Вацлав Гавел на пленках говорил о возможностях создания социал-демократической партии по шведскому образцу. В ее рядах он видел как раз профессора Черного.
Профессор сказал Прохазке с глазу на глаз, что он не отказывается, «но сначала Дубчек должен выиграть. Это нужно ему, не мне. Ему! Когда он самостоятельно одержит победу, тогда появлюсь я. И если понадобится — даже выступлю против Дубчека».
«В дрожь бросает, — сказал комментатор, — когда мы слышим, как цинично, без тени смущения и стыда они торговали судьбой государства и народа». И закончил: «Мы понимаем, какие замысловатые риторические конструкции воздвигнут вокруг нашего сериала буржуазные СМИ, нам знаком уже этот истерический ор. Но пленки должны были стать достоянием общественности. Голоса, которые вы слышите, когда-то произносили речи, лившие бальзам на души. А говоря между собой, эти люди не скрывали ненависти к нашему миру».
(Что касается буржуазных СМИ: «Süddeutsche Zeitung», к примеру, написала, что в Праге уже в 1970-м наступил год «1984».)
Дом престарелых
Режиссер Ньюбо недавно пытался выяснить, где сегодня находятся авторы тех передач. Документация «Свидетельств с брегов Сены» пропала, ящички телевизионной картотеки зияли пустотой.
Тех, кто перечислен в титрах телепрограммы, уже или нет в живых, или никто ничего о них не знает. Человек, возглавлявший в 1970 году пражское телевидение, перестал там работать в середине восьмидесятых, и найти его адрес невозможно. «Руде право» утверждало, что материал берет из радиопередач некоего Карела Яника, и хвалило хорошую работу редактора. Такого человека не существовало. Карел Яник — это тайная полиция.
Тогдашний министр внутренних дел еще жив. Режиссер увидел его сгорбленную спину в доме престарелых. «Он может подумать, что вы его мать», — предупредила медсестра.
«Ухо»
Конец пятидесятых.
Людвик, секретарь некоего министра, с женой Анной возвращаются с приема. У подъезда выясняется, что он потерял ключи, и они вламываются в собственный дом.
Ключи нашлись. Торчат в замке, но с внутренней стороны. А ведь они, уходя, заперли дверь, и Людвик положил ключи в карман.
Кто-то вырубил электричество. Анна пьяна и упрекает мужа, что тот не в состоянии даже починить пробки. Они спорят по пустякам, ожесточенно жестикулируют, и вдруг на кухне у кого-то из них падает вилка. Падает в щель между двумя шкафчиками. Анна пытается ее оттуда вытащить и находит… ухо.
Людвик в панике начинает жечь компрометирующие его документы. Бросает горящие обрывки в унитаз, спускает воду. Ванная заполняется едким дымом, но окно открыть они не решаются, поскольку заметили, что за их домом из машины наблюдают двое мужчин.
Второе ухо они находят в ванной под кучей грязного белья.
Еще одно — высоко под потолком, на подоконнике окошечка в ванной.
(Прохазка написал рассказ об ухе уже после советского вторжения. В скором времени его друг снял по мотивам этой истории фильм «Ухо».
Ухо — это миниатюрный кубик с антенной величиной с ресницу. Передатчик.)
Людвик догадывается, что его начальник, живущий на противоположной стороне улицы, посажен под домашний арест. Что же еще может означать отключение электричества в его особняке и три найденных жучка? Наверняка придут и за ним. Анна готовит мужа к аресту, пакует ему рубашки.
Когда герой фильма уже продемонстрирует зрителям свой страх, слабохарактерность и трусость, утром к нему придут — не для того, чтобы арестовать, а для того, чтобы назначить министром.
Табу
«Ухо» мгновенно обросло легендами и было предназначено к уничтожению. Существовала только одна копия фильма. Говорили, что это — «арестованное произведение номер один». Писали, что это один из лучших чешских фильмов в истории кино и уж точно самый лучший фильм режиссера Карела Кахини.
Арест фильма длился двадцать лет.
Ухо — персонификация невидимого существа. Продолжение идей Кафки. Все знают, что оно постоянно начеку, о нем нельзя говорить даже шепотом, и только Анна — по своей глупости и обозлясь на мужа — позволяет себе кричать на весь дом: «Ухо… Чертово ухо!..» В новелле Прохазки ухо — некий сакральный символ. «Оно становится каким-то божеством, имени которого никто не смеет произнести вслух», — написал рецензент.
Прохазка не подозревал, что его самого прослушивают и записывают уже с самых первых дней Пражской весны, с момента прихода Дубчека к власти. Он считал, что это начали делать только после вторжения Советов.
Сам же Дубчек получил в подарок техническую новинку: прототип чехословацкого цветного телевизора. Ему следовало проверить дома, как подарок работает. Поняв, что в нем жучок, он перестал им пользоваться, вынес в подвал и сознательно никому об этом не сказал. Через две недели человек, который подарил ему телевизор, сам проговорился: «А что это вы, товарищ Дубчек, уже не смотрите цветной телевизор?»
