Но Инге сама, без его побуждения приоткрыла завесу тайны:
– Мне казалось, что именно отец вынудил тебя сбежать отсюда так поспешно.
Что-то она знала наверняка, и Карл, торопливо согласившись насчет зловещей роли ее отца, решился спросить, что же тогда нашли в замке полицейские. Брови Инге озадаченно взлетели вверх.
– Полицейские? Ты хочешь сказать, санитары скорой помощи? Они нашли Отто внизу, под лестницей красного зала, и никто не смог объяснить, как ему удалось туда скатиться.
Это звучало абсолютно неправдоподобно – какие к черту санитары?
– А как объяснил это сам Отто?
– Он был без сознания, с ним случился тяжелый удар. Просто чудо, что он остался жив, но он уже ничего не мог объяснить – ни куда девался ты, ни почему он попросил Клауса вызвать скорую помощь. Клаус говорит, что когда отец послал его вызывать скорую помощь, он чувствовал себя прекрасно. Да и потом весело смеялся и громко просил Клауса побыстрей катить его кресло.
Клаус вызвал для Отто скорую помощь? Невероятно, – этот, до колик преданный когда-то Карлу дефективный мальчишка?
– Клаус? Да он же номер набрать не умел!
– Ты, я вижу, забыл, – номер скорой помощи не надо было набирать. У Отто была специальная кнопка, ее нужно было только нажать и все.
Кнопка действительно была, но кто мог подумать, что старый лис умудрится так обвести его вокруг пальца? А он-то, болван, все эти годы наслаждался мыслью о том, как он умудрился обвести вокруг пальца старого лиса! В чем-то он, конечно, его перехитрил, не свалившись во тьме на дно зловонной ловушки, и все же… Не поддайся он тогда панике, не пришлось бы ему, сломя голову, бежать из замка и отказавшись от отлично продуманного плана, попасть в руки своих сегодняшних хозяев. Как глупо, как беспросветно, непоправимо глупо!
– Ты что? – привел его в себя голос Инге. Он что ли застонал или заскрипел зубами – совсем потерял контроль над собой! Карл поднял глаза и больно наткнулся на ее взгляд, не теплый и встревоженный, как когда-то, а неприязненный и отчужденный: – Обидно стало, что тебя так ловко обманули?
– И еще как обидно! Ты даже представить себе не можешь, как, – согласился он и торопливо добавил в надежде исправить положение. – Но я пришел сюда не для того, чтобы ворошить прошлое.
– А для чего? Чтобы утешить меня, что это не твой скелет мы нашли на дне сокровищницы?
– Скелет?
Значит, скелет все-таки нашли! И что с ним, интересно, сделали? Сдали властям или утаили? Верней всего, утаили, чтобы, не дай Бог, не выяснилось, что это скелет Гюнтера фон Корфа.
– Ну да, когда перестраивали подвалы.
Тут Инге вдруг осеклась и уставилась на него так, будто, усомнившись в его реальности, на миг предположила, что он сейчас растворится в воздухе и исчезнет.
– И ты поверила, что это я?
Она молча пожала плечами – а во что еще ей было верить? Значит, все эти годы она считала его мертвым, но даже на миг не засветилась радостью, увидев его живым. Однако упрек так и застрял у него в горле – не надо сейчас об этом!
– Слушай, – искренно, от всей души взмолился Карл, внутренне содрогаясь от неоглядности ее равнодушия, но все еще надеясь, что это просто проявление уязвленной женской гордости, – хватит о прошлом!
– Разве у нас осталось что-нибудь, кроме прошлого?
Типично женский вопрос – неужто все же уязвленная гордость? Тогда надо действовать. Карл попробовал притянуть ее к себе:
– Мне сейчас очень нужна твоя помощь!
Но Инге сбросила его руки чуть ли не с отвращением:
– Я не сомневаюсь, что тебе нужна моя помощь! Иначе зачем бы ты сюда явился?
– Но выслушать меня ты все же можешь?
Она опять пожала плечами, словно пытаясь согнать со спины назойливую муху.
– Ладно. Только пошли на кухню. Я должна сесть, я устала.
В груди Карла шевельнулось что-то вроде ностальгии, когда он, откинувшись на спинку знакомого стула, увидел, как Инге знакомым движением засыпает мерную ложечку чая в знакомый заварной чайник. Заливши чай кипятком, она прикрыла чайник синим в горошек стеганым колпачком – кажется, новым, старый, похоже, был красный с мелким цветочным узором, – и тяжело опустилась в придвинутое к столу низкое кресло.
– Ну, что у тебя опять стряслось?
Грузное сползание тела Инге вниз по штофной обивке кресла было Карлу внове, оно выставляло напоказ и без того несомненные признаки ее беременности, – не исключено, что там даже не семь месяцев, а все восемь! Зато оно отлично ладилось с настороженностью ее голоса – она уже принадлежала другому, тому, кто заделал ее ребенка, и от Карла не ожидала ничего, кроме новых неприятностей.
Не имея даже малейшего понятия, кто этот другой – но уж наверняка не фрау профессор, – он начал осторожно, чтобы не спугнуть ее первой же фразой:
– Да, собственно, ничего особенного. Просто мне необходимо залечь на дно на несколько дней в таком месте, где никому не придет в голову меня искать.
– А тебя, как всегда, ищут, – это был даже не вопрос, а констатация факта.
