– Тебя нужно взять в команду! – орет она.
Мисс Коннорс:
– Зайди ко мне сюда в перемену. С такими руками ты далеко пойдешь.
Я:
Через три часа встречаемся – мисс Коннорс печальна и подавлена. Двумя пальцами держит листок с моими текущими оценками: D, C, B—, D, C—, C, A. Никакого баскетбола, потому что А по рисованию, а средний балл у меня печальные 1,7. Мисс Коннорс выиграла стипендию как игрок в лакросс не потому, что она робкая и стеснительная. Отчитывает меня мама-не-горюй, потом снова ставит на линию, на броски.
Мисс Коннорс:
– Попробуй с угла чтоб от щита отскочил ты не думала про репетитора отличный бросок это «дэшки» тебя топят попробуй из-под корзины он потруднее я может что-то смогу сделать с оценкой по обществоведению но с англичанкой вашей пустой номер она терпеть не может спорт а крюком бросишь?
Я делаю, что мне говорят. Хотела бы нормально с ней побеседовать, объяснила бы, что ей денег не хватит заманить меня в свою баскетбольную команду. Бегать? Потеть? Чтоб тебя роняли на пол генетические мутанты? Вот уж спасибо. Если бы в баскетболе был отдельный игрок для штрафных, тогда б я подумала. Соперник проштрафился, нужно ему отплатить. Бум. Но оно так не бывает, ни в баскетболе, ни в жизни.
Мисс Коннорс явно в восторге. Нравится мне хоть в чем-то блеснуть – хотя бы в мысленных штрафных ударах, один за другим. Пусть еще пару минут помечтает. Потихоньку подтягивается мужская университетская команда. Рекорд у них: ноль – пять. Вперед, вомбаты!
Баскетболина, он же Брендан Келлер, активный участник моего пюрешно-соусного унижения в первый день учебного года, стоит под корзиной. Остальные делают пробежки, пасуют ему. Брендан поднимает клешню тощего осьминога и небрежно опускает мяч в корзину. Пока на площадке только одна команда, наши непобедимы.
Тренер мужской команды рявкает что-то непонятное, и команда выстраивается за Баскетболиной тренировать свободный бросок. Он бьет мячом в пол – шмяк, два, три. Бросает. Блямс об бортик. Шмяк, два, три… Мимо. Мимо. Мимо. Ему хоть тощую шею скрути, он все равно и в щиток-то не попадет.
Мисс Коннорс разговаривает с тренером парней, а я смотрю, как остальные члены команды выбивают жалкие тридцать процентов. Потом она свистит в свисток, подзывает меня. Мальчишки отходят в сторону, я подхожу к линии.
– Давай, покажи им, – приказывает мисс Коннорс.
Я как дрессированный тюлень: шмяк, шмяк, хлоп, вверх, шурх; снова, снова и снова, пока чужие мячи не перестают стучать и все глаза не обращаются на меня. Мисс Коннорс и Баскетбольный Тренер заводят серьезный разговор – брови вниз, руки в боки, бицепсы играют. Парни таращатся на меня – пришелицу с Планеты Штрафной Бросок. Что вообще за девчонка?
Мисс Коннорс дает Тренеру кулаком в предплечье. Тренер дает мисс Коннорс кулаком в предплечье. Предлагают мне сделку. Если я научу Баскетболину шурхать штрафные броски, мне автоматически поставят «А» по физкультуре. Я пожимаю плечами, они ухмыляются. Мне не сказать «нет». Вообще ничего не сказать. Я просто не приду.
Закрашивать за контуром
Кабинет рисования весь расцвел, точно музей, где сплошные О’Кифы, Ван Гоги и этот француз, который рисовал лепестки крошечными точками. Мистер Фримен сейчас – Самый Модный Учитель. Ходят слухи, что в школьной летописи его запишут Учителем Года.
В классе у него действительно классно. Можно есть, главное при этом – работать. Пару бездельников, которые перепутали свободу с безобразием, он вышвырнул, остальные ведут себя прилично. Тут интересно, уходить не хочется. В свободное от уроков время в классе толпятся художники, скульпторы, графики – некоторые ученики застревают здесь до тех пор, пока не отъедет самый-самый последний автобус.
Картина мистера Фримена все круче. Какой-то газетчик прослышал о ней и написал статью. В статье сказано, что мистер Фримен – одаренный гений, посвятивший жизнь свою делу воспитания подрастающего поколения. К статье прилагалась цветная фотография недописанной картины. Кто-то донес про нее в школьный совет, и некоторые его члены себя на ней опознали. Наверняка будут судиться.
Вот еще бы вставил мистер Фримен дерево в свой шедевр. Я все не придумаю, как сделать так, чтобы оно выглядело правдоподобно. Уже испортила шесть заготовок для клише. В голове я все вижу: могучий старый дуб с толстым ребристым стволом, тысячи листьев тянутся к солнцу. У меня перед домом растет такое дерево. Я чувствую, как дует ветер, слышу голос пересмешника, который возвращается в гнездо. А пытаюсь вырезать – получается мертвечина, какие-то зубочистки, детская фигня. Не вдохнуть мне в нее жизнь. Хоть бросай. Ну его. Но больше мне делать нечего, вот я и вожусь дальше.
Вчера к нам вломился Директор Директор – пронюхал, что тут весело. Двигал усами: радар, вычисляющий, где что не по правилам. Едва он переступил порог, незримая рука выключила радио, все пакеты с чипсами исчезли, остался лишь слабый запах соли, смешавшийся с запахом масляного кармина и влажной глины.
