ытания…
Поэтому с той же силой звучат слова прошлогоднего воззвания: «Пусть каждый ленинградец ясно осознает, что от него самого, от его поведения, от его работы, от его готовности жертвовать собою, от его мужества зависит во многом судьба города – наша судьба. Враг у ворот! Ленинград стал фронтом!»
Мы шли на фронт по улицам знакомым,
припоминали каждую, как сон:
вот палисад отеческого дома,
здесь жил, шумя, огромный добрый клен.
Он в форточки тянулся к нам весною,
прохладный, глянцевитый поутру…
Но этой темной ледяной зимою
и ты погиб, зеленый, шумный друг.
Зияют окна вымершего дома.
Гнездо мое, что сделали с тобой!
Разбиты стены старого райкома,
его крылечко с кимовской звездой.
Я шла на фронт сквозь детство – той дорогой,
которой в школу бегала давно.
Я шла сквозь юность, сквозь ее тревогу,
сквозь счастие свое перед войной.
Я шла сквозь хмурое людское горе –
пожарища,
развалины,
гробы…
Сквозь новый,
только возникавший город,
где здания прекрасны и грубы.
Я шла сквозь жизнь, сводя до боли пальцы.
Твердил мне путь, давнишний и прямой:
– Иди. Не береги себя. Не сжалься,
не плачь, не умиляйся над собой.
И вот – река,
лачуги,
ветер жесткий,
челны рыбачьи, дымный горизонт,
землянка у газетного киоска, –
наш,
ленинградский,
неприступный фронт.
Да. Знаю. Все, что с детства в нас горело,
все, что в душе болит, поет, живет, –
все шло к тебе,
торжественная зрелость,
на этот фронт у городских ворот.
Ты нелегка – я это тоже знаю.
Но все равно – пути другого нет.
Благодарю ж тебя, благословляю,
жестокий мой,
короткий мой расцвет, –
за то, что я сильнее, и спокойней,
и терпеливей стала во сто крат
и всею жизнью защищать достойна
Великий Город Жизни – Ленинград.
3 июня 1942
Сентябрь сорок второго года…
В Ленинграде осень, сентябрь…
Говоря «сентябрь», мы вспоминаем сентябрь прошлого года, тысяча девятьсот сорок первого. Тот сентябрь, когда первые артиллерийские снаряды и первые фугасные бомбы ворвались в наш город с незнакомым, еще пугающим свистом и ревом; тот сентябрь, когда фашисты штурмовали Ленинград, а мы строили на улицах баррикады, собирали по домохозяйствам бутылки и заряжали их горючим, готовясь, если понадобится, драться у каждого дома, у каждой калитки.
И вот – снова сентябрь, сентябрь сорок второго года…
Как и в прошлом году, Ленинград – наш, советский, русский город, не взятый, не покоренный, не умерщвленный Гитлером.
Но, как и в прошлом году, Ленинград – это фронт, и, как в прошлом году, немцы не оставили мысли взять город штурмом. Но с еще большей, чем в прошлом году, решимостью и бесстрашием готовы мы встретить врага, и отразить его, и выстоять.
Мы знаем, что знамена тех городов, с которыми еще недавно вели мы боевую перекличку, как бы перешли теперь к нам… Мы не уроним их. Мы будем стоять насмерть – за себя и за Одессу. За себя и за Севастополь. За себя и за всю Россию.
Новая сила родилась в нас в жестокие дни зимы, в трудные месяцы нынешней весны и лета. И эта новая сила питается болью и тревогой за Россию: смертная опасность грозит России сейчас, в сентябре сорок второго года, как никогда…
Ежедневно в шесть часов утра мы просыпаемся, как от толчка, жадно слушаем сводку Информбюро… Уже третий месяц подряд сообщает нам сводка вести, от которых сердце обливается кровью и дыхание становится горячим. Сегодня сводка сообщила, что, несмотря на огромные потери, гитлеровцы рвутся к Грозному, что идут бои на окраинах Сталинграда…
Никто из нас не думает сейчас о своих, блокадных трудностях; мы живем так, как будто бы нет расстояния между Ленинградом и Сталинградом, как будто бы Нева и Терек текут рядом.
Мы живем, исполненные единой жаждой – всем, чем можно, помочь стране. И, несмотря ни на что, мы живем уверенностью, что Россия выстоит, что мы остановим повсюду захватчиков и даже погоним их вон из пределов нашего отечества. И мы из своего кольца, из осады громко говорим всем защитникам России: товарищи, крепитесь, бейте немцев, остановите, задержите их – это можно, можно, клянемся вам ленинградским сентябрем сорок первого года!
Немыслимо трудные дни переживаем сейчас мы все…
Печаль войны все тяжелей, все глубже.
Все горестней в моем родном краю…
Бывает, спросишь собственную душу:
– Ну, как ты, что? –
И слышишь: – Устаю… –
Но не вини за горькое признанье
души своей – и не смущайся, нет!
