Сейчас не август. Луна спит, а я сижу на крыше веранды, точно замерзшая гаргулья, и гадаю: может, солнце нынче пошлет мир подальше и проспит утро.
На снегу кровь. Я прокусила губу. Нужно накладывать швы. Мама опять придет поздно. Ненавижу зиму. Мы всю мою жизнь прожили в Сиракузах, а я ненавижу зиму. Да и никто ее не любит. Так уж разъехались бы все отсюда.
Мои отметки
Четвертая четверть
Припечатали
Школьные спортсмены создали петицию – чтобы Шершень больше не был нашим символом. Добила их речовка соперников. Они ее услышали на прошлом баскетбольном матче:
ШЕРШНИ, ШЕРШНИ – РОХЛИ,
ЧТОБ ВЫ ПЕРЕДОХЛИ!
МЫ ПО УЛИЦЕ ИДЕМ,
НА ВСЮ УЛИЦУ ОРЕМ:
ШЕРШНИ, ШЕРШНИ – РОХЛИ,
ЧТОБ ВЫ ПЕРЕДОХЛИ!
(И так до бесконечности.)
А сопровождалось это такими прыжками и гримасами, что наши спортсмены совсем офигели. Потом офигели вообще все спортсмены в городе, потому что про «чтоб вы передохли» показали по телевизору. Комментатор почему-то решил, что песенка очень классная, вот и пустили в эфир фрагмент, где поют про дураков-шершней, а наши чирлидерши при этом трясут своими жалами и вихляют шершавыми шершневыми задницами.
Совет учащихся создал встречную петицию. Написало ее Общество Отличников. Там было про то, какую психологическую травму нам всем нанесло отсутствие идентичности. Требуют преемственности и стабильности. Сказано-то неплохо: «Мы, ученики старшей школы Мерриуэзер, гордимся тем, что мы “Шершни”. Мы упорные, умные, умеем ужалить. У нас свой улей – сообщество учащихся. Не лишайте нас права быть шершнями. Мы и правда шершни».
Оно, в принципе, неважно, пока не начнется новый футбольный сезон. Потому как бейсбольная команда у нас очень паршивая.
Мокрый сезон
Скоро весна. «Подснежники» – ржавые бурые автомобили по 700 долларов, на которых все здравомыслящие люди ездят с ноября по апрель, – закатывают обратно в гаражи. Снег тает окончательно, на стоянках для пожилых блестят начищенные машинки-красавицы.
У весны есть и другие приметы. На газонах перед домами появляются лопаты и варежки, которые в январе провалились в сугроб. Мама убрала зимнюю одежду на чердак. Папа поворчал по поводу вторых рам, но пока их не выставил. Из автобуса видно, как фермер обходит свое поле, ждет, когда грязь подсохнет и можно будет его засеять.
Первое апреля, День дурака, – день, когда большинство учеников выпускного класса получают письмо из колледжа, приняли их или нет. Повезло – не повезло. День выбран, конечно, по-идиотски. Напряжение нарастает. Ученики хлещут розовую жидкость от несварения прямо из бутылок. Мой Партнер по Лабораторным Дэвид Петракис создал программу и базу данных – отслеживает, кто куда поступил. Хочет проанализировать, какие курсы для абитуриентов посещали старшеклассники, сколько набрали баллов, основных и дополнительных, какой нужен средний балл, чтобы поступить в Гарвард.
Я хожу почти на все уроки. Умничка ты, Мелли. Дай лапку, Мелли. Сидеть, Мелли. Вот только никто меня не гладит по головке. Написала контрольные по алгебре, по английскому, по биологии. Уф, выдохнем. Как же все это глупо. Может, народ для того и вступает в разные клубы, чтобы было о чем подумать на уроках.
Гад Энди вступил в Международный клуб. Вот уж не подозревала, что он интересуется греческой кухней и французскими музеями. За стол к «Мартам» он больше не садится, тусуется с Рейчел/Рашель и Гретой-Ингрид, равно как и с другими нашими местными иностранцами. Рейчел/Рашель, завидев его, хлопает фиолетовыми ресницами, будто он ну прямо Суперпупс. Я думала, она умнее.
Пасха пришла и ушла – никто особо и не заметил. Маман она, похоже, застала врасплох. Пасху маман не любит, потому что она каждый год выпадает на новую дату, да и покупок к ней особых не делают. Когда я была маленькой, Маман прятала для меня крашеные яйца по всему дому. Последнее яйцо лежало в большой корзине с шоколадными кроликами и желтыми зефирками в форме цыплят. Пока были живы бабушки-дедушки, они меня водили в церковь, приходилось надевать неудобные платья с колючим кружевом.
В этом году мы в честь праздника ели бараньи котлеты. Я на обед сварила яйца вкрутую, нарисовала на них рожицы черным фломастером. Папан все жаловался, сколько предстоит работы во дворе. Маман помалкивала. Я тем более. Бабушки-дедушки хмурились на небесах. Мне было даже обидно, что мы не пошли в церковь. Некоторые пасхальные гимны очень даже ничего.
Весенние каникулы
Последний день Весенних Каникул. Дом наш делается все меньше, я чувствую себя Алисой в Стране чудес. Боюсь головой проломить крышу. Еду в торговый центр. У меня в кармане десятка – на что ее потратить? На картошку фри – накупить на десятку картошки-фри, единственная моя фантазия. Если бы «Алису в Стране чудес» писали в наше время, она наверняка заказывала бы себе огромные порции картошки-фри с надписью «Съешь меня» – вместо крошечных пирожков. С другой стороны, впереди лето, а значит – шорты и футболки, а иногда, возможно, даже купальник. Прохожу мимо всех чанов с фритюром.
