Энди Гад:
– А ты в курсе, что слишком много болтаешь? Рейчел кинула меня на выпускном, несла какую-то чушь, что я там тебя изнасиловал. Сама знаешь, что это вранье. Никого я никогда не насиловал. Оно мне надо. Ты не меньше моего хотела. А потом обиделась, пошла трепать всякую чушь, и теперь все девчонки в школе считают меня извращенцем. Ты эту хрень трындишь уже несколько недель. Что, завидуешь, уродина? Ни одному парню ты не нужна?
Слова гвоздями падают на пол – тяжелые, острые. Мне мимо не проскользнуть. Он загораживает дверь.
– Ну нет, никуда ты не пойдешь. Ты меня капитально подставила.
Он тянется за спину, запирает дверь. Щелк.
Я:
– Сама знаешь, какая ты ненормальная сука? Извращенка. Вообще не понимаю, почему они тебя слушают.
Хватает меня за запястья. Я пытаюсь вырваться, он сжимает так крепко, что кости вот-вот треснут. Притискивает меня к запертой двери. На меня смотрит Майя Анджелу. Говорит мне: кричи погромче. Я открываю рот, набираю побольше воздуха.
Гад:
– Не будешь ты кричать. В прошлый раз не кричала. Тебе понравилось. А теперь приревновала, что я выбрал не тебя, а твою подругу. Знаю я, чего ты хочешь.
Губами тычется мне в лицо. Я отворачиваюсь. Губы мокрые, зубы стучат мне о скулу. Я снова пытаюсь вырвать руки, он прижимается ко мне всем телом. Ног у меня больше нет. Сердце скрючилось. Зубами впивается в шею. Я могу только скулить. Он дергает руками, чтобы зажать оба моих запястья в одной ладони. Освободить вторую руку. Я помню я помню. Металлические руки, руки как раскаленный нож.
Нет.
И из меня вырывается звук.
– НЕ-Е-Е-Е-Е-ЕТ!!!
А я – вслед за звуком – отталкиваюсь от стены, отталкиваю Энди Эванса, и он, покачнувшись, натыкается на сломанную раковину. Ругается, разворачивается, кулак все ближе, ближе. Взрыв в голове, кровь во рту. Он меня ударил. Я все кричу, кричу. Почему не падают стены? Кричу так громко, что сейчас рухнет вся школа. Нашариваю хоть что-то, баночку с попурри, швыряю в него, баночка отскакивает от пола. Книги. Снова ругательства. Дверь заперта дверь заперта. Он хватает меня, рывком поднимает с пола, одной рукой зажимает рот, другой обхватывает за горло. Наклоняет над раковиной. Плевать ему на мои кулаки – безобидные лапки отбивающегося крольчишки. Наваливается всем телом.
Я машу рукою над головой, нащупываю ветку, сучок – хоть что-то, за что можно зацепиться. Доска – основание моей скульптуры из индюшачьих костей. Впечатываю ее в портрет Майи. Слышу хруст. ОНО не слышит. ОНО дышит как дракон. ОНО сдергивает руку с моего горла, набрасывается на мое тело. Я еще раз бью доской по портрету, по зеркалу, что под ним.
Осколки текут по стене в раковину. ОНО озадаченно отстраняется. Я вытягиваю руку, хватаю треугольный осколок. Приставляю его Энди Эвансу к шее. Он замирает. Я прижимаю плотнее, до первой капли крови. Он поднимает руки над головой. Моя рука дрожит. Хочется вогнать стекло ему в горло, услышать его крик. Поднимаю глаза. Вижу щетину у него на подбородке, клок пены в углу рта. Губы его парализованы. Он больше не может говорить. Мне этого довольно.
Я:
– Я же сказала: нет.
Он кивает. Кто-то колотит в дверь. Я отпираю, она распахивается. Снаружи Николь, а с ней вся команда по лакроссу – вспотевшие, злые, с клюшками наперевес. Кто-то отделяется от группы и бежит звать на помощь.
Final cut
Мистер Фримен наотрез отказался вовремя сдавать ведомость с оценками. Положено за четыре дня до окончания занятий, а он сказал, что не видит в этом смысла. И вот в самый-самый последний день учебного года я осталась после уроков, чтобы довести свое дерево до ума.
На стене, где были оценки, мистер Фримен рисует панно. Строчку с моим именем он не тронул, а все остальное закрасил валиком быстросохнущей белой краской. Напевая, смешивает цвета на палитре. Хочет изобразить рассвет.
В открытое окно влетают каникулярные голоса. Занятия почти закончились. В коридоре хлопают двери шкафчиков и раздаются вопли: «Буду скучать – помнишь мой номер телефона?» Я включаю радио.
Дерево дышит, стопудово: короткими мелкими вдохами, как будто только нынешним утром проклюнулось из земли. Это дерево несимметричное. Кора на нем шершавая. Я стараюсь сделать так, будто на нем уже давным-давно вырезали инициалы. Одна из нижних веток болеет. Если такое дерево и правда где существует, то поскорее бы эта ветка отсохла, а то она убьет все остальное. Из земли торчат корни, крона тянется к солнцу – могучая, здоровая. Молодая листва получилась лучше всего.
В окно лезет сирень, на ней несколько ленивых пчел. Я вырезаю, а мистер Фримен смешивает оранжевую и красную краски, чтобы поточнее передать оттенки рассвета. На парковке визжат колеса отъезжающих машин, звучит еще одно негромкое прощание. А у меня впереди летняя школа, так что спешить мне некуда. Но я хочу закончить это дерево.
