Айви мне что-то говорит, но разбирать слова я начинаю далеко не сразу.
– Вот козел, – бранится она. Отщипывает кусочек глины. – Поверить не могу, что она с ним встречается. А ты? Я ее в последнее время не узнаю. А он вообще дурной. – Шлепает кусок глины на стол. – Должна тебе сказать, тип этот еще та сволочь.
Хотелось бы остаться и поболтать, но ноги не позволяют. Домой я иду пешком – вместо автобуса. От входной двери прямиком к себе в комнату, по ковру и в шкаф, даже не сняв рюкзак. Закрываю за собой дверцы шкафа, зарываюсь лицом в одежду, висящую на вешалке слева, – одежду, в которую уже много лет не влезаю. Набиваю рот старой тканью и кричу до тех пор, пока под кожей не остается ни единого звука.
Пропуск по болезни
Пора подлечить психику. Провести день в пижаме со стаканчиком мороженого: буду красить ногти на ногах и смотреть зомбоящик. День психолечения нельзя планировать наперед. Я это выяснила из маминого разговора с ее приятельницей Ким. Мама всегда прикидывается больной заранее, за двое суток. Они с Ким устраивают себе совместные дни психолечения. Покупают обувь, идут в кино. Продвинутый вариант взрослого жульничества. И куда мир катится?
За ужином не ем ничего, даже десерт, а во время новостей так кашляю, что папа велит принять лекарство. Утром размазываю тушь под глазами, чтобы выглядеть так, будто совсем не спала. Мама измеряет мне температуру – оказывается, она у меня повышенная. Самой удивительно. Рука у мамы прохладная – такой островок у меня на лбу.
Слова выскакивают прежде, чем я успеваю их остановить.
Я:
– Я плохо себя чувствую.
Мама гладит меня по спине.
Мама:
– Ты явно нездорова. Заговорила.
Даже ей самой слышно, как это гнусно звучит. Она откашливается и решает попробовать снова.
Мама:
– Прости меня. Я рада услышать твой голос. Ступай обратно в постель. Я перед уходом принесу тебе завтрак. Хочешь имбирного пива?
Я киваю.
Опра, Салли Джесси, Джерри и я
Температура у меня 102,2 °F. Похоже на название радиостанции. Мама звонит – напоминает, чтобы я пила побольше жидкости. Я говорю: «Спасибо», хотя от этого дерет горло. Приятно, что она позвонила. Обещает принести леденцов. Я вешаю трубку и с пультом от телевизора устраиваюсь в своем гнездышке на диване. Щелк. Щелк. Щелк.
Если бы жизнь моя была телешоу, какая бы мне досталась роль? В выпуске «После школы» я выступала бы перед аудиторией из сверстников с докладом «Как не утратить девственность». Или: «Почему десятиклассников нужно держать под замком». Или: «Как я провела каникулы: пьяная вечеринка, обман, изнасилование».
Меня правда изнасиловали?
Опра:
– Попробуем разобраться. Ты ему сказала «нет». Он зажал тебе рот ладонью. Тебе было тринадцать лет. То, что ты выпила, ничего не меняет. Да, счастье мое, тебя изнасиловали. Какой страшный, страшный ужас тебе пришлось пережить. А ты не думала кому-то об этом рассказать? Нельзя это всю жизнь держать внутри. Пожалуйста, дайте ей носовой платок.
Салли Джесси:
– Парень должен за это ответить. Он реально на тебя напал. Ты ведь в курсе, что это называется «нападение»? А ты ни в чем не виновата. Хочу, чтобы ты меня услышала, услышала, услышала. Ты ни в чем не виновата. Этот парень – животное.
Джерри:
– Речь о любви? Нет. Речь о похоти? Нет. Речь о нежности, ласке, Первом Разе, о котором столько пишут в журналах? Нет, нет, нет, нет, нет! Громче, Меатильда, то есть Мелинда, я тебя не слышу!
Голова болит жутко, горло болит жутко, в желудке бурлят токсичные отходы. Хочется одного – спать. Еще лучше бы в нору. Или в амнезию. Что угодно, только не это, эти мысли, шепотки в голове. Он что, и мозги мне тоже изнасиловал?
Принимаю две таблетки тайленола, съедаю миску пудинга. Потом смотрю «Соседство мистера Роджерса» и под него засыпаю. Мне бы такой выдуманный мир по соседству. Я пожила бы с Дэниелом Полосатым Тигренком у него на дереве.
Настоящая весна
Наконец-то настал май, и дожди прекратились. Очень кстати, а то мэр Сиракуз уже собрался вызывать на подмогу мужика по имени Ной. Солнце маслянисто-желтое и такое теплое, что тюльпаны повылезали из подсохшей глины. Ну просто чудо какое-то.
Во дворе у нас настоящий свинарник. У всех соседей дворики как с журнальной обложки – цветы в тон ставням, дорогие белые камушки, которыми обложены клумбочки со свежей мульчей. У нас зеленые кусты, почти заслонившие окна, и груды опавших листьев.
Маман уже уехала. Суббота в «Эфферте» – главный торговый день. Папан храпит наверху. Я надела старые джинсы и вытащила грабли из дальнего угла сарая. Начинаю с тех листьев, которые душат кусты. Папан за них явно уже много лет не брался. Сверху у них вид сухой и безобидный, но под верхним слоем другой – мокрый и склизкий. С листа на лист змеится белая плесень. Листья слипаются, как страницы отсыревшей книги. Я сгребаю во дворе целую кучу, но там полно еще, будто стоит мне отвернуться, и земля выплевывает листву. А еще кусты мешают. Хватают зубья граблей и держат – не хотят, чтобы я убирала всю эту гниль.
