А может, не искал, а прятал? Конечно, прятал, – фото– или кинокамеру с магнитной присоской, вот и все, что нужно было спрятать, чтобы засветить принца. А там уж его судьба попадала в надежные руки врагов династии. Камера, вероятно, из новейших, – Ури слышал о таких способных на разные чудеса малютках размером с рисовое зернышко.
Умудрившись подвесить камеру, Ян практически решил свою проблему и мог теперь спокойно гулять по парку в обществе очаровательной Клары, влюбленной в него по уши. Ему, в отличие от Ури, даже в читальном зале сидеть было не обязательно, – ведь ему было все равно, каким образом принц попадает в хранилище. Главное, что он туда попадает и сидит там за одним столом с израильскими дипломатами, которых легко опознать по фотографиям. А Карлу остается только дождаться конца совещания, получить обещанный Брайаном пропуск в хранилище, сунуть свою камеру в карман и смыться. Что он с успехом и сделает, если Ури ему не помешает.
Только теперь Ури осознал, какую глупость он спорол, не сообщив Меиру о ночной экскурсии Яна в хранилище. Как это получилось? Черт его знает, то ли он сам тогда не придал этому значения, то ли плохо соображал после бессонной ночи. Нужно бы срочно добиться нового свидания с Меиром и попросить обратно хитрое оборудование для проверки хранилища на невинность, вяло подумал Ури, но жутко неохота. Противно думать о ехидной усмешке Меира который вбил себе в голову, что Ури возводит на Яна напраслину просто из ревности.
Понять его можно – он, небось, этой усмешкой подсознательно защищается от собственной ревности. Но если даже его понять, то как к нему прорваться? Пост покинуть нельзя, а Лу и Джерри, как назло, куда-то исчезли и ни разу за весь вечер не заглянули в читальный зал.
Значит, нужно перестать рассчитывать на Меира и самому придумать, что сделать, чтобы сорвать расчеты Карла на комфортабельное обратное путешествие с камерой в кармане. Мысли Ури затрепыхались в мутном потоке несуразных идей, среди которых не нашлось ни одной путной. Он прикрыл глаза и стиснул виски ладонями, чтобы лучше сосредоточиться.
– У вас зубы болят, что ли? – сквозь тупую боль в висках прорвался насмешливый голос Лу.
Ури попытался улыбнуться:
– Нет, я просто медленно умираю с голоду. Это уже стало системой – ни завтрака, ни обеда, ни ужина!
– Бедняжка, – притворно посочувствовала ему Лу, но все же, смилостивившись, добавила:
– Хотите, я попрошу Джерри посидеть вместо вас во время ужина? Ему это будет только на пользу, а то он сильно поправился на здешней монастырской жратве.
Пока она говорила, Ури успел взять себя в руки настолько, чтобы восхищенно воскликнуть:
– Вы ведете себя, как настоящая заботливая жена!
Кажется, Лу оценила его остроумие:
– Я такая и есть, разве вы до сих пор не заметили?
Он бы тоже выразил восхищение ее остроумием, но зазвонили к ужину и она тут же изготовилась ускакать. Однако Ури в последнюю секунду успел схватить ее за руку, притянуть к себе и прошептать:
– Мне необходимо срочно поговорить с Меиром. Вы можете это устроить?
Лу воспользовалась случаем и припала губами к его уху:
– Насчет Меира не ручаюсь, но ужином постараюсь вас обеспечить.
И с этим умчалась. В зале воцарилась долгая тишина, иногда нарушаемая лишь шелестом страниц где-то на верхних галереях, где затаился неведомый напарник Ури. Когда Ури почти смирился с мыслью о том, что обещание Лу было всего лишь коварной шуткой, в дверях, дожевывая что-то на ходу, появился хмурый Джерри и направился к своему столу. Значит, от ужина он все-таки не отказался. Проходя мимо Ури, он процедил сквозь зубы:
– Даю вам ровно час и ни минуты больше.
Целый час свободы – это же целая вечность! Можно было бы, конечно, помчаться на поле битвы в поисках Меира, но тот скорей всего уже завершил свой трудовой день. Ури попытался подсесть к Лу, но она, отправляя Джерри в читальню, не позаботилась о том, чтобы сохранить для Ури место рядом с собой за американским столом. Там было весело и шумно, как обычно, и Лу, ноль внимания на призывные знаки Ури, продолжала вместе с другими хохотать над дурацкими шутками типично американского пожилого юнца в коротких шортах и мятой ковбойке.
Однако, наскоро покончив с ужином, он все же успел перехватить ее на выходе из-под руки этого молодящегося шутника. В результате агрессии Ури рука шутника одиноко повисла в воздухе, но это не нарушило сияния его неизменно белозубой американской улыбки. Только чуть дрогнула дряблая складка морщинистой кожи под юношеским подбородком, когда он спросил с мягким упреком:
– Надеюсь, вы не уведете ее навсегда?
– Не волнуйтесь, – заверил его Ури, – я вам верну ее в целости через пару минут.
В наказание за что Лу больно лягнула его неуловимо быстрым взмахом сандалии и прошипела:
– Вот так просто уступаете? Без борьбы?
Ужасаясь скорости, с которой утекают драгоценные секунды подаренного ему Джерри часа, Ури пренебрег ее вопросом и задал свой:
– Как насчет встречи с Меиром?