Обвел глазами класс – вдруг кто смеется. Обнаружил только склоненные головы, плавно движущиеся карандаши, усердные кисти. Мистер Фримен подправлял темные корни волос на голове у тетки из школьного совета; он спросил, чем может Директору Директору помочь. Директор Директор поперся прочь в направлении табачной гавани Человеческих Отбросов.
Если вырасту, может, стану художницей.
Королева плакатов
Хезер оставила записку у меня в шкафчике – умоляет зайти к ней после уроков. У нее беда. Для «Март» она недостаточно хороша. Выкладывает мне это у себя в комнате, громко рыдая. Я слушаю, собирая катышки со свитера.
«Марты» собрались мастерить подушечки-валентинки для детишек, которые лежат в больнице. Мег и Эмили стачивали три стороны, остальные набивали, зашивали, наклеивали сердечки и плюшевых медвежат. Хезер отвечала за сердечки. Очень нервничала, поскольку нескольким «Мартам» не понравился ее наряд. На нее наорали – мол, криво приклеено. А потом с бутылки с клеем свалился колпачок, и одну подушку она совсем испортила.
В этот момент рассказа она швырнула куклу в противоположную стену. Я отодвинула лак для ногтей от нее подальше.
Мег понизила Хезер до набивальщицы подушек. Когда конвейер по производству подушек заработал снова, началось собрание. Тема: акция «Консервы». Старшим «Мартам» поручается доставить продукты нуждающимся (в присутствии фотографа из газеты) и встретиться с директором, чтобы скоординировать то, что нужно скоординировать.
Я отключаюсь. Хезер говорит о том, кому поручены старосты, кому поручено заниматься рекламой и еще чем-то там. На землю я возвращаюсь, только когда Хезер произносит:
– Я же знаю, Мел, что ты не будешь возражать.
Я:
– Против чего?
Хезер:
– Я знала, что ты не откажешься помочь. Эмили это, наверное, специально. Она меня не любит. Я хотела попросить тебя помочь, потом сказала, что сама сделаю, но это было бы нечестно, да и вообще на меня свалили бы все плакаты до конца года. В общем, я сказала, что у меня есть подруга, ужасно талантливая, жуть какая ответственная, можно она нам поможет с плакатами?
Я:
– И кто это?
Хезер [она уже смеется, но лак для ногтей я все же держу от нее подальше]:
– Ты, глупая. Ты лучше меня рисуешь, и времени у тебя больше. Ну соглашайся, пожалуйста! Может, они как увидят, какая ты талантливая, так и вообще пригласят тебя к себе! Ну пожалуйста, прошу тебя, просто страшно-ужасно-невероятно прошу! Если я и тут не справлюсь, они точно внесут меня в черный список, и тогда мне уже ни в какое хорошее место не пробиться!
Как тут откажешься?
Мертвые лягушки
На биологии мы от фруктов перешли к лягушкам. Вообще-то лягушки у нас должны были быть в апреле, но лягушек нам почему-то поставили 14 января. Лягушки из шкафа куда-то исчезают, так что сегодня мисс Кин вооружила нас ножами и сказала, чтобы никого тут не тошнило.
Мой Партнер по Лабораторным Дэвид Петракис доволен, как слон: наконец-то анатомия. Нужно вызубрить список. Косточка для прыганья крепится к косточке для скаканья, косточка для кваканья крепится к косточке для ловли мух. Он всерьез рассуждает, что нужно бы надеть медицинскую маску на время «операции». Считает, что практиковаться очень полезно.
В классе пахнет не яблоками. Пахнет лягушками – помесь дома престарелых и картофельного салата. Зад- ний Ряд встрепенулся. Кромсать мертвых лягушек клас- сно.
Наша лягушка лежит на спине. Ждет, когда появится принц и поцелуем превратит ее в принцессу? Я стою над нею с ножом. Голос мисс Кин превращается в комариный писк. Горло сжимается. Дышать трудно. Опускаю руку на стол, чтобы не покачнуться. Дэвид пришпиливает лягушачьи лапки к лотку для препарирования. Я должна вспороть лягушке живот. Лягушка не возражает. Она уже мертвая. В животе у меня зарождается крик – я чувствую, как плоть рвется под нажимом, чувствую запах грязи, листьев в волосах.
Не помню, как я вырубилась. Дэвид говорит, что, падая, я стукнулась головой о край стола. Медсестра звонит моей маме – мне нужно накладывать швы. Врач светит вглубь глаз ярким фонариком. Она может прочитать, какие у меня там мысли. Если прочитает, что сделает? Вызовет полицию? Сдаст меня в дурдом? Мне этого хочется? Мне хочется одного: спать. Весь смысл того, чтобы молчать, замалчивать память, – это отгонять ее прочь. Не выходит. Чтобы вырезать случившееся из моей головы, придется отсечь часть мозга. Может, придется подождать, пока Дэвид Петракис станет врачом, – а там ему это и доверить.
Моделька
Хезер пригласили работать моделью в одном из магазинов в торговом центре. Говорит – через неделю после того, как ей сняли брекеты, они пошли с мамой покупать очки, к ней подошла какая-то дама и спросила, не модель ли она. Я сильно подозреваю, что все дело в том, что папа ее работает в управляющей компании этого торгового центра.