Иду в туалет и надеваю футболку задом наперед, чтобы спрятать горчичное пятно под волосами.
Снегопад и школа как всегда
Вчера за ночь выпало пятнадцать сантиметров снега. В любой другой части страны это считалось бы обильным снегопадом. В Сиракузах нет. У нас обильных не бывает. В Южной Каролине выпал сантиметр снега – все закрывается и есть что обсудить в вечерних новостях. У нас с утра пораньше проходят снегоуборочные машины, а потом на шины надевают цепи.
Волосатая рассказывает, что в семидесятые школу как-то закрыли на целую неделю из-за энергетического кризиса. Стоял страшный холод, топить здание было слишком дорого. Вид у нее тоскующий. Тоскующий – словарное слово на одно очко. Волосатая громко сморкается, достает очередной вонючий леденец от кашля. Ветер швыряет в окно хлопья снега.
Учителям очень нужно, чтобы школу на денек закрыли. Вид у них необычайно бледный. Мужчины неаккуратно бреются, женщины не снимают уличную обувь. У них какой-то учительский грипп. Носы текут, горла распухают, глаза обведены красным. В школу они приезжают ровно настолько, чтобы заразить всю учительскую, а потом, когда им присылают замену, садятся на больничный.
Волосатая:
– Откройте учебники. Кто скажет, что символизирует снег у Готорна?
Класс стонет.
Волосатая хочет, чтобы снег символизировал холод – по крайней мере, я так думаю. Холод и молчание. Снег – он совсем беззвучный. Небо кричит, чтобы его на нас сбросить, сотня банши мчатся на кромке вьюги. Но стоит снегу опуститься на землю, он умолкает – тихий, как мое сердце.
Глупо глупо
Забираюсь к себе в кладовку после уроков – не по силам мне ехать домой в полном автобусе потных оскаленных ртов, которые высасывают мой кислород. Здороваюсь с Майей на плакате, с кубистическим деревом. Скульптура из индюшачьих костей снова свалилась на пол. Ставлю ее на полку рядом с зеркалом. Она снова сползает, лежит молча. Ну ее, я сворачиваюсь в кресле. В кладовке тепло, можно подремать. Дома мне толком не уснуть. Просыпаюсь, потому что одеяло съехало на пол или потому что я стою у кухонной двери и пытаюсь выйти. В этом моем укрытии как-то безопаснее. Начинаю дремать.
Просыпаюсь от девчоночьего вопля:
– Давай, поднажми, ПОДНАЖМИ же! П-О-Д-Н-А-Ж-М-И!
В первый момент думаю, что попала на остров невменяшек, но потом раздается рев толпы. Баскетбольный матч, последний в сезоне. Смотрю на часы: 20:45. Проспала несколько часов. Хватаю рюкзак и мчусь по коридору.
Шум затягивает меня в спортзал. Последнюю минуту матча я стою у двери. Толпа отсчитывает секунды, будто в новогоднюю полночь, потом трибуны взрываются – жужжат, как рассерженные шершни. Мы победили, выиграли у «Коутсвильских кугуаров» со счетом 51:50. Чирлидерши рыдают. Тренеры обнимаются. Меня тоже подхватывает, и я хлопаю в ладоши как маленькая.
Ошиблась я, подумав, что меня тут ждут. Нужно было сразу бежать домой. Не побежала. Осталась. Захотела принять участие.
Дэвид Петракис проталкивается к дверям в компании друзей. Видит, что я на него смотрю, отделяется от остальных.
Дэвид:
– Мелинда! Ты где сидела? Видела последний бросок? Обалдеть! Ващеобалдетьнафиг.
Стучит о землю воображаемым мячом, делает ложные выпады влево, вправо, готовится к удару. Занимался бы лучше нарушениями прав человека. А он не унимается – мяч улетает и катится вниз. Послушать его – они выиграли чемпионат НБЛ. А потом он приглашает меня к себе – отпраздновать, съесть пиццу.
Дэвид:
– Ну давай, Мел! Пошли с нами! Папа сказал – приводи кого хочешь. А потом, если скажешь, отвезем тебя домой. Будет весело. Ты ж помнишь, что такое весело?
Не-а. Никаких вечеринок. Нет, спасибо. Бормочу извинения: домашка, родители строгие, поиграть на тромбоне, поздно вечером к стоматологу, нужно покормить бородавочников. Плохие у меня воспоминания от вечеринок.
Дэвид не анализирует моих извинений. Был бы девчонкой – стал бы ныть и упрашивать. Парни не такие. Да/нет. Вопрос-ответ. Как хочешь. До понедельника.
Кажется, если у тебя больше одного человека в голове, это какой-то психиатрический диагноз. Так оно и со мною по дороге домой. Внутри скандалят две Мелинды. Мелинда Первая страшно злится, что ее не пустили на вечеринку.
Мелинда Первая:
– Ты жить вообще собираешься? Подумаешь – пицца. Ничего бы он тебе не сделал. Там же его родители! Зря переживаешь. Мы что, никогда уже больше развлекаться не будем, что ли? Ну вот и превратишься в чокнутую старуху, у которой сто котов и она вызывает полицию, если кто-то из детей случайно забирается к ней на задний двор. Терпеть тебя не могу.
Мелинда Вторая дожидается, пока первая прекратит истерить. Вторая внимательно разглядывает кусты у тротуара – вдруг там спрятался бандит или кто похуже.
Мелинда Вторая:
– Мир – место опасное. Откуда тебе знать, что там может случиться? Может, он наврал про родителей. Обмануть тебя хотел. Поди пойми, врет человек или нет. Исходи из худшего. Готовься к катастрофе. Давай домой, живо. Мне тут не нравится. Слишком темно.