– Ничего не выйдет, – с наслаждением наказала его Лу. – Меир срочно укатил куда-то и вернется только завтра после девяти.
– А как же ваши подопечные шалуны? – Ури указал подбородком на шаркающих мимо ископаемых старцев. – Я вижу они гуляют на свободе.
– Сегодня им не до шалостей. Им поручено написать подробные отчеты о проведенном дне. Под моим надзором, разумеется.
С этими словами Лу удрала к своему терпеливому шутнику, а Ури пошел по коридору, со странным облегчением осознавая, что разговор с Меиром откладывается и действовать придется на свой страх и риск. Осторожно оглядевшись, он проскользнул в кабинку туалета на первом этаже, запер дверь и несколько раз подергал ее для верности, пока не убедился, что кнопка на ручке запирает ее надежно. Только после этого он вытащил из сумки красную тетрадь, которая на этот раз сама раскрылась на нужном месте:
«…А может все не так страшно? В конце концов, Рихард сейчас человек знаменитый, прославленный, а суда над ним никогда не было и никто его не допрашивал. Он тогда всех перехитрил и в 1858 не согласился на суд, хоть за это ему было обещано разрешение вернуться в Германию. А он предпочел еще много лет оставаться бездомным скитальцем, но не позволил следователям копаться в подробностях своего участия в восстании, а главное, – в подробностях своего бегства за границу. Эту страницы он продиктовал Козиме мудро и скромно:
«Рассказывая мне про арест Хюбнера и Бакунина, зять сказал, что он очень обеспокоен моей судьбой, так как предатели-гвардейцы упоминали мое имя, утверждая, что видели меня под Фрайбергом в обществе мятежников. Зять считал, что меня спасло само Провидение, – ведь если бы я прибыл в Хемниц вместе со своими друзьями и оказался в одной гостинице с ними, меня бы наверняка тоже схватили. При этих словах меня, словно молния, озарило воспоминание о том, как в студенческие годы я чудом избежал верной смерти во время дуэли с самым искусным фехтовальщиком нашего курса, и я на миг лишился речи от волнения. Видя мое состояние, зять внял мольбам моей обезумевшей от страха жены и согласился ночью вывезти меня в Альтенбург в своей полицейской коляске. Дальше все уже было просто. В почтовой карете я добрался до Веймара, где меня встретил мой друг Франц Лист».
Эти слова были подчеркнуты двойной чертой, а под чертой шел не поддающийся прочтению абзац из пяти строк. Нечленораздельный абзац завершался обрывком фразы, который Ури все же удалось расшифровать:
«…мую суть предательства…»
После этого обрывка шла пустая страница, перевернув которую Ури нашел еще две записи:
«Странно, но на свободе мне что-то совсем не пишется. Впрочем, можно ли назвать свободой заточение в полуразрушенном замке в обществе злобного инвалида и доброжелательного идиота? Что же касается моей зачарованной красавицы, то она стала раздражать меня все больше и больше. И я ее, кажется, тоже».
Вторая запись была сделана лихорадочной скорописью, без соблюдения правил грамматики:
«Специально примчался в Гейдельберг среди ночи, чтобы записать. Нет сил носить в себе, жжет в груди, рассказать некому. Она не поймет, посмотрит молча, – я и не знал, что она умеет так молчать. Лучше бы закричала, было бы легче, а она молчит. Долго ли выдержу, не знаю. Но может, и не придется. Сегодня днем, нет уже вчера, я поехал сдавать мясо и на обратном пути наткнулся на Людвига. Вышло ужасно глупо, я собирался зайти в аптеку, Инге просила, но никак не мог припарковаться, все стоянки были полны. Пришлось колесить по городу в поисках стоянки. И вот, проходя по узкой улочке, в которой удалось пристроить фургон, я лицом к лицу столкнулся с Людвигом. Я узнал его сразу, хоть не видел больше шести лет, а он меня нет – я ведь немало потрудился, чтобы изменить свой облик. Во мне все внутри оборвалось и глаза залило потом, но я не шарахнулся, не побежал прочь, а ровной походкой прошел мимо, стараясь выглядеть невозмутимо.
На улочке было безлюдно, и хоть я шел не оборачиваясь, мне показалось, что я слышу за собой шаги. В том смысле, что шаги не удалялись, а следовали за мной, как будто Людвиг повернул и пошел обратно. Значит, до него дошло, что это я. Я не решился оглянуться, чтобы это проверить, а завернул за угол и зашел в зал с игровыми автоматами. Не зная, как быть, я купил жетон и начал играть сам с собой в какую-то дурацкую игру, – я летел на каком-то снаряде и сбивал по пути всех, кто попадался. Вернее, мне следовало их сбивать, но я так занервничал, что они сбивали меня. Но мне это было безразлично, потому что краем глаза я увидел, что Людвиг тоже зашел в игорный зал и стоит в проходе, пытаясь найти меня в темноте.
Я понимал, что он в конце концов меня найдет, и не удивился, когда услышал его шепот:
– Гюнтер, это вы?
Я не повернул голову на его шепот, смутно надеясь, что, если я буду все отрицать, он поверит, что ошибся. Он снова повторил свой вопрос и затих у меня за спиной. Я продолжал играть, делая вид, что ничего не замечаю. Он стоял так тихо, что на секунду мне показалось, будто он ушел. Я закончил игру и двинулся к выходу – и тут он подкрался сзади и схватил меня за локоть.