К сожалению, Мистер Череп продолжает давать нам проверочные, и почти все их проваливают. Мистер Череп делает объявление: все, у кого неуд, могут написать факультативный реферат о Культурных Влияниях на Рубеже Веков (он пропустил Промышленную революцию, чтобы мы успели пройти ХХ век). Не хочет он, чтобы всех нас отправили в летнюю школу.
Я и сама не хочу к нему в летнюю школу. Пишу о суфражистках. До появления суфражисток к женщинам относились как к собакам.
Женщины не имели права голоса.
Женщины не могли владеть имуществом.
Женщин не принимали во многие учебные заведения.
Женщины были куклами – никаких собственных мыслей, мнений, голосов. А потом явились суфражистки, громогласные и неукротимые. Их арестовывали, сажали в тюрьму, но заткнуть их не удавалось. Они боролись и боролись – и наконец завоевали права, которыми, по-хорошему, должны были обладать с самого начала.
Реферат получается хоть куда. Все, что взято из книг, я помещаю в кавычки и снабжаю сносками (или выносками?). Использую книги, журналы, статьи, видеозапись. Думаю, не поискать ли старую суфражистку в доме престарелых, но они все небось уже умерли.
Даже сдаю реферат вовремя. Мистер Череп скалится. Смотрит на меня свысока и говорит:
– Чтобы получить зачет за реферат, его нужно зачитать вслух. Завтра. В начале урока.
Я:
Ни счастья, ни справедливости
Ни за что я не стану читать свой реферат о суфражистках перед всем классом. Череп, когда давал задание, ничего такого не говорил. Переиначил в самый последний момент, потому что хочет меня опустить, или просто ненавидит, или в таком духе. Но я написала по-настоящему хороший реферат, и я не позволю козлу-учителю надо мной издеваться. Прошу совета у Дэвида Петракиса. И мы составляем План.
Я прихожу в класс заранее – Мистер Череп еще в учительской. Пишу все, что мне надо, на доске, поверх вешаю картинку с символом суфражистского протеста. Папка с распечатками лежит на полу. Входит Мистер Череп. Ворчит, чего это я вломилась в класс без него. Я, подобно суфражистке, стою невозмутимо, с высоко поднятой головой. Притворяюсь. В желудке у меня настоящий ураган. Пальцы в кроссовках поджаты и пытаются уцепиться за пол, чтобы меня не вынесло в окно.
Мистер Череп кивает мне. Я беру папку, будто собираюсь читать вслух. Стою, листочки дрожат, будто в закрытую дверь дует ветерок. Поворачиваюсь, сдираю бумагу с доски.
СУФРАЖИСТКИ БОРОЛИСЬ ЗА ПРАВО ГОЛОСА. ИХ БИЛИ, АРЕСТОВЫВАЛИ, САЖАЛИ В ТЮРЬМУ ЗА ТО, ЧТО ОНИ ПОСТУПАЛИ, КАК СЧИТАЛИ НУЖНЫМ. Я, КАК И ОНИ, БУДУ ОТСТАИВАТЬ СВОИ ПРАВА. ЗАСТАВЛЯТЬ ЧЕЛОВЕКА ПРОИЗНОСИТЬ РЕЧИ НЕСПРАВЕДЛИВО. МОЙ ВЫБОР – ПРОМОЛЧАТЬ.
Читают медленно, некоторые шевелят губами. Мистер Череп оборачивается – посмотреть, на что это все вытаращились. Я киваю Дэвиду. Он выходит к доске, я передаю ему распечатки.
Дэвид:
– Мелинде велено было довести свой реферат до сведения всех одноклассников. Она приготовила копии для всех.
Раздает распечатки. Мне они обошлись в 6 долларов 72 цента. Я хотела сделать еще и цветной титульный лист, но карманных денег мне в последнее время дают мало, так что я просто напечатала название наверху первой страницы.