Любовь
Ленке в 1968 году было семнадцать лет. С того времени она влюблялась еще много раз. В январе 2001 года, когда рассекретили очередные документы Службы безопасности, она узнала, что трое ее кавалеров, завербованные спецслужбами, регулярно отчитывались об их отношениях.
— Испытываете ли вы к ним ненависть?
— Признаюсь, я была в шоке. Но не хочется портить воспоминаний о любви какой-то новой информацией. Что, собственно, такое — правда? Правда — то, что мы пережили, а не то, что нам кто-то через много лет расскажет.
Мне жаль этих людей. Они стали частью моей жизни. Если бы я подавила свои чувства, если бы не улыбнулась одному из них в метро, если бы они не вошли в мою жизнь, у них не было бы проблем, а спецслужбы их бы не искушали.
Да, у них не хватило смелости. Но у них были другие достоинства.
Нельзя всех судить по себе.
Для тех, кого я любила, у меня иные критерии.
Блондинка
Как-то, когда дети были еще маленькими, Ленка решила сходить в бассейн. Там она встретила девушку — улыбчивую блондинку. Они подружились. Блондинка несколько лет сидела с ее детьми, готовила, оставалась на ночь. «Всю жизнь я была уверена, что это я выловила ее из толпы, я с ней заговорила, я предложила чашечку кофе, — говорит Ленка. — Ну а сейчас из документов узнала, что это была подсадная утка, сотрудница спецслужб, ее мне специально подсунули в бассейне. Она копировала все письма, какие находила в моей квартире».
Друг
Все, кто помнит эту историю, инструктируют меня: «Только не забудьте написать, что, когда Прохазка умирал, Кахиня подложил ему большую — больше не бывает — свинью: еще при его жизни дал интервью, в котором сказал, что жалеет обо всех сделанных ими вместе фильмах».
Режиссер «Уха» Карел Кахиня был другом Прохазки. На допросе сотрудники спецслужб потребовали от него отказаться от фильмов, которые они сделали вместе. В первую очередь от «Уха». Это условие, которое ставит ему государство. Он должен отречься от Прохазки — тогда сможет продолжать работать.
Интервью, о котором вдет речь, вышло в киноведческом журнале «Кадр», и в тот же день «Руде право» перепечатало фрагменты из него с собственными комментариями. Однако это было спустя два месяца после смерти Яна, о чем никто не помнит, — кому охота копаться в газетах тридцатилетней давности.
В обоих текстах ни разу не появляется фамилия Прохазки. Кахиня рассказывает о новом фильме. Что же касается взаимных претензий, он говорит только следующее: «Все люди ошибаются. А я тем более, ибо работаю в эмоциональной сфере».
Журналист настаивает: «Но вы, наверное, можете еще кое-что добавить?»
Режиссер: «Было бы легко тут, на бумаге, отречься от всего вчерашнего и с пеной у рта причислять себя ко всему сегодняшнему».
И это все. Если не считать еще одной фразы о социализме и обещания снять в будущем фильм о Ленине.
«Нужно искренне поприветствовать Карела Кахиню — произнося эти слова, он дает нам понять, что уже находится на правильном пути самоосознания», — написал комментатор газеты «Руде право».
После этого интервью Кахиня делал фильмы для детей, о Ленине он так ничего и не снял.
Морг
Сейчас Карел Кахиня живет недалеко от Пражского Града, в уютном домике с палисадником. Ему семьдесят шесть лет. Направляясь к нему февральским солнечным днем, я размышляю о превратностях судьбы. За двадцать лет ушли из жизни несколько его сценаристов и авторов идей. Сначала Прохазка, через два года — Ота Павел, спортивный журналист, которому явился дьявол, в результате чего он оказался в больнице и в рамках лечения начал писать. Кахиня экранизировал его «Смерть прекрасных косуль». Потом умерли еще двое.
— Мой дом — переделанный под жилое помещение бывший морг, — сообщает у порога низкий худой морщинистый мужчина. — Но здесь нет духов. Если бы были, собаки не хотели бы здесь жить, — это он меня успокаивает.
Мы вспоминаем интервью.
— Я вынужден был его дать, иначе бы двадцать лет не мог снять ни одного фильма, а я прирожденный режиссер, — объясняет Кахиня. — Над этим отрывком мы с журналистом трудились месяц. Видите фразу о социализме, вот здесь?
— Вижу.
— Чтобы не сказать, что я буду поддерживать социализм, мы с этим редактором придумали такую формулу: «Я уверен, что большинство творческих деятелей, живущих в нашей стране, хотят служить социализму, хотят быть верным зеркалом современности и чутким детектором будущего».
Я же не сказал, что «я за социализм», а сказал, что «другие за». Сейчас вы видите: то, что сегодня «людям кажется», сильнее того, «как было на самом деле». Этот комментарий в «Руде право» произвел на людей впечатление, а сегодня у них все наложилось одно на другое — мои взвешенные слова и коммунистическая пропаганда, — говорит режиссер и устремляет взгляд куда-то в пространство.
Мне кажется, что я поймал момент.
— Давайте поговорим о Прохазке, — предлагаю я.
— Не могу, — отвечает Кахиня. — Как только о нем заходит речь, я