Такая ситуация с собаками: то они несут полный бред о каждом попавшемся предмете, когда их не спрашивают, а в ответственный момент из них приходится вытягивать информацию клещами.
— Между ними есть… э-э-э… какие-нибудь отношения?
— Еда и питье задаром! — воскликнул пес. — Вот это, я понимаю, отношения! А ты как смотришь на это, приятель?
— Они целовались? — уточнил я.
— Регулярно, — ухмыльнулся пес.
Я подумал, уж лучше бы она занималась этим не дома. У меня отчего-то защемило сердце. Я чувствовал странную неловкость, и в то же время эти расспросы казались мне предательством по отношению к Линдси.
— Как думаешь, она любит этого Джима? — спросил я.
— О да, — откликнулся пес, — но не так, как я — тебя. А ты меня любишь?
Я потрепал его за ухом.
— Очень.
В самом деле, как быстро все случилось. Я о наших с псом взаимоотношениях.
Я почувствовал, как внутри поднимается тепло, и устыдился. У меня была собака, которая любила меня, у меня была Линдси, которая все время твердила, что без ума от меня, глядя мне в глаза. Собаке заглянуть в мои глаза было значительно труднее, и поэтому он чаще тыкался носом в колено.
Мы с Линдси редко говорили друг другу: «Я люблю тебя», обычно — надрывно звенящее «я от тебя без ума». Это «я люблю тебя» всегда давалось мне с особым трудом, впервые я сообщил Линдси о своих чувствах в таких словах через год и три месяца после начала нашего знакомства. В тот момент зазвонили колокола, извещавшие о наступлении Нового года.
Казалось, я мог говорить подобные вещи лишь по большим праздникам, когда на поверхность всплывают фантазии, а ум, напротив, тонет в алкоголе.
В дверь постучали. Выбравшись в коридор, я обнаружил на полу конверт, по виду очень дорогой. На нем стояло мое имя, но адрес был написан неправильно.
Из вскрытого пакета выкатилась игорная фишка на 500 фунтов стерлингов. Я повертел ее в пальцах, она магнитом притягивала глаза, как колбаса притягивает собаку. Жизнь — это, в сущности, «однорукий бандит», подумалось мне в этот момент. Чем дольше играешь, тем больше увлекаешься. Потом я заглянул в конверт. Там была еще записка, небрежным почерком было нацарапано: «Морковка». Понятное дело, «для ослика». Что дальше? Очевидно, дубинка, если морковка не поможет. Я положил фишку в карман брюк, одел ошейник Пучку и вышел из дома.
«Что же это такое, — призадумался я во время прогулки, когда мы шли на свидание с Линдси по приморскому бульвару, — что может заставить тебя полюбить так быстро?»
Наверное, пес разбудил во мне какие-то отцовские качества. Дело не просто в привязанности и не в том, что я за него, прирученного, в ответе… Впрочем, стоило расспросить об этом собаку.
— Ты сказал, что любишь меня, — заметил я, когда мы приближались к лотку с мороженым. Там было фисташковое, мое любимое. Пес трусил рядом, преданно посматривая на меня.
— О да, — живо откликнулся он.
— За что?
— Вы такой добрый, — сказал пес, слабо кивнув головой. — Простите меня, — кашлянул он, — голова немного кружится от голода.
— Ты же завтракал только что, — напомнил я.
— Это когда?
— Утром.
— Ну, если вы так считаете, — сказал он, хмурый, как понедельник, — тогда…
— Завтракал-завтракал. И еще прикончил мои хлопья.
— Разве это еда для собаки? Хлопья… — обиженно заявил Пучок.
— А что же еще, если не еда?
— Тоже мне еда, — фыркнул пес. — Состоит из одних дырочек, а потом они в животе собираются в одну большую дырку. Ничего удивительного, что я все время голоден.
— Но ты еще слопал полбанки собачьих консервов, — напомнил я неоспоримый факт.
— Скудная компенсация за мои труды на ваше благо, — почти простонал он.
— Прекрасно, это именно то, что рекомендуют производители консервов: не перекармливать.
— Да? — саркастически заметил пес. — Разве эти производители — собаки? Если бы они были собаками, рискну предположить, что рекомендации по кормлению были бы совершенно другие. — Тут он заметил мороженщика и замер у лотка с видом диабетика, готового свалиться с ног, если немедленно не получит сладкого.
— Любишь мороженое? — спросил я, подумывая тем временем: «Не мешало бы сводить тебя к ветеринару, чтобы установить подходящую диету».
— Я бы не прочь отведать парочку самых кро-о-ошечных «Магнумов», — залебезил пес.
— Ничего себе «крошечных». Магнум — это самое большое эскимо, потому оно и называется «Магнум».
— Что ж, — удрученно произнес пес, — раз нет маленьких «Магнумов»…
— То ты согласен на большие.
— Да, и двойной шоколад — это весьма калорийно…
— Как раз то, чего требует твое хрупкое телосложение.
Пучок расцвел.
Мороженое было куплено и съедено на скамейке, обращенной к морю, над которым кружились чайки, истерическими криками распугивая одиноких прохожих. Было в них нечто эфемерное и преходящее, как все в этом мире, и особенно «Магнум», исчезнувший, как эхо вечности, в наших глотках.
Вероятно, это было не самое подходящее время, для того чтобы оповестить Линдси о появлении в нашей жизни четвероногого друга. Препятствия тут могли возникнуть самые разные. Во-первых, ее новый ковер, а во-вторых, и это куда более важно, мне не удастся скрыть от нее, что я разговариваю с собакой.
Поглощая шоколадное лакомство, я чувствовал на себе честный и преданный собачий взгляд — Пучок расправился со своей порцией быстрее, чем я успел произнести: «Эта штука стоит два фунта тридцать пенсов, постарайся растянуть удовольствие».
Два тридцать каждое. Примерно одна четырехтысячная моего долга Тиббсу.
Пес юлил передо мной, припадал на передние лапы и гипнотизировал, как удав. Каждое движение моей руки ко рту сопровождалось его неотрывным взглядом.
Я слизнул остатки эскимо и сидел, постукивая палочкой о скамейку.
— Ты же не съел палочку! — напомнил пес.
— Палочки не едят.
— Это же косточка от мороженого! Их специально прячут в шоколаде, чтобы ты смог добраться до них в последнюю очередь.
Я бросил ему палочку, и он слопал ее на лету. Дальше, намекал Кот, будет палочка. Только на ней уже будет не мороженое и не леденец. Хотя как знать, какого размера палочку они намерены против меня использовать. Весьма возможно, бейсбольную биту. А то и стальную клюшку для гольфа, также любимую гангстерами.
— А как ты относишься к палкам? — спросил я его. — Большим, настоящим палкам?
Пес отвернулся, словно не расслышав этих слов, видимо приняв их за какой-то обидный намек.
— Кстати, о любви, — вдруг вспомнил он, отрывая взгляд от синего горизонта. — Я еще больше полюблю тебя, если ты купишь мне пакетик чипсов.
— Всему свое время. Думаю, нам не стоит торопиться с этим.
Пес пригорюнился на секунду, но тут же переключился на проезжавшего мимо роллера.
— Ничего себе — колеса на ногах. Что за извращение! — пролаял он.
Наконец, то ли растаяв от хорошей погоды, то ли от чего другого, я решился позвонить Линдси и сказать, что у меня для нее сюрприз.
— Что за сюрприз? — встревожилась она.
— Увидишь.
— Случайно не та большая красная игрушка из секс-шопа «Энн Саммерс»?
— Линдси, это был огнетушитель! — Еще одна старая шутка, которая, однако, не перестает радовать нас обоих.
Мы встречаемся все время в одном и том же открытом кафе, с пластиковыми столами под зонтиками, одноразовой посудой и нарисованной от руки самодельной вывеской. Я знал, где у Линдси любимое место парковки, прямо за дорогой, так что оставалось только ждать появления «Клио», и, стоило мне заметить машину издалека, я тут же приказал Пучку спрятаться за угол.
— В кафе? — уточнил он.
— Просто исчезни.
Как только появилась Линдси, я немедленно вспомнил, за что люблю ее.
У Линдси была такая грациозная посадка головы, такая походка. Я знал, что она, еще когда была совсем юной, специально занималась своей осанкой, нося на голове стопку книг. Кроме того, она была стройной обворожительной блондинкой с искусственным загаром.
При ее появлении утро вдруг стало как-то светлее: от нее исходило какое-то таинственное излучение, которое, тем не менее, было совершенно реальным. Она приводила меня в чувство равновесия и гармонии, и я видел мир таким, какой он есть и каким должен быть, а не таким, каким я позволял ему быть вокруг себя, да и в себе тоже. И притягательный дым игорной комнаты сам по себе развеивался, когда я был рядом с ней.
— Привет! — встал я, ей навстречу, протягивая руки.
— Привет! — откликнулась Линдси, чмокнув меня в щеку.
— И привет двум приветникам! — подал голос пес из-за угла. Он преданно глядел на нас, свесив язык и учащенно дыша.
— О-о, привет, — заметила его Линдси, не решаясь, впрочем, погладить. — Вроде не бешеный. Вид у него довольно дружелюбный.
— Я очень дружелюбный, — подтвердил пес, крутя хвостом, — и весь на виду, а внутри у меня то же самое, что и снаружи, — пояснил он, жарко дыша.
— Ты удивишься, когда узнаешь, — приступил я к рассказу.
Линдси спустила солнечные очки на самый кончик носа.
— Уж не купил ли ты мне собаку?
— А что?
— Ты же знаешь, я не могу держать дома собаку. Дэйв, я же только что постелила новый ковер. Это просто смешно.
— Да нет, — сказал я, понимая, что больше на нервах играть нельзя. — Это Пучок, я, видишь ли… просто присматриваю за ним. — Несколько туманное, прямо скажем, объяснение. Гордиться нечем.
— Значит, присматриваешь? — недоверчиво прищурилась Линдси.
— Присматриваю.
— И кто тебя об этом попросил?
— Я, — вырвалось у меня.
Это была та грань между истиной и ложью, когда не решаешься сказать правду и не смеешь врать. И говоришь то, что звучит как чистая нелепость. Хотя на самом деле это правда, только искаженная до неузнаваемости, до такой степени, что может показаться откровенным враньем или же просто издевательством. Мне казалось, я просто обязан был признаться ей, чтобы ей и Пучку стало все понятно, чтобы с самого начала избежать двусмысленности.