План состоит в том, чтобы простоять у доски пять минут, которые отведены для чтения моего реферата. Уверена, что суфражистки тоже планировали свои протесты заранее, рассчитывали время. У Мистера Черепа свой план. Он ставит мне D и ведет к директору. Я забыла о том, как суфражисток тащили в тюрьму. Черт. Я последовательно оказываюсь в кабинете у тьютора, потом у Директора Директора, а в итоге опять в ПУПе. Снова у меня Проблемы с Дисциплиной.
Мне тоже нужен адвокат. Я за семестр не пропустила ни одного дня, честно просиживала штаны на всех уроках, иногда даже делала домашку и не списывала на контрольных. И все равно полетела в ПУП. Не имеют они права наказывать меня за отказ говорить. Это несправедливо. Что они вообще про меня думают? Много они знают о том, что творится у меня в голове? Вспышки молнии, детский плач. Эпицентр лавины, вихрь тревог, неподъемный груз сомнений и вины. Страх.
Стены в ПУПе все такие же белые. Гада Энди сегодня здесь нет. Хоть в чем-то Боженька смилостивился. Вместо него пацан со светло-зелеными волосами, выглядит так, будто подключился к каналам пришельцев; две готки в черных бархатных платьях и художественно разодранных колготках обмениваются монализовскими улыбками. Прогуляли занятия, потому что стояли в очереди за билетами на какой-то офигенный концерт. ПУП – невеликая цена за места 21 и 22 в десятом ряду.
Я продолжаю кипеть. В телесериалах адвокаты всегда советуют клиентам молчать. Копы там такие: «Все, что вы скажете, может быть использовано против вас». Сам себе инкриминировал. Смотрю это слово в словаре. На три очка. И чего они все так бесятся из-за того, что я не говорю? Может, я просто не хочу ничего себе инкриминировать. Может, мне не нравится звук собственного голоса. Может, мне вообще нечего сказать.
Пацан с зелеными волосами просыпается, свалившись со стула. Готки хихикают. Мистер Череп ковыряет в носу, когда ему кажется, что мы не смотрим. Мне нужен адвокат.
Мудрый совет
На обществоведении Дэвид Петракис присылает мне записку. Напечатанную на компьютере. По его мнению, это позор, что мои родители не сделали видеозаписи урока Мистера Черепа и не заступились за меня, как заступились за него его предки. Так приятно, что хоть кто-то меня пожалел, и я решаю промолчать о том, что мои родаки вообще не в курсе. Но в ближайшее время получат приблизительное представление – когда встретятся с тьюторшей.
Думаю, Дэвиду нужно стать судьей. В последнее время он решил податься в гениальные квантовые физики. Не знаю, что это значит, но папан его, по его словам, в ярости. Отец его прав: Дэвид просто прирожденный юрист – спокойный, как танк, мозги работают со скоростью реактивного двигателя, зорко подмечает все чужие слабости.
Он останавливается у моего шкафчика. Я сообщаю, что Мистер Череп поставил мне D за реферат.
Дэвид:
– Я его понимаю.
Я:
– Реферат был отличный. Ты ж его читал. Я составила библиографию и ничего не списывала из энциклопедии. Лучший мой реферат за всю жизнь. Я что, виновата, что Мистер Череп ни черта не смыслит в перформансе?
Дэвид протягивает мне пластик жвачки. Берет паузу – это всегда нравится присяжным.
Дэвид:
– И все-таки ты все перепутала. Суфражистки всегда говорили в полный голос – кричали о своих правах. Говорить в полный голос о своем праве молчать глупо. Прямой путь к победе злых сил. Если бы суфражистки тоже так поступали, не было бы сейчас у женщин никакого права голоса.
Я выдуваю пузырь прямо ему в лицо. Он складывает обертки от жвачки в аккуратные треугольнички.
Дэвид:
– Ты пойми меня правильно. Я считаю, что ты классно выступила и запирать тебя за такое в ПУП нечестно. Но ты никогда и ничего не изменишь, если не будешь говорить вслух.
Я:
– Ты всем своим друзьям читаешь нотации?