Она такое приняла страданье
за этот год, что хватит на сто лет
Такое испытанье ей досталось,
что, будь она не русскою душой, –
ее давно бы насмерть искромсало
отчаяньем, неверием, тоской…
Но только вспомни – вспомни сорок первый:
свирепо, страшно двигался фашист,
а разве – хоть на миг – ослабла вера
не на словах, а в глубине души?
Нет! Боль и стыд нежданных поражений
твоя душа сполна перенесла
и на путях печальных отступлений
невиданную твердость обрела.
…И вот – опять…
О, сводки с юга утром!
Как будто бы клещами сердце рвут…
Почти с молитвой смотришь в репродуктор:
– Скажи, что Грозного не отдадут!
Скажи, скажи, что снова стала нашей
Кубань, Ростов и пламенный Донбасс!
Скажи, что англичане от Ламанша
рванулись на Германию сейчас! –
Но, как полынью, горем сводки дышат.
Встань и скажи себе, с трудом дыша:
– Ты, может быть, еще не то услышишь
и все должна перенести, душа.
Ты устаешь? Ты вся в рубцах и ранах?
Все так! Но вот сейчас, наедине,
не людям – мне клянись, что не устанешь,
пока твое Отечество в огне.
Ты русская – дыханьем, кровью, думой.
В тебе соединились не вчера
мужицкое терпенье Аввакума
и царская неистовость Петра.
Так не желай и не проси пощады
и все прими, что будет, не забыв
ни зимнего терзанья Ленинграда,
ни горькой севастопольской судьбы.
Такая, отграненная упорством,
твоя душа нужна твоей земле…
Единоборство?
Пусть единоборство!
Мужайся, стой, крепись и – одолей!
И еще я прочту стихотворение о русской девушке Ольге Селезневой, угнанной немцами в Германию…
Я хочу говорить с тобою
о тяжелой нашей вине,
так, чтоб больше не знать покоя
ни тебе, товарищ, ни мне.
Я хочу говорить недолго:
мне мерещится все больней
Ольга, русская девушка Ольга…
Ты, наверное, знаешь о ней.
На немецкой земле на проклятой
в подлом рабстве томится она.
Это наша вина, солдаты,
это наша с вами вина.
Точно образ моей отчизны,
иссеченной, усталой, больной,
вся – страдание, вся – укоризна, –
так встает она предо мной.
Ты ли пела, певучая? Ты ли
проходила, светлее луча?
Только слезы теперь застыли
в помутневших твоих очах.
Я гляжу на нее, немея,
но молчать уже не могу.
Что мы сделали? Как мы смели
пол-России отдать врагу?
Как мы смели ее оставить
на грабеж и позор – одну?!
Нет, товарищ, молчи о славе,
если сестры твои в плену.
Я затем говорю с тобою
о тяжелой такой вине,
чтоб не знать ни минуты покоя
ни тебе, товарищ, ни мне.
Чтобы стыдно было и больно,
чтоб забыть о себе – пока
плачет русская девушка Ольга
у германского кулака.
20 сентября 1942
Наша победа
Дорогие товарищи,
послезавтра мы будем встречать новый, тысяча девятьсот сорок третий год.
Второй Новый год встречаем мы в блокаде.
Воспоминание о той, прошлогодней встрече, то есть о ленинградском декабре сорок первого года, это воспоминание еще так жгуче болит, что к нему тяжело и страшно прикасаться. Не надо же сегодня вспоминать сумрачные подробности тех дней. Вспомним, товарищи, только одну подробность: вспомним, что мы, несмотря ни на что, и тот Новый год встречали с поднятой головой, не хныча и не ноя и, главное, ни на минуту не теряя веры в нашу победу.
И вот прошел год. Не просто год времени, а год Отечественной войны, год тысяча девятьсот сорок второй, а для нас еще триста шестьдесят пять дней блокады.
Но совсем по-иному встречаем мы этот новый, 1943 год.
Наш быт, конечно, очень суров и беден, полон походных лишений и тягот. Но разве можно сравнить его с бытом декабря прошлого года? В декабре прошлого года на улицах наших замерло всякое движение, исчез в городе свет, иссякла вода, да… много чего исчезло и много чего появилось тогда на наших улицах…
А сейчас все-таки ходят трамваи – целых пять маршрутов! Сейчас поет и говорит радио, в два наши театра и в кино не пробьешься, целых три тысячи ленинградских квартир получили электрический свет. И, несмотря на то, что нашему городу за этот год нанесено много новых ран, весь облик его совсем иной, чем в прошлом году, – несравненно оживленнее, бодрее. Это живой, напряженно трудящийся и даже веселящийся в часы отдыха город, а ведь блокада-то все еще та же, что и в прошлом году, враг все так же близок, мы по-прежнему в кольце, в окружении.
Да, за год изнурительной блокады наш город и все мы вместе с ним не ослабли духом, не изверились, а стали сильнее и уверенней в себе.