— И никогда не узнают.
— Не согласна. Узнают, через пару тысяч лет.
— Но как замечательно выглядят стулья! Смотри, вот то место, где Тибби пролил суп.
— Кофе. Я точно помню, что кофе.
Хелен покачала головой.
— Не может быть. Тибби был слишком маленьким, чтобы ему давали кофе.
— Это было еще при папе?
— Да.
— Тогда ты права, это суп. Я вспомнила другую историю, случившуюся гораздо позже, — неудачный визит тетушки Джули, когда она никак не могла взять в толк, что Тибби уже вырос. Тогда пролился кофе, причем Тибби бросил чашку нарочно. Был какой-то детский стишок «Чай, кофе — кофе, чай», который она рассказывала ему каждое утро во время завтрака. Погоди, как там?
— Знаю-знаю… нет, забыла. Каким противным мальчишкой был Тибби!
— Но стишок-то просто отвратительный. Ни один порядочный человек не мог бы с ним смириться.
— Ах вон та слива-венгерка! — воскликнула Хелен, словно сад тоже относился к их детству. — Почему в моей памяти она связана с гантелями? Вот выбегают цыплята. Пора стричь траву. Как я люблю овсянок…
Маргарет ее перебила.
— Вспомнила, — объявила она. — «Чай, чай, кофе, чай, шоколадку получай!»
— И так каждое утро в течение трех недель. Неудивительно, что Тибби рассвирепел.
— Зато теперь Тибби, можно сказать, молодец, — проговорила Хелен.
— Вот! Я знала, что в конце концов ты так скажешь. Конечно, он молодец.
Кто-то позвонил в дверь.
— Слышишь? Что это?
— Может, Уилкоксы начали осаду, — предположила Хелен.
— Чепуха. Прислушайся!
Будничное выражение исчезло с их лиц, но осталось нечто другое — ощущение, что они никогда не расстанутся, потому что их любовь основана на том, что близко обеим. Объяснения и призывы не сработали: пытаясь найти общую тему для разговора, они лишь расстроили друг друга, — а все это время спасение было совсем рядом — прошлое, которое очищает настоящее; настоящее, которое с колотящимся сердцем утверждает, что, несмотря ни на что, у них есть будущее с веселым смехом и детскими голосами. Улыбаясь, Хелен подошла к сестре.
— У меня всегда есть Мег, — сказала она.
Они посмотрели друг другу в глаза. Вознаграждение пришло из их внутренней жизни. Колокольчик все звонил размеренным звоном, но они стояли далеко от входной двери. Маргарет пошла на кухню и, с трудом пробравшись мимо ящиков, выглянула в окно. Пришел всего лишь маленький мальчик с бидоном. Вернулась будничная жизнь.
— Что тебе нужно, мальчик?
— Пожалуйста, возьмите молоко.
— Тебя послала мисс Эйвери? — спросила Маргарет довольно строго.
— Да. Пожалуйста.
— Тогда отнеси бидон назад и скажи, что молоко нам не нужно. — Потом она крикнула Хелен: — Нет, это не осада, но, возможно, попытка помочь нам ее выдержать.
— Но я люблю молоко, — прокричала Хелен. — Зачем отсылать его обратно?
— Любишь? Ну хорошо. Но нам не во что его перелить, а мальчику надо отдать бидон.
— Пожалуйста, возьмите. Мне велели зайти утром и забрать бидон, — сказал мальчик.
— Но дом уже будет закрыт.
— А яйца утром принести?
— Ты тот самый мальчик, который возился в стогах соломы на прошлой неделе. Я тебя видела.
Ребенок повесил голову.
— Ну беги и еще повозись.
— Послушай, славный мальчик, — прошептала Хелен, — как тебя зовут? Меня Хелен.
— Том.
В этом была вся Хелен. Уилкоксы тоже спросили бы у ребенка, как его зовут, но никогда не назвали бы в ответ свое имя.
— Вот ее, Том, зовут Маргарет. А дома у нас есть кое-кто еще, кого зовут Тибби.
— Мои все вислоухие, — ответил Том, решив, что Тибби — кролик.
— Ты очень хороший и весьма умный мальчик. Обязательно приходи к нам еще. Ну разве он не прелесть?
— Конечно, прелесть, — ответила Маргарет. — Он, наверное, сын Мэдж, хотя Мэдж ужасна. Но это место обладает удивительной силой.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю.
— Потому что я, пожалуй, с тобой соглашусь.
— Оно убивает то, что отвратительно, и помогает жить тому, что прекрасно.
— Согласна, — сказала Хелен, которая мелкими глотками пила молоко. — Но меньше получаса назад ты сказала, что дом мертв.
— Я хотела сказать, что это во мне все умерло. Я так чувствовала.
— Да, у этого дома более полная жизнь, чем у нас, несмотря на то что в нем никто не жил, и коли уж на то пошло, я все никак не могу свыкнуться с мыслью, что тридцать лет на нашу мебель почти не падал солнечный свет. В конце концов, наше жилище на Уикем-плейс — настоящая могила, Мег. Знаешь, у меня появилась потрясающая мысль.
— Какая?
— Выпей молока, чтобы не упасть.
Маргарет послушалась.
— Нет, я пока тебе не скажу, — сказала Хелен, — потому что ты или засмеешься, или разозлишься. Давай сначала поднимемся наверх и проветрим комнаты.