Дэвид:
– Только тем, кто мне нравится.
Минутку мы оба жуем и обдумываем. Звенит звонок. Я продолжаю искать в ящике книгу, хотя точно знаю, что ее там нет. Дэвид сто раз подряд смотрит на часы. Раздается рев Директора Директора:
– Живее шевелитесь, народ!
Дэвид:
– Может, я тебе позвоню.
Я:
– Может, я не возьму трубку. – Жуем. Пузырь надулсялопнул. – А может, и возьму.
Он приглашает встретиться? Вряд ли. Но вроде того. Я, пожалуй, все-таки возьму трубку. Но если он ко мне прикоснется, я взорвусь, так что встречаться – ни за что. Никаких прикосновений.
Гад на охоте
Остаюсь после уроков поработать над эскизами деревьев. Некоторое время мистер Фримен мне помогает. Дает рулон крафтовой бумаги и белый мелок, показывает, как тремя плавными линиями нарисовать дерево. Неважно, сколько я допущу ошибок, просто вот раз-два-три, «как в вальсе», говорит он. Снова и снова. Я извожу километр бумаги, но ему плевать. Кажется, мне теперь понятно, почему школьный совет ограничивает его в канцелярии.
В трещащих динамиках раздается глас Бога – он извещает мистера Фримена, что тот опаздывает на педсовет. Мистер Фримен произносит слова, какие от учителя услышишь нечасто. Дает мне новый мелок и велит рисовать корни. Без корней толкового дерева не вырастишь.
Кабинет рисования – одно из немногих мест, где я чувствую себя в безопасности. Напеваю себе под нос и не боюсь выставить себя дурой. Корни. Ага, сейчас. И все-таки я пытаюсь. Раз-два-три, раз-два-три. Плевать, что будет завтра или через минуту. Раз-два-три.
Кто-то выключает свет. Я вскидываю голову. Явилось ОНО. Энди Гад. Сердце крольчишки выскакивает у меня из груди, драпает по бумаге, оставляет кровавые следы на корнях. Он снова включает свет.
Я чувствую его запах. Нужно выяснить, где он покупает одеколон. Наверняка он называется «Страх». А дальше – один из тех вечных кошмаров, в которых ты падаешь, но никак не ударишься об пол. Вот только мне кажется, что я приложилась о землю на скорости сто километров в час.
ОНО:
– Ты видела Рашель? Рашель Брюйн?
Сижу неподвижно. Может, удастся слиться с металлическими столами и покоцанными глиняными горшками. Идет ко мне – длинными медленными шагами. Запах удушающий. Меня трясет.
ОНО:
– Мы собирались здесь встретиться, но я не могу ее найти. Ты, типа, знаешь, как она выглядит?
Я:
ОНО садится на мой стол, ногой смазывает мой рисунок – корни превращаются в мшистый туман.
ОНО:
– Ку-ку? Есть кто дома? Оглохла, что ли?
ОНО таращится мне в лицо. Я стискиваю челюсти, да так, что зубы крошатся в пыль.
Я олень, замерший в свете фар трактора. Он опять на меня кинется? Не посмеет здесь, в школе. Или посмеет? Почему я не кричу, не говорю, ничего не делаю? Почему мне так страшно?
– Энди? Я тебя снаружи ждала. – Рейчел вплывает в класс, на ней цыганская юбка вся в дурацких цветуёчках и ожерелье из зеркалец размером с глаз. Она надувает губки, Энди спрыгивает со стола, порвав мою бумагу – с нее летит меловая пыль. Входит Айви, случайно толкнув Рейчел. Приостанавливается – наверняка сообразила, что что-то не так, – потом снимает с полки свою скульптуру и садится за соседний стол. Рейчел смотрит на меня и ничего не говорит. Наверняка получила мою записку – я ее отправила по почте неделю назад. Я встаю. Рейчел небрежно машет нам и говорит: «Чао». Энди обвивает ее рукой за талию, притягивает к себе, они выплывают за дверь.