Ну выпинаю я их обеих из головы – и кто там останется?
Памятная ночь
После матча не заснуть. Снова. Пару часов настраиваю радиоприемник на странные ритмы ночи. Выслушиваю какую-то заумь из Квебека, репортаж с фермы в Миннесоте, сельские новости из Нэшвилла. Вылезаю через окно на крышу веранды, заворачиваюсь во все какие есть одеяла.
Толстое белое семечко дремлет на небе.
Слякоть подмерзла. Часто говорят, что зима длится вечно, но это потому, что многие одержимы градусником. К северу отсюда, в горах, из кленов течет сироп. Храбрые гуси пробивают клювом тонкий ледок на озере. Под землей ворочаются во сне бледные семена. Начинают шевелиться. Мечтать о зелени.
В августе луна казалась ближе.
Рейчел потащила нас в конце каникул на вечеринку – к чирлидершам, с пивом, старшими и музыкой. Шантажом заставила своего брата Джимми нас туда отвезти. Мы все собирались остаться у Рейчел на ночь. Мама ее считала, что Джимми повез нас кататься на роликах.
До фермы от нашего района километра три. Выпивку разливали в амбаре, там же стояли усилители. Почти все околачивались на границе света и темноты. Гости напоминали моделей из рекламы джинсов – худые-прехудые, пухлые губы, крупные серьги, белые улыбки. Я почувствовала себя совсем маленькой.
Рейчел, понятное дело, быстро вписалась. Она многих тут знала через Джимми. Я попробовала пива. На вкус хуже лекарства от кашля. Выпила до дна. Еще стакан, потом еще, потом стало страшно, что меня сейчас вытошнит. Я выбралась из толпы и побрела к лесу. Листья блестели в свете луны. Я видела огни – такие звезды, застрявшие среди сосен. Кто-то хихикал за стеной темноты, девочка с мальчиком тихо перешептывались. Мне их было не видно.
Шаги за спиной. Кто-то из старших. А потом он со мною заговорил, стал заигрывать. Такой обалденный, модельной внешности парень. Волосы куда красивее, чем у меня, сплошные загорелые мускулы, ровные белые зубы. Заигрывает со мной! Где Рейчел? Она должна это видеть!
Греческий бог:
– А ты откуда? Такая красивая, а прячешься в темноте. Пошли потанцуем.
Взял меня за руку, притянул к себе. Я вдохнула запах одеколона, пива и чего-то непонятного. Я прямо идеально приладилась к его телу – голова на уровне плеча. Голова немного кружилась, и я прижалась щекой к его груди. Он обхватил меня рукой со спины. Я подумала, что это не очень воспитанно, но язык едва ворочался от пива, и я не могла придумать, как бы попросить его перестать. Музыка играла дивная. Вот оно, значит, каково в старшей школе? Где Рейчел? Она должна это видеть!
Он приподнял мое лицо навстречу своему. Поцеловал меня, по-взрослому: тесно, сладко и глубоко. Едва не сбил с ног этим поцелуем. И на миг я подумала: у меня есть бойфренд, в старшую школу я пойду с бойфрендом – взрослым, сильным, готовым меня защищать. Еще один поцелуй. Он плотно прижался зубами к моим губам. Стало трудно дышать.
Луну скрыло облако. Тени стали фотографическими негативами.
– Хочешь? – спросил он.
О чем это? Я не ответила. Не знала. Не заговорила.
И вот мы на земле. Когда это произошло?
– Нет.
Нет, мне это не нравится. Я на земле, он на мне сверху. Я что-то бормочу – мне нужно идти, меня подруга ждет, родители волнуются. Едва себя слышу – лепет помешанной алкоголички. Он затыкает мне рот своим, больше ничего не скажешь. Я рывком отворачиваю голову. Какой он тяжелый. Прямо булыжник сверху. Открываю рот, чтобы вдохнуть, закричать, он зажимает его ладонью. В голове голос, отчетливый, как бой колокола: «НЕТ, Я НЕ ХОЧУ!» Но слова не вытолкнуть. Пытаюсь вспомнить, как мы оказались на земле, куда подевалась луна и – бамс! – футболка вверх, шорты вниз, земля пахнет сыростью и тьмой и – НЕТ! – на самом деле я не там, я у Рейчел, завиваю волосы и наклеиваю накладные ногти, а от него пахнет пивом и злом, и мне больно больно больно и он встает
и застегивает джинсы
и улыбается.
Следующее, что я помню: увидела телефон. Стою посреди пьяной толпы и набираю 911, потому что мне нужна помощь. Посещения Доброго Полицейского во втором классе сделали свое дело. Женский голос:
– Полиция. Что у вас случилось?
А я смотрела на свое лицо в окне над кухонной раковиной и не могла выговорить ни слова. Кто эта девочка? Никогда ее раньше не видела. Слезы текли по лицу, по распухшим губам, скапливались на трубке.
– Все хорошо, – сказала милая женщина в телефоне. – Мы определили ваше местоположение. Наряд выехал. Вы пострадали? Вам угрожают?
Кто-то выхватил трубку у меня из руки, вслушался. Крик – копы едут! Синие и вишневые огни крутились в окне над раковиной в кухне. Лицо Рейчел – искаженное злобой – рядом с моим. Кто-то дал мне пощечину. Я сквозь лес ног выползла наружу. Снаружи луна улыбнулась мне на прощание и исчезла.
Я пешком дошла до дому – там пусто. Говорить не с кем.