– Сказал, она целую вечность будет оттаивать, – бормочет мама. Из трубки какой-то писк. – Нет, не ты, Тед, – уведомляет она телефон.
Папан кладет индейку на колоду, берет колун. Шмяк. Колун застревает в замерзшем мясе. Папан пытается пилить индейку. Шмяк. На землю падает шмат замерзшего мяса. Папан поднимает его, машет в окно. Маман поворачивается к нему спиной и сообщает Теду, что сейчас приедет.
После маминого отъезда папа берет приготовление ужина на себя. Такой у него принцип. Поворчал о том, как она облажалась с Днем благодарения, – докажи, что сможешь лучше. Он вносит в кухню растерзанную грязную тушку, моет в раковине горячей водой с моющим средством. Ополаскивает колун.
Папан:
– Прямо как в старые добрые времена, да, Мелли? Идет мужик в лес, возвращается с ужином. Это совсем не трудно. Чтобы готовить, нужны дисциплина и умение читать. Дай-ка мне хлеб. Приготовлю начинку, прямо такую, какую делала моя мама. Помогать не нужно. Иди сделай домашнее задание, что-нибудь дополнительное, чтобы тебе оценки повысили. Будет ужин готов – позову.
Я подумываю позаниматься, но сегодня же выходной, поэтому устраиваюсь на кушетке в гостиной и смотрю старое кино. Дважды до меня долетает запах дыма, я вздрагиваю, услышав звон стекла об пол, слушаю по другому телефону папанов разговор с дамой на горячей линии по приготовлению индейки. Та говорит, что в любом случае суп из индейки – лучшее украшение праздничного стола. Через час Папан зовет меня на кухню с фальшивым энтузиазмом родителя, который только что облажался по полной. На разделочной доске груда костей. На плите кипит кастрюля с клеем. В ней что-то серое, зеленое и желтое плещется в тошнотворной белесой слизи.
Папан:
– Это типа суп.
Я:
Папан:
– Мне жидковат показался, и я все добавлял загустителя. Потом еще кукурузу с горошком.
Я:
Папан [вытаскивая из заднего кармана бумажник]: Закажи пиццу. А я это все выкину.
Я заказываю с двойным сыром и двойными грибами. Папан хоронит суп на заднем дворе рядом с нашим бывшим биглем Ариэлем.
Костяная статуя
Мне хочется поставить памятник нашей индейке. Никогда еще птицу так жестоко не мучили, чтобы приготовить такой паршивый ужин. Я вытаскиваю кости из мусора и тащу их на урок рисования. Мистер Фримен счастлив. Говорит мне: работай с птицей, а думай про дерево.
Мистер Фримен:
– Ты в ударе, Мелинда, по глазам вижу. Ты уловила смысл в субъективности воздействия коммерциализации на этот праздник. Изумительно, изумительно! Стань птицей. Ты птица. Принеси себя в жертву утраченным семейным ценностям и овощным консервам.
Да как скажете.
Первая моя мысль – склеить кости в кучу, чтобы было похоже на хворост (сечете? Дерево – хворост), но мистер Фримен вздыхает. Ты можешь придумать интереснее, говорит он. Я раскладываю кости на черном листе бумаги и пытаюсь нарисовать вокруг индейку. И без мистера Фримена ясно, что полная чушь. Он к этому времени уже погрузился в собственную картину и забыл о нашем существовании.
Он работает над здоровенным полотном. Начиналось скучно – дом-заброшка на серой дороге в дождливый день. Мистер Фримен неделю прописывал грязные монетки на тротуаре, пыхтел, доводил их до ума. Нарисовал физиономии членов школьного совета – они высовываются из окон, потом добавил на окна решетки и превратил здание в тюрьму. Картина похлеще телевизора будет – никогда заранее не поймешь, что дальше.
Я комкаю бумагу и раскладываю кости по столу. Мелинда Сордино – Антрополог. Откопала остатки жуткого жертвоприношения. Звенит звонок, я по-щенячьи смотрю на мистера Фримена. Он говорит, что позвонит Училке-Испанке и придумает какую-нибудь отмазку. Я могу остаться еще на один урок. Услышав, Айви начинает канючить, чтобы и ей разрешили. Она борется со своим страхом перед клоунами. Сооружает какую-то странную статую – лицо клоуна, а за ним маска. Мистер Фримен разрешает остаться и Айви. Она двигает бровями, ухмыляется мне. Пока до меня доходит, что самое время сказать ей что-нибудь в дружеском тоне, она снова погружается в работу.
Я приклеиваю кости к куску дерева, чтобы из скелета получился музейный экспонат. Отыскиваю в ведре со всяким хламом ножи и вилки, приклеиваю их тоже – они как бы накидываются на эти кости.
Отхожу на шаг назад. Чего-то не хватает. Еще покопавшись в ведре, нахожу полурасплавленную пальму из лего. Сойдет. Мистер Фримен хранит всякую фигню, которую нормальные люди выкидывают: игрушки из «Хэппи мил», потерянные игральные карты, чеки из магазина, ключи, кукол, солонку, поезда… откуда он знает, что из этого может выйти произведение искусства?
Я отвинчиваю у куклы Барби голову и помещаю внутрь индюшачьего тела. Вот теперь хорошо. Айви шлепает мимо, смотрит. Поднимает левую бровь, кивает. Я машу рукой, мистер Фримен подходит посмотреть. Чуть не хлопается в обморок от счастья.
Мистер Фримен:
– Отлично, отлично. И о чем тебе это говорит?