Они стали открывать окна одно за другим, пока дом не наполнился весенними шелестами. Занавески развевались, картинные рамы весело поскрипывали. Слышались восклицания Хелен, которая обнаружила, что одна кровать стоит в точности на своем месте, а другая — не так, как следовало. Она сердилась на мисс Эйвери, что та не подняла наверх платяные шкафы — «Тогда можно было бы увидеть все целиком». Наслаждалась открывающимся из окна видом. Это была та же Хелен, что четыре года назад писала свои незабываемые письма. И когда обе сестры высунулись из окна и стали глядеть на запад, Хелен сказала:
— Насчет моей идеи. Не могли бы мы вместе с тобой провести эту ночь здесь?
— Не думаю, что это получится, — ответила Маргарет.
— Тут есть кровати, столы, полотенца…
— Знаю. Но предполагается, что в доме никто не живет. И Генри предложил…
— Мне не нужны никакие предложения. Я ничего не стану менять в своих планах. Но мне было бы так приятно провести здесь с тобой всего одну ночь. Потом мне будет что вспомнить. О, Мег, радость моя, давай так и сделаем!
— Но, Хелен, девочка моя, — сказала Маргарет, — мы не можем здесь остаться без разрешения Генри. Он, конечно, дал бы его, но ты сама сказала, что сейчас не можешь появиться на Дьюси-стрит, а Говардс-Энд — такое же частное владение.
— На Дьюси-стрит — его дом. А этот наш. Здесь наша мебель. На пороге появляются люди, которые для нас свои. Давай останемся, всего на одну ночь, а Том накормит нас яйцами и напоит молоком. Почему нет? Это же здорово.
Маргарет колебалась.
— Я чувствую, что Чарльз будет недоволен, — наконец сказала она. — Его раздражает даже наша мебель, и я собиралась ее вывезти, но мне помешала болезнь тети Джули. Я понимаю Чарльза. Для него это дом матери. Он любит его, но на расстоянии. Мы с Генри могли бы взять на себя ответственность… но не Чарльз.
— Не сомневаюсь, что ему моя идея не понравится, — сказала Хелен. — Но я собираюсь исчезнуть из их жизни. И если у них будет повод сказать: «Она даже провела ночь в Говардс-Энде», — то что по большому счету от этого изменится?
— Откуда ты знаешь, что исчезнешь из их жизни? Раньше мы дважды так думали.
— Потому что мои планы…
— …которые ты меняешь в одну минуту.
— Тогда потому что у меня жизнь огромная, а у них — мелкая, — сказала Хелен разгорячившись. — Я знаю вещи, о которых они не имеют ни малейшего представления, и ты тоже знаешь. Мы знаем, что на свете существует поэзия, мы знаем, что на свете существует смерть. А им это известно лишь понаслышке. Мы знаем, что это наш дом, потому что мы чувствуем с ним связь. О, у них могут быть все документы и ключи, но на одну эту ночь мы здесь дома.
— Было бы чудесно побыть с тобой еще раз вдвоем, — сказала Маргарет. — Возможно, нам выпал один шанс из тысячи.
— Да, и мы могли бы поговорить. — Ее голос стал тише. — Это не самая потрясающая история. Но под тем шершавым вязом — я правда предвижу такую маленькую радость. Неужели мне нельзя провести с тобой всего одну ночь?
— Нет смысла говорить, что это значило бы для меня.
— Тогда давай!
— Прочь сомнения. Итак, я еду в Хилтон за разрешением?
— Не нужны нам никакие разрешения.
Но Маргарет была послушной женой. Несмотря на воображение и поэзию — а может, благодаря им, — она понимала тот формальный взгляд на вещи, который скорее всего изберет Генри. И если ей удастся, она тоже подойдет к делу формально. Одна ночевка — а большего они не просят — не предполагает обсуждение глобальных принципов.
— Чарльз может запретить, — проворчала Хелен.
— А мы его и спрашивать не будем.
— Поезжай, если хочешь. Я бы осталась и без разрешения.
В словах Хелен сквозил некоторый эгоизм, который был таким незначительным, что не портил ее характер, но лишь придавал ей большее очарование. Она осталась бы в доме и без разрешения, а на следующее утро уехала бы в Германию. Маргарет поцеловала сестру.
— Приеду до темноты. Я очень жду этого вечера! Как это на тебя похоже — придумать такой замечательный план.
— Не план, а окончание истории, — довольно печально сказала Хелен, и ощущение трагедии вновь поглотило Маргарет, как только она вышла из дома.
Маргарет боялась мисс Эйвери. Ее тревожило, что, хоть и не в полной мере, предсказание этой женщины сбывается. И Маргарет была рада, что, проезжая мимо фермы, не увидела наблюдающую за ней фигуру. Только маленький Том кувыркался в соломе.
38
Трагедия началась довольно тихо, и, как многие разговоры, с непременного подчеркивания мужчиной своего превосходства. Услышав, что Маргарет спорит с водителем, Генри подошел к ним, утихомирил парня, который не проявил должной вежливости, а потом повел жену к креслам на лужайке. Долли, которую «не посвятили» в произошедшее, выскочила с предложением выпить чаю. Генри отказался и велел увезти коляску с младенцем, поскольку они с женой хотят побыть наедине.
— Но мой маленький зайчик ничего не поймет. Ему еще и девяти месяцев нет, — попросила Долли.
— Я говорил не об этом, — резко возразил свекор.
Малыша увезли подальше, чтобы ему ничего не было слышно и он узнал о разразившемся кризисе лишь многие годы спустя. Теперь подошла очередь Маргарет.