Входит парочка выпускниц. Мистер Фримен осторожно их обнимает – то ли потому, что весь в краске, то ли потому, что учителю за обнимашки с учениками могут настучать по голове. Я занавешиваю лицо волосами и смотрю сквозь них. Они болтают про Нью-Йорк – девчонки уезжают туда учиться. Мистер Фримен записывает им какие-то телефонные номера, названия ресторанов. Говорит, что у него много друзей на Манхэттене и надо бы им как-нибудь в воскресенье встретиться на бранч. Девчонки – женщины – подпрыгивают и пищат:
– Ого, неужели все это взаправду?
Одна из них – Чирлидерша Эмбер. Вот поди и пойми что.
Прежде чем уйти, выпускницы смотрят в мою сторону. Одна – не чирлидерша, просто девчонка – кивает и говорит:
– Молодчина. Надеюсь, ты в порядке.
До конца учебного года всего несколько часов, а я вдруг стала знаменитостью. Благодаря длинным языкам девчонок из команды по лакроссу все еще до конца дня узнали, что случилось. Мама повезла меня в больницу наложить швы на порез на руке. Когда мы вернулись домой, на автоответчике ждало сообщение от Рейчел. Она просила ей перезвонить.
В дереве чего-то не хватает. Я подхожу к учительскому столу, беру кусок крафта и мелок. Мистер Фримен рассказывает про художественные галереи, а я учусь рисовать птиц – стремительные всплески цвета на бумаге. С забинтованной рукой рисовать неудобно, но я не сдаюсь. Рисую, не думая: полет, полет, перо, крыло. На бумагу падает капля, птицы расцветают в ярком свете, и перья их обещают что-то очень важное.
ОНО случилось. Этого не изменить и не забыть. От этого не убежишь, не улетишь, не спрячешься даже под землей. Энди Эванс изнасиловал меня в августе, когда я была пьяной и слишком маленькой, чтобы понять, что происходит. Я в этом не виновата. Он причинил мне боль. Я в этом не виновата. Но я не позволю ему меня убить. Я вырасту.
Смотрю на свой скромный рисунок. Все в нем на месте. Видно даже сквозь воду, застилающую глаза. Далеко от совершенства, но тем даже лучше.
Звенит последний звонок. Мистер Фримен подходит к моему столу.
Мистер Фримен:
– Время вышло, Мелинда. Ты закончила?
Я подаю ему рисунок. Он берет его, рассматривает. Я снова шмыгаю носом, вытираю глаза кулаком. Синяки видно отчетливо, но они пройдут.
Мистер Фримен:
– У меня в мастерской плакать не положено. От этого краски портятся. Соль, видишь ли, она засаливает. Въедается, как кислота. – Он садится рядом со мной на табуретку, возвращает мне работу. – Ставлю тебе А+. Ты честно трудилась. – Подает мне коробку с салфетками. – Тебе многое пришлось пережить, да?
Последний кусок льда у меня в горле тает от слез. Я чувствую, как стылая неподвижность внутри отступает, раскалывается на льдинки, а они исчезают в потоке солнечного света на заляпанном краской полу. Откуда-то всплывают слова.
Я:
– Я вам сейчас все расскажу.
Дело было так…
В конце 1996 года я проснулась от кошмарного сна и придумала героиню, которая потом, в романе «Говори», стала Мелиндой Сордино. Я думать не думала, что книгу напечатают, но ее напечатали. И ее прочитало больше миллиона человек. Вот так вот.
Все последние двенадцать лет я пару раз в неделю слышу от читателей вопрос, когда я напишу продолжение «Говори».
Нет. Не совсем так.
Пару раз в день, едва ли не каждый день все последние двенадцать лет читатели задают мне вопрос, когда я напишу продолжение «Говори». Многие предлагают очень интересные идеи для сюжета. Можно написать про судебный процесс, про то, как Энди Эванса признают виновным в изнасиловании Мелинды и отправляют в тюрьму. Можно написать про работу Мелинды с психотерапевтом, по ходу которой она улаживает свои отношения с родителями. А можно рассказать еще об одной травме: она подсаживается на метамфетамин, теряет память в автомобильной аварии, ее похищают сектанты, или, или, или…
Самое лучшее предложение сделал девятиклассник из Южной Каролины, который сказал, что мне нужно написать о том, как Мелинде удалось закончить старшую школу и никого не убить. А назвать продолжение нужно «Заговорила».
Очень здравая мысль.
Но проблема вот в чем: почти все продолжения оказываются чушью. Вот посмотрите (если сил хватит) «Парк Юрского периода‐2», «Челюсти: месть» или «Рембо‐15». Сиквелы сплошь и рядом превращаются в попытку заработать на том, что оказалось удачным, но их делают без того заботливого внимания, которое обеспечило успех первой книги или фильма.
Продолжения книг получаются ничего, если автор с самого начала планировал писать дальше, оставил торчать ниточки нескольких сюжетных линий, которые можно подхватить и сплести в новый рассказ. Да, я знаю, что в конце «Говори» я подвела далеко не все итоги. Я почти никогда так не поступаю. Я люблю, чтобы конец оставался открытым, потому что так оно устроено в реальной жизни.
Но, несмотря на все это, скажу прямо: я всерьез подумываю о том, чтобы написать продолжение. Размышляю об этом очень давно. Мне нравится писать про Мелинду, будет классно снова с ней потусоваться. Она мельком появляется в «Катализаторе», но мы видим ее глазами другой героини, Кейт Мэлоун. Кейт не расскажет нам, что происходит у Мелинды в душе.