Так что отнесемся с уважением и состраданием к тем, кто по-прежнему свято верит в содержание своего выступления и полагается на магическую силу высказываемых им идей. Если что-то из этого и получилось, то, скорее всего, за счет каких-нибудь других факторов и их сочетаний.
Из всего этого не следует, что идеи и факты неважны, – куда же без них? Просто в нынешние времена добыть факты может каждый – и столько, сколько влезет. Головы наших слушателей гудят от информационного шума и еще больше, чем когда-либо, защищаются от всего того, что не кажется необходимым или требует сознательного усилия.
Недавно я присутствовала на деловом завтраке: семь-восемь весьма продвинутых топ-менеджеров по традиции встречаются раз в полгода и обмениваются новостями, сочетая приятное с полезным. Приглашают в свой «полузакрытый клуб» разных людей, которые, как кажется устроителям, могут быть занятны или полезны, – так и я сподобилась. Общение неформальное, завтрак легкий. Говорят и о делах, и об отдыхе, и о хороших книгах и тренингах. В тот раз речь зашла о некоем экономическом бестселлере: те, кто читал, находили его весьма интересным, но предупреждали: читать будет трудно.
Что, идеи столь сложны для понимания? Да нет, как раз очень внятно написано. Так почему же трудно? А он написан, как раньше книги писали: все текст и текст, ни рамочек с выводами, ничего вообще, а мы же воспитаны уже на подготовленных материалах – что ему мешало людям жизнь облегчить?
Справедливости ради замечу, что не все читавшие столь остро нуждались в «рамочках с выводами» и на свете еще водятся люди, способные не без удовольствия читать обычный текст – особенно если он интересный. Но… тенденция, однако. По диагонали уже привычнее, иначе не успеть и как-то даже обидно получается. Это я к тому, что бедное содержание может восприниматься с трудом… особенно если на самом деле оно как раз богатое.
Но что имеем, то имеем: участник тренинга в своей жизни и работе обречен на то содержание, которое должен «донести». У него есть цель и кое-какие средства для ее достижения. Не так уж мало. Понимая, кому и зачем собирается сообщить нечто, он может трансформировать это «нечто». Разделить на части, удобные для восприятия, – это раз, опереться на интересы и потребности аудитории – это два, придумать уместные и занятные «поддержки», которые придадут содержанию хоть какой-то «вкус, цвет и запах», – это три, найти для себя хоть что-то действительно интересное и новое и в теме, и в самой ситуации выступления – это четыре.
Последнее существенно: если не впадать в крайности, а значит, не пытаться с жаром рассказывать людям то, что интересно только тебе, личное отношение и увлеченность предметом – могучая сила. Более того, чем суше и сложнее предмет, тем этот призвук живого и горячего интереса дороже ценится, лучше «работает».
Может быть, потому, что это одна из тех немногих вещей, которые обычно не подделываются.
Глава 5Где же выход из этого исхода?
Злосчастный выступающий от всех своих задач и проблем и от всего, что ему еще следует «развить», может совсем приуныть. Призрак стоножки, стоящей враскоряку под гнетом множества одинаково важных задач, все ближе. Теперь еще и содержание, которое надо структурировать, при этом не забыв о потребностях аудитории, а заодно каждую минуту надобно помнить о контакте с ней, вовремя подбрасывать вопросы и шуточки, следить за временем, шевелить конечностями, управлять звучанием и вовремя подхватывать нить собственной мысли, ежели она запутается или оборвется. Сдохнуть можно.
Какое там удовольствие, какой кураж – дали несчастному пятнадцать мячиков и велели жонглировать, да еще чтоб с огоньком. Издевательство сплошное – вот что я вам скажу.
Нет, так дело не пойдет. Стоножкам – бой, карте – место. Можем сосредоточиться на паре-тройке важных навыков и более или менее наплевать на все остальное – вот уже и ножек не сто, а пять, уже полегче. Что там «в фоне» булькает – не наше дело, и пусть тренер справляется с собственным перфекционизмом как умеет. Но бывает и по-другому: в запросе нет этих самых «пяти ножек», нужно всем разное и понемногу, прямой необходимости в дрессировке – повторенье-мать-ученья, бла-бла-бла – нет. Но, разумеется, есть много такого, с чем полезно и интересно экспериментировать, что может дать неожиданное и интересное изменение качества выступления целиком.
Когда-то в текстах великого Милтона Эриксона – был такой гениальный американский психотерапевт, делавший удивительную работу, несмотря на инвалидное кресло и смазанную речь, – встретилась мне парадоксальная мысль. А именно: где проблема, там и ресурс, в самой проблеме уже содержится подсказка, только лови.
Смотрите, что получается: мы имеем дело с россыпью маленьких задач, которые невозможно решать последовательно, но ведь сказанное верно не только в отношении тренинга каких-то навыков и умений, оно и в жизни так. Что происходит с нами, когда мы учимся чему угодно, все мы помним. Мелкие действия соединяются в более крупные единицы, которые потом даже не всегда удается разложить на составляющие: нам дела нет до этих составляющих, мы уже научились, это работает.