Вот весна кончилась, и в магазинных витринах вывесили осенние моды. Я все жду, когда же мода нагонит правильное время года. В парочке магазинов у входа ошиваются нанятые артисты. Один из них раз за разом запускает дурацкий игрушечный самолетик; женщина с пластмассовым лицом раз за разом завязывает и развязывает платок. А, нет, теперь это уже юбка. А теперь – нагрудная повязка. Теперь шарф. Люди стараются на нее не смотреть, будто не понимают – то ли ей похлопать, то ли дать на чай. Мне ее жалко – интересно, какие оценки были у нее в старшей школе. Хочется выдать ей чаевые, вот только неудобно спрашивать, будет ли у нее сдача с десятки.
Еду на эскалаторе вниз к центральному фонтану; там сегодня всем желающим разрисовывают лица. Очередь длинная и буйная: шестилетки с мамами. Мимо проходит маленькая девочка, выкрашенная в тигра. Плачет, что хочет мороженое, размазывает слезы. Тигровая краска растекается, мамаша на нее орет.
– Ну и зоопарк.
Оборачиваюсь. Айви сидит на бортике фонтана, на коленях – огромный альбом для рисования. Кивает на плаксивую очередь, на художников, которые лихорадочно рисуют полоски, пятна, усы.
– Жалко мне их, – говорю я. – А ты что рисуешь?
Айви двигается, чтобы мне было где сесть с ней рядом, передает мне альбом. Там детские лица. Половина лица обыкновенная, вторая – толстый слой краски, притворно-веселый клоун. Ни тигров, ни леопардов она не нарисовала.
– Я когда в прошлый раз приходила, они рисовали клоунов. Сегодня не повезло, – объясняет Айви.
– А хорошо получилось, – говорю я. – Страшновато. Не жутко, просто неожиданно.
Отдаю ей альбом.
Айви засовывает карандаш в узел на голове.
– Ну я рада. Того и добивалась. Эта твоя штуковина из индюшачьих костей тоже была жуткая. В хорошем смысле жуткая, правильно жуткая. Сколько месяцев прошло, а я все ее вспоминаю.
Что на это сказать? Закусываю губу, потом отпускаю. Вытаскиваю трубочку леденцов из кармана.
– Хочешь?
Она берет один, я три, некоторое время сосем молча.
– Как там твое дерево? – спрашивает она.
Я фыркаю.
– Погано. Зря я записалась на рисование. Не думала, что придется возиться со всякими деревяшками.
– У тебя получается лучше, чем ты думаешь, – говорит Айви. Открывает в альбоме чистую страницу. – Не понимаю, чего ты уцепилась за эти линогравюры. На твоем месте я бы просто рисовала. Вот – попробуй изобразить дерево.
Мы сидим, обмениваемся карандашами. Я рисую ствол, Айви добавляет ветку, я ее продолжаю, но ветка получается слишком длинная и узловатая. Начинаю стирать, Айви меня останавливает.
– Хорошо получилось, нужно только листья добавить. Сделай их погуще, чтобы были все разных размеров, – выйдет отлично. Начала ты классно.
Она права.
Генетика
Последняя тема года по биологии – генетика. Слушать мисс Кин невозможно. Голос у нее как холодный двигатель, который не хочет заводиться. Начинает она с какого-то священника по имени Грег, который изучал овощи, а заканчивает рассказом о споре по поводу голубых глаз. Я, похоже, что-то пропустила – как мы перескочили от овощей к цвету глаз? Списываю у Дэвида конспект.
Смотрю, что там дальше в учебнике. Натыкаюсь на интересную главу про кислотные дожди. Секса нет нигде. Его мы будем изучать только в одиннадцатом классе.
Дэвид рисует в тетрадке какую-то схему. У меня сломался карандаш – иду к доске его заточить. Прогулка – дело полезное. Мисс Кин продолжает вещать. Половина генов у нас от матери, половина от отца. А я думала, у меня от матери только джинсы. Ха-ха, биологическая шутка.
Маман говорит – я пошла в папину родню. Там по большей части копы и торговцы страховками, которые делают ставки на футбол и курят вонючие сигары. Папан говорит – я пошла в мамину родню. Они фермеры, выращивают камни и ядовитый плющ. Редко раскрывают рот, ходят к зубному или читают.
Когда я была маленькой, мне нравилось играть, что я принцесса, которую удочерили после того, как плохие люди захватили власть в ее королевстве. Но уже очень скоро мои настоящие родители Мистер Король и Миссис Королева пришлют за мной королевский лимузин. В семь лет у меня едва не случился инфаркт, когда Папан впервые поехал в аэропорт на лимузине. Я подумала – это за мной, а мне совсем не хотелось уезжать. После этого Папан всегда ездил на такси.
Выглядываю в окно. Никаких лимузинов. Ни колесниц, ни карет. Сейчас мне как раз очень хочется уехать, только кто ж меня подвезет.
Делаю набросок – ива, свесившаяся над водой. Мистеру Фримену показывать не буду. Это для моей кладовки. Я в последнее время приклеиваю рисунки к стенам. Еще парочка таких зубодробительно скучных уроков – и я переберусь туда насовсем. Листья хорошо вышли, естественно. Самое сложное – сделать их разного размера, а потом скучковать: один поверх другого. Айви была права.