Блин. Не ждала таких вопросов. Прокашливаюсь. Не выдавить ни слова – все пересохло. Пробую снова, один кашель.
Мистер Фримен:
– Горло болит? Не переживай, сейчас вирус гуляет. Сказать тебе, что я вижу?
Облегченно киваю.
– Вижу девочку, застрявшую среди обломков неудачного праздника, с нее день за днем сдирают мясо, а кости иссыхают. Нож и вилка – это явно представления среднего класса. Пальма очень кстати. Разбитая мечта, верно? Пластмассовый медовый месяц, необитаемый остров? А добавишь кусок тыквенного пирога – будет тыквенный месяц!
Не удержавшись, хихикаю. А чего, прикольно. Айви с мистером Фрименом смотрят, а я тяну руку, достаю голову Барби. Ставлю ее на костяной скелет сверху. Пальму поместить некуда – бросаю ее в сторону. Смещаю нож и вилку – теперь они похожи на ноги. Заклеиваю Барби рот скотчем.
Я:
– У вас есть веточки? Сучки? Я из них руки сделаю.
Айви открывает рот, хочет что-то сказать, закрывает снова. Мистер Фримен разглядывает мое миленькое творение. Молчит – а вдруг расстроился, что я убрала эту пальму? Айви делает вторую попытку.
– Страшно, – говорит она. – И при этом странно. Страшно не как от клоуна, а как бы это сказать? Ну типа не хочется смотреть долго. Класс, Мел.
Я не на такую реакцию рассчитывала, но ей, похоже, понравилось. Она ведь могла бы вздернуть нос или вообще не смотреть, так ведь нет. Мистер Фримен постукивает себя по подбородку. Для учителя рисования у него слишком серьезный вид. Мне от этого не по себе.
Мистер Фримен:
– Я понял, что это значит. Боль.
Звенит звонок. Ухожу прежде, чем он что-то добавит.
Фрукт без кожи и косточки
На биологии мы проходим фрукты. Мисс Кин неделю талдычила нам про пестики и тычинки, семенные коробочки и цветы. Земля замерзла, по ночам падает снег, но мисс Кин твердо решила, что у нее в классе Весна.
Задний Ряд дрыхнет до самого упоминания о том, что яблони не могут размножаться без пчел. «Размножаться» для Заднего Ряда – слово-триггер. Они давно сообразили, что оно как-то связано с сексом. Лекция про пестики и тычинки проходит под сплошное ржание. Мисс Кин преподает со времен Средневековья. Так какой-то там ряд перегретых гипоталамусов (гипербалбесусов?) ее и отвлек от ведения урока. Она бесстрастно переходит к лабораторной части.
Яблоки. Нам раздают яблоки разных сортов и вручают по пластмассовому ножику. Велят рассекать. На Заднем Ряду затеваются битвы на мечах. Мисс Кин молча выписывает на доску фамилии драчунов, рядом – текущую оценку. За каждую минуту битвы отнимает по баллу. Только опустившись с B— до самых низов С, они соображают, что к чему. Дружно воют.
Задний Ряд:
– Так нечестно! Не имеете права! Мы вообще ничего не делали.
Мисс Кин снимает еще по баллу. Они кромсают свои яблоки, быр-быр-быр, мат-перемат, старая корова, училка сраная.
Дэвид Петракис, мой Партнер по Лабораторным, рассекает яблоко на восемь равных долей. Без единого слова. Он сейчас участвует в неделе «Буду врачом». Дэвид пока не определился, кем будет – врачом или юристом. Девятый класс для него просто мелкое затруднение. Рекламка крема перед Полнометражным Фильмом Жизнь.
Воздух весь в яблочном запахе. Когда-то, когда я была маленькой, родители возили меня в плодовый сад. Папа подсадил на яблоню. Я будто провалилась в книжку сказок – вкусно, красно, листья и ветки совсем не колышутся. В воздухе гудели пчелы, они так насосались яблочного сока, что не кусались – не до того. Солнце припекло мне волосы, ветер толкнул маму папе в объятия, и на долгую-долгую минуту родители и дети, собиратели яблок, расплылись в улыбке.
Этим и пахнет урок биологии.
Кусаю свое яблоко. Белые зубы красное яблоко едкий сок глубокий укус. Дэвид в ужасе.
Дэвид:
– Да ты что? Она тебя убьет! Его нужно резать! Ты, что ли, не слушала? С тебя баллы снимут!
Сразу ясно, что обязательный элемент детства – сидение на яблоне – Дэвид недополучил.
Я разрезаю остаток яблока на четыре толстых ломтя. В моем яблоке двенадцать зернышек. На одном лопнула шелуха, оттуда тянется белая ладошка. Яблоня, вырастающая из яблочного зернышка, вросшего в яблоко. Я показываю зернышко мисс Кин. Она добавляет мне балл. Дэвид закатывает глаза. Люблю биологию.
Первая поправка, стих второй
Пахнет бунтом. До Зимних Каникул всего неделя. Учителя так измотались, что им наплевать, хоть там ученики поубивай друг дружку. До меня доходили слухи, что в учительской хлещут эгг-ног. Революционный дух пробивается даже на уроках обществоведения. Дэвид Петракис решил бороться за свободу слова.
В класс я вхожу вовремя. Приносить ворованные справки Мистеру Черепу страшновато. Дэвид садится в первом ряду и кладет на парту магнитофон. Стоит Мистеру Черепу раскрыть рот, как Дэвид нажимает воспроизведение и запись одновременно – как пианист опускает пальцы на клавиатуру.
Мистер Череп учит нас на совесть. Галопом несем