Человеческая речь, пусть даже и публичная, тоже состоит из более крупных единиц, которые естественно, через опыт – пусть мы даже его не вполне осознаем – объединяют ответы на все наши «что», «как», «когда», «кому», «зачем». И ведь получается! И если мы хотим, чтобы получалось лучше для нас самих, аудитории и дела, ради которого мы перед ней и стоим, стоит обратить внимание не только на «мелочевку», но и на то, на чем держится соединение отдельных параметров.
Все мы интуитивно понимаем, что разные цели, аудитории и содержание просят чуть разной отделки, разного контакта. Наш голос, если мы не чрезмерно озабочены чем-то своим, послушно и чаще всего вполне адекватно следует за этим образом, слова мы тоже подбираем подходящие.
«Что-то» за нас решает, причем чаще всего правильно, когда подойти к аудитории поближе на три шага, а когда отойти. Самое интересное, что все это мы придумали не сами, а как-то незаметно впитали, подсмотрели, подслушали. Момент «сборки» даже и вспомнить невозможно: как-то сложилось. Вопрос: что?
Что дает нам ощущение уместности, уверенность – и освобождает нас от сознательных раздумий по сотням мелких вопросов во время выступления?
Ответов, наверное, может быть много, но мне нравится один. Удобная и достаточно крупная единица, которую не надо собирать всякий раз по частям, – это речевая роль. В науках о языке ее определяют как «нормативную, одобренную обществом манеру речевого поведения, которое соответствует статусу языковой личности», ну и ладно. Нас больше интересует практическая польза и возможности, которые она дает.
Давайте, дорогие мои, рассуждать наивно, как будто бы никаких наук о языке и нет на свете. В разных ситуациях мы говорим по-разному – так? При этом нас все-таки узнают и с другими людьми не путают – так? Значит, есть у нас некоторый репертуар речевых ролей, и это наш способ вписываться в ситуацию – конечно, в меру доступного нам понимания. Но есть одновременно и что-то неизменное, оно и позволяет нам оставаться самими собой.
Нажитый репертуар речевых ролей связан с опытом, с разнообразием ситуаций общения, в которые мы попадали в жизни, но не только. Он связан еще и с тем, какие стили и манеры публичной речи мы вообще встречали, что считается правильным и уместным в нашем окружении, кому мы невольно, хоть чуть-чуть, но подражаем.
Речевая роль – это наш способ существования, но она же отражает наше понимание ситуации.
Если мы воспринимаем свое выступление как ответу доски, невесть откуда возьмутся и поза, и голос, и способ структурировать содержание, и нежелание смотреть в глаза, и все остальное. Если же мы втайне полагаем, что свою аудиторию сейчас будем чему-нибудь учить, все остальное тоже подтянется, легкий оттенок менторского тона, категоричность суждений, выбор слов.
Это если брать простенькие и потому грубоватые примеры.
На самом деле все гораздо интереснее, потому что за привычными и знакомыми ролями хоть чуть-чуть, но проглядывают другие – те, которые нам в принципе доступны, но которым не дано развернуться и проявляться.
И вот как раз эти «речевые роли за кулисами» могут помочь сделать нашу публичную речь гораздо свободнее, интереснее и для слушателя, и для нас самих. Прежде чем рассказать, как это делается, я еще немного позанудствую, уж потерпите.
От подробного разговора о том, кто и что думал о ролях, я вас – так и быть – избавлю. А скажу только самое необходимое. Давайте вспомним, что все роли предполагают взаимность: король и свита, кошка и мышка, мать и дитя, нападающий и вратарь – в публичном пространстве все то же самое. Обозначая своим поведением, словарем, речевой стилистикой ту или иную роль, мы предлагаем сыграть аудитории дополнительную. Она может на это пойти, а может и не пойти. Воображая про аудиторию что-то касающееся ее роли, мы тоже принимаем или не принимаем дополнительную.
Классика: молодой и амбициозный выступающий, умница и эксперт, приписывает аудитории намерение его оценивать и только оценивать. Может, это так. А может, и нет – но его фантазия такова. Стало быть, он видит перед собой нечто вроде экзаменационной комиссии. Если он принимает «расклад», мы услышим речь отличника на экзамене. Возможно, это существует только в его голове, возможно, основано на опыте и ему случалось работать с аудиториями, которые «предлагали» именно этот расклад. И тут уж от него зависит, остаться в рамках схемы или отступить от нее. Как? – понятно, заговорив иначе, из другой речевой роли. Скажем, как узкий специалист в своем деле – с коллегами, которые тоже эксперты, но немного в другом. Отсюда сразу возникает масса практических следствий. Например, становятся возможными вопросы к аудитории, чего в первой схеме быть не может просто по определению. Сами вопросы тоже подсказываются ролью: нельзя спросить, «все ли по