ключ? Но ведь этого не могло быть: тот ключ сгинул бесследно за недоступной дверью, так что вряд ли это был он. Просто проклятый еврейский нахал его провоцирует, подсовывая ему похожий ключ в надежде, что он испугается и выдаст себя. Отто захрипел и ударил лапой в рельс: