Шиван толкает Эмили локтем, смотрит на дверь.
Шиван:
– Вон он. Энди Эванс, только что вошел. Кажется, тебя высматривает, Эм.
Я оборачиваюсь. Предмет разговора – ОНО. Энди. Энди Эванс. Короткое кургузое имя. Энди Эванс входит, в руке мешок из «Тако-белл». Угощает уборщика буррито. Эмили и Шиван хихикают. Возвращается Хезер, на лице снова улыбочка, спрашивает, такой ли Энди плохой, как все говорят. Лицо у Эмили делается цвета консервированной свеклы.
Шиван:
– Да это просто слухи.
Эмили:
– Красавец – это факт. Богач – это факт. Немножко опасный и вчера вечером мне звонил – тоже факт.
Шиван:
– По слухам, спит со всем, что движется.
Челюсти у меня слипаются окончательно.
Эмили:
– А я в это не верю. Слухи распространяют те, кому завидно. Привет, Энди. Всем еды принес?
Как будто Князь Тьмы раскинул над столом свою мантию. Свет померк. Меня трясет. Энди стоит у меня за спиной и флиртует с Эмили. Я наваливаюсь на стол, только чтобы быть от него подальше. Стол пилит меня напополам. Губы у Эмили двигаются, свет флуоресцентных ламп блестит на зубах. Другие девчонки подтягиваются к ней поближе, впитывают Лучи Обаяния. Видимо, все говорят, я чувствую вибрацию где-то в глубинах позвоночника, будто от сабвуфера. Слов не слышу.
Он перебирает пальцами мои волосы, завязанные в хвост. Эмили щурится. Я бормочу какую-то чушь и убегаю в туалет. Вываливаю обед в унитаз, умываю лицо ледяной водой, текущей из горячего крана. Хезер не идет меня искать.
Искусство мрака
Небо из цементной плиты низко нависает над головами. В каком направлении восток? Я так давно не видела солнца, что уже и не вспомнишь, какое оно. Из нижних ящиков шкафа выползают водолазки. Глаза водолазов смотрят с зимней одежды. Кого-то из одноклассников нам не видать до весны.
У мистера Фримена неприятности. Серьезные. Когда школьный совет срезал ему бюджет на канцелярию, он перестал вести документацию. Его на этом застукали. Учителя подали оценки за вторую четверть, у мистера Фримена оказалось 210 «А». Кто-то почуял неладное. Возможно, секретарша.
Что теперь – его вызовут к Директору Директору и впишут выговор в Учетную Карточку? Он перестал работать над своей картиной – а мы уже решили, что получится просто потрясающее, переворачивающее душу произведение искусства, которое потом продадут с аукциона за миллион долларов. В классе холодно, лицо у мистера Фримена в серо-багровых тонах. Если бы он не был так расстроен, я бы спросила, как называется такой цвет. Но он просто сидит на табуретке, синеватая шкурка, которую сбросил сверчок.
С ним никто не разговаривает. Мы дуем на пальцы, чтобы их обогреть, а потом лепить, рисовать, или красить, или – в моем случае – вырезать. Я взялась за новое клише. Последнее мое дерево выглядело так, будто зачахло от грибковой инфекции, – а это совсем не то впечатление, которого я добивалась. От холода линолеум тверже обычного. Погружаю в него штихель, веду, пытаясь прочертить контур древесного ствола.
Но вместо этого прочерчиваю линию своего большого пальца и разрезаю его. Чертыхаюсь, засовываю палец в рот. Все на меня смотрят, вытаскиваю палец. Подбегает мистер Фримен с коробкой салфеток. Порез неглубокий, я трясу головой, когда он спрашивает, не сходить ли мне в медкабинет. Он споласкивает мой штихель под раковиной, посыпает отбеливателем. Какое-то требование по борьбе со СПИДом. Чистый обеззараженный штихель он несет обратно к моему столу, но застревает перед своей картиной. Он ее пока не закончил. Правый нижний угол пуст. Лица у заключенных зловещие – от них глаз не оторвать. Не хотела бы я, чтобы такое висело у меня над диваном. Вдруг возьмет ночью и оживет.
Мистер Фримен делает шаг назад, как будто только что увидел в собственной картине что-то новое. Кромсает полотно моим штихелем, уничтожая его с длинным шершавым звуком, от которого весь класс дружно втягивает воздух.
Мои отметки
Третья четверть
Вомбату крышка
Вомбат накрылся. Кворум не собрали, голосование не состоялось. Нынче с утра Директор Директор сделал объявление. Сказал, что даже шершни лучше отражают дух нашей школы, чем какое-то там заграничное сумчатое, плюс на маскот вомбата уйдет уйма денег из бюджета на выпускной. Мы «Шершни» – и все тут.
Старшие совершенно согласны. Они ж потом в глаза никому не смогут посмотреть, если их выпускной перенесут из танцевального зала в отеле «Холидей-инн» в школьный спортзал. Что они, первоклашки ка- кие-то?
Наши чирлидерши придумывают дурацкие песенки с жужжанием в конце. По-моему, это чушь собачья. Так и представляю себе, как команды соперников явятся с гигантскими мухобойками и банками репеллента, сделанными из папье-маше, – и будут нас уничи- жать.
У меня на шершней аллергия. Один укус – и вся кожа идет волдырями, а горло распухает.
Холодная погода и автобусы
Я пропустила автобус, потому что, когда прозвонил будильник, было слишком темно. Мне нужны часы, которые будут включать лампочку в 300 ватт, когда мне пора вставать. Ну петух тоже сойдет.
Сообразив, что уже поздно, решаю не торопиться. Чего переживать-то? Маман спускается вниз, а я там читаю юмористическую страницу в газете и ем овсянку.
Маман:
– Опять на автобус опоздала.
Я киваю.
Маман:
– Думаешь, я тебя опять отвезу.
Еще кивок.
Маман:
– Сапоги надень. Пешком далеко, а вчера опять снег шел. Я и так опаздываю.
Неожиданно, но не так уж плохо. Прогуляться даже приятно – она ж не заставила меня типа отшагать десять миль вверх по склону холма в метель. На улицах тихо, красиво. Снег присыпал вчерашнюю слякоть, осел на коньках крыш – сахарная пудра на пряничном городке.
Добравшись до «Файет», нашей городской пекарни, я снова успела проголодаться. Они пекут совершенно обалденные донаты с вареньем, а у меня в кармане – деньги на обед. Решаю купить два доната и устроить себе бранч.
Пересекаю парковку – и тут из дверей выходит ОНО. Энди Эванс, в одной руке донат, с которого капает варенье, в другой стаканчик кофе. Я останавливаюсь прямо в замерзшей луже. Может, если застыть, он меня не заметит. Так выживают кролики – при виде хищников замирают на месте.
Он ставит кофе на крышу своей машины, ищет в кармане ключи. Прямо совсем взрослый: кофе, ключи от машины, школу прогуливаем. Роняет ключи, чертыхается. Он меня не заметит. Меня здесь нет, не видит он, как я тут стою в своей ярко-красной куртке.
Так мне и повезло с этим типом. Он поворачивает голову, видит меня. Волчья улыбка – бабушка, почему у тебя такие большие зубы.
Делает ко мне шаг, в руке донат.
– Попробуешь? – спрашивает он.
Кролик бросается наутек, только след остается на снегу. Спасайся спасайся спасайся. И чего я так же не сбежала раньше, когда еще была вменяемой говорящей девчонкой?
На бегу начинает казаться, что мне одиннадцать лет и я очень проворная. Я прожигаю полосу на тротуаре – снег и лед тают на метр в обе от меня стороны. Останавливаюсь, и тут в голову приходит новехонькая мысль:
А мне вообще надо в эту школу?
Побег
Первый час быть прогульщицей очень здорово. Никто тебе не талдычит, что делать, что читать, что говорить. Ты прямо как в телесериале – я не про дурацкие прикиды, а про этакий видок «я круче всех, что хочу, то и делаю».
Шляюсь по главной улице. Косметический салон, продуктовый магазин, банк, канцелярские товары. На табло у банка написано, что на улице минус шесть. Шлепаю обратно по другой стороне. Хозтовары, электротовары, парковка, продукты. Внутри все замерзло, я же вдыхаю холодный воздух. Слышно, как потрескивают волоски в носу. Я уже не шагаю, а медленно волочу ноги. Подумываю даже, не двинуть ли вверх по холму в школу. Там хоть топят.
Спорим, в Аризоне прогуливать школу веселее, чем в центре штата Нью-Йорк. Никакой тебе слякоти. Никакого пожелтевшего снега.
Спасает меня автобус. Кашляет, пыхтит, выплевывает перед продуктовым магазином двух старушек. Залезаю. Конечная точка: торговый центр.
Как-то не представить себе торговый центр закрытым. Он всегда должен быть в прямом доступе, как молоко в холодильнике или Бог. Но когда я вылезаю из автобуса, он только открывается. Менеджеры магазинов перекладывают из руки в руку связки ключей и двойные порции кофе, решетка у двери взлетает в воздух. Вспыхивает свет, включаются фонтаны, за гигантскими папоротниками начинает звучать музыка – открыто.
Седоволосые бабульки и дедульки бредут с ходунками, скрип-скрип, полным ходом, даже на витрины не смотрят. Я рассматриваю весеннюю моду – то, что было в ходу в прошлом сезоне, в этом году уже не пойдет. А какие покупки с мамой, если мне влом с ней говорить? Может, ей и понравится – хоть споров не будет. Но тогда придется все носить по ее выбору. Заморочка – словарное слово на три очка.
Сажусь у главного лифта, там, где после Хэллоуина устанавливают «Мастерскую Санта-Клауса». В воздухе пахнет жареной картошкой и жидкостью для мытья полов. Солнце в световом фонаре по-летнему жаркое, я снимаю слой за слоем – куртку, шапку, варежки, свитер. За полминуты худею на три кило – кажется, сейчас поплыву вверх рядом с лифтом. Над головой чирикают какие-то бежевые пичужки. Никто не знает, как они сюда залетели, просто живут внутри и поют красивые песни. Ложусь на скамейку, смотрю, как пичужки кружат в теплом воздухе, а потом солнце раскочегаривается так, что того и гляди прожжет мне глазные яблоки насквозь.
Нужно, наверное, кому-то сказать, просто сказать кому-то. Переломить себя. Выпустить, выбросить наружу.
Хочется снова стать пятиклассницей. Да, вот это уж действительно страшная тайна, почти такая же страшная, как и та, другая. В пятом классе все было просто: уже большая, могу играть во дворе без мамы, еще маленькая, не смей выходить за пределы квартала. Поводок самой подходящей длины.