Карл развел руками – прости, мол, но что поделать, уж такой я уродился. Он мог бы еще добавить: «воля твоя, хочешь, принимай меня таким, как есть, не хочешь, гони прочь», но поостерегся, – ведь может и прогнать!
– И как долго ты собираешься у меня прятаться?
– Я же сказал, всего несколько дней.
– Несколько дней – понятие растяжимое. Вряд ли тебе удастся пересидеть здесь Интерпол.
– Их я и не собираюсь пересиживать.
– А кого же?
– Чтобы это объяснить, я должен посвятить тебя во все подробности своей жизни за прошедшие годы. А я не уверен, что ты хочешь их знать.
– В подробности своей жизни ты не посвящал меня даже тогда, когда пересылал со мной бомбы.
Какое тут к черту безразличие! О безразличии оставалось только мечтать – ведь каждая новая реплика выявляла ее враждебность, да-да, нечего себя обманывать, именно враждебность, а не уязвленную женскую гордость! Поэтому Карл обошел молчанием опасное упоминание о бомбах, но Инге вроде бы и не ожидала, что он ответит на ее выпад. Она сняла с чайника синий в горошек колпачок и начала медленно наполнять чашки душистой коричневой жидкостью, как бы давая ему время обдумать, что он ей скажет. И он решился – а вдруг удастся вернуть потерянное, не любовь, конечно, любовь вернуть невозможно, но хотя бы былую симпатию.
– Поверь, это были нелегкие годы. Порой просто невыносимые. Я попал в такой переплет, из которого выход только на тот свет. Я перебрал все возможности, и никакого спасения, понимаешь – никакого! Разве что пулю в лоб. А сейчас мне, кажется, повезло – у меня в руках оказался документ, за который можно выторговать себе свободу.
– Ты собираешься кого-то шантажировать?
«Ах, какие мы чистоплюи, как мы презираем эти грязные сделки – шантаж, компромат, подкуп!»
– Успокойся, я никого не собираюсь шантажировать. Это вообще не личный документ, а политическая наживка, блесна, – понимаешь? На нее могут клюнуть самые неожиданные клиенты.
– Что же это такое? Ты просто распалил мое любопытство.
Придется ей что-то открыть, какой-то краешек правды.
– Да ничего особенного – просто кинопленка с десятком мало привлекательных морд. Однако есть коллекционеры, готовые за эту пленку хорошо заплатить.
– О, ты стал интересоваться деньгами?
– Не в деньгах дело. Они могут помочь разорвать страшную сеть, которая уже затягивается вокруг моего горла. Но мне необходимо хоть несколько дней, чтобы меня не успели найти и убрать. Ты поможешь мне, Инге?
Она не спеша поднесла к губам чашку:
– Если они тебя здесь найдут, они попутно могут убрать и меня?
– Но они никогда не найдут меня здесь. Им и в голову не придет меня здесь искать, – горячо воскликнул Карл, отгоняя некстати возникшее перед его внутренним взором видение красной тетради на черной лакированной крышке рояля. – Никому никогда я не открывал тайну этого убежища.
– Во что, во что, а в твою предусмотрительность я верю, – нелюбезно произнесла Инге поверх края чашки.
Глядя, как она маленькими осторожными глотками отхлебывает чай, он еще раз взвесил в уме опасную возможность, что тетрадь может привести кого-нибудь в замок. Да нет, бояться нечего, – ведь тетрадь извлекли из почтового ящика в Гейдельберге, а он не оставлял никакой ниточки, тянущейся из Гейдельберга сюда.
Нежно звякнул старинный фарфор – Инге поставила чашку на блюдце:
– Но тебя могут засечь, когда ты станешь налаживать с ними связь.
«О, ваше величество, вы уже торгуетесь! Значит, готовы вступить в переговоры?» Теперь, когда она начала поддаваться, главное было – ее успокоить:
– Я все продумал. Этого можно избежать, если ты мне поможешь.
– С какой стати я стану тебе помогать?
– У тебя нет другого выхода. Ты ведь не захочешь, чтобы меня нашли и убили у тебя на глазах.
– А если я тебя просто выгоню?
– Интересно, как ты это сделаешь? Добровольно я не уйду.
– Но я могу захотеть, чтобы тебя нашли и арестовали у меня на глазах.
Он впился глазами в ее глаза. Жизнь его была поставлена на карту – его воля против ее.
– Действительно можешь захотеть?
Она не выдержала его взгляда, наверно, представила себе, как его арестовывают тут, у нее на кухне. Ресницы ее дрогнули:
– Не знаю. Пока не знаю.
Ее нерешительность необходимо было закрепить и превратить в готовность пойти ему навстречу – чтобы она, пускай неохотно, пускай против собственной воли позволила ему остаться в замке. Ведь если она не позволит, ему придется применить силу.
Карл поспешно отставил нетронутую чашку и отодвинул стул, намереваясь встать. Инге тут же уловила его намерение и вскочила на ноги, неловким движением смахнув свою чашку на пол. Чашка звонко раскололась на керамических плитках, расплескивая содержимое дрожащими коричневыми лужицами. Переступив через мусор на полу, Карл раскрыл объятия и двинулся к Инге.
В другое время Инге немедленно бросилась бы наводить порядок – собирать осколки, промокать лужицы тряпкой. Но сейчас она даже бровью не повела в сторону разбитой чашки. Защитно выставив вперед ладони, она стала пятиться прочь от протянутых к ней рук Карла. Он постарался не заметить ее попытки от него отгородиться.