На все это уходит час. Наконец грабли проскребают по влажной бурой земле. Я встаю на колени, вытаскиваю последние листья. Мисс Кин бы мною гордилась. Я наблюдаю. Червяки, которых припекло солнце, уползают в тень. Бледные зеленые ростки давно пытались пробиться из-под листвы. Прямо у меня на глазах они распрямляются, тянутся к солнцу. Клянусь, что вижу, как они растут.
Открывается дверь гаража, Папан сдает назад на джипе. Видит меня, останавливается. Глушит двигатель, выходит. Я встаю, отряхиваю грязь с джинсов. Ладони я стерла, руки болят. Не пойму, злится он или нет. Может, ему нравится срач возле собственного дома.
Папан:
– Здорово ты потрудилась.
Я:
Папан:
– Привезу из магазина мешков – сложить листья.
Я:
Стоим, задумавшись, рассматриваем новорожденные ростки, которые пытаются расти в тени пожирающих дом кустов. Солнце прячется за тучу, я начинаю дрожать. Нужно было надеть свитер. Ветер шуршит сухими листьями, которые все цепляются за ветки дуба рядом с улицей. У меня одна мысль: эти листья тоже попадают, грести мне до потери сознания.
Папан:
– Так оно куда лучше. В смысле, когда чисто.
Новый порыв ветра. Листья дрожат.
Папан:
– Мне, наверное, стоит подстричь кусты. Тогда, правда, будет видно ставни, а их нужно красить. А если красить эти ставни, то уж и все остальные, да и наличники на окнах тоже. И входную дверь.
Я:
Дерево:
– Ш‐ш-шурх-чита-чита-ш-ш-ш…
Папан поворачивается послушать дерево. Я плохо понимаю, что теперь делать.
Папан:
– А вот это дерево болеет. Видишь, что на ветках слева нет почек? Нужно позвать специалиста, чтоб он его осмотрел. Не хочу, чтобы оно ночью рухнуло к тебе в спальню.
Вот уж спасибо, Папан. А то мне без того хорошо спится. Проблема № 64: летящие в лицо ветки. Зря я взялась за грабли. Вон к чему оно привело. Мне вообще не надо пробовать ничего нового. Валандалась бы лучше дома. Смотрела мультики и лопала попкорн. Сидела бы у себя в комнате. У себя в голове.
Папан:
– Я, это, в хозяйственный магазин. Хочешь со мной?
Хозяйственный магазин. Два гектара небритых мужиков и остроглазых теток, которые ищут идеальную отвертку, средство от сорняков, вулканический газовый гриль. Шум. Свет. Дети бегают по проходам с секаторами, топорами и пилами. Мужья с женами препираются, в какой цвет выкрасить сортир. Вот уж не надо.
Я качаю головой. Беру грабли, начинаю прихорашивать кучу листьев. Лопается волдырь, на ручку грабель будто бы скатывается слеза. Папан кивает, идет к джипу, позвякивая ключами. На нижнюю ветку дерева садится пересмешник и начинает меня бранить. Я выгребаю листья из горла.
Я:
– Можешь купить семена? Цветочные?
Заступ!
Учительница физкультуры мисс Коннорс учит нас играть в теннис. Теннис – единственный вид спорта, который можно считать не совсем пустой тратой времени. Баскетбол тоже был бы классной штукой, если бы состоял из одних штрафных, но там в основном ты толчешься на площадке с еще девятью придурками, которые пихаются, толкаются и слишком много бегают. Теннис – игра куда более цивилизованная. Играют всего двое, если это только не парный матч, а в паре вы меня играть не заставите. Правила простые, каждые несколько минут можно отдышаться, да и загораешь по ходу дела.
Играть я научилась пару лет назад, когда родители взяли пробный абонемент в фитнес-клуб. Маман записала меня на теннис, и я успела несколько раз поиграть с Папаном; потом они решили, что платить каждый месяц дороговато. Поскольку я с ракеткой не полный лох, мисс Коннорс ставит меня против Богини Спорта Николь, чтобы показать остальным, как выглядит эта игра.
Моя подача первая – получается удачно, на хорошей скорости. Николь ловко принимает мяч и возвращает мне. Некоторое время мы перебрасываемся. Потом мисс Коннорс останавливает нас свистком и начинает объяснять ублюдочную систему начисления очков в теннисе – цифры друг с другом не сходятся, а любовь не ставят ни во что.
Потом подача Николь. Не придерешься – классный удар на скорости сто километров в секунду, мяч шлепается на корт прежде, чем я успеваю отреагировать. Мисс Коннорс сообщает Николь, что она чудо, и Николь улыбается.
Я не улыбаюсь.
К следующей подаче я успеваю подготовиться и вбиваю ее Николь в глотку. Мисс Коннорс говорит обо мне что-то хорошее, а Николь подтягивает струны на ракетке. Моя подача.
Несколько раз стукаю мячом о землю. Николь подпрыгивает на пятках. Поняла, что тут никто не шутит. На кону ее гордость, ее женское достоинство. Не позволит она, чтобы ее обыграла какая-то дурковатая тихоня, ее бывшая подруга. Мисс Коннорс приказывает мне подавать.
Я стукаю изо всех сил, посылаю мяч Николь прямо в рот – он ухмыляется из-под розового, сделанного на заказ загубника. Николь шарахается в сторону.