– Из Абдеры Демокрит. Соплеменник мой. В пятом веке до новой эры мы с ним встретились с поговоркой: «Богат тот, кто беден желаниями». Помню, всё время повторял и хихикал: «Есть люди – царствуют над городами и в то же время являются рабами женщин. А есть женщины – управляют городами, а у мужчин в рабстве. Вывод: любовью нельзя управлять, а покупать – тем более. Знаешь, мастер, об этом?
– Нет… Впервые слышу такое. Я любовью управляю, как лёгким парусом, – куда подую, туда и летит. В моём распоряжении целый кордебалет, а сейчас ещё и компьютерный цех под управлением Ромео Писюкастого. Он тоже управляет ими…
– Мастер, Вы управляете сексом, их животным чувством, но не любовью. Любовью нельзя управлять. Ещё Данте Алигьери в тринадцатом веке писал: «Не действуй против божества влюблённых». Это не любовь, которой управляют! Это что-то другое. По-моему, это распущенность, разврат… Давайте спросим у Толстого.
– Толстого спасать надо, – олигарх вдруг помрачнел, нахмурился и еле слышно выдавил: – Душа болит за писателя. Он ведь ещё ничего подлого не написал, святой! Гибнет его беспощадное слово, его натура… Ох как гибнет! А тут ещё воровство! Ключи от твоего павильона только у Колбасова, у меня и у тебя. Офис твой больные навещают?
– Нет. Работаю только по вызову.
– Срочно в «Буднях подземелья» публикуем статью под названием «Больше взять некому». Заканчиваться она должна словами: «Пока Колбасов не вернёт серебряную шкатулку и три золотые монеты, лечение больных приостанавливается. Ищите вора, пусть вернёт шкатулку». Кто знает, может, он пьянствует где-нибудь в Чистилище с очередной сексмумией.
– Вполне логично…
– У него на морде написано, что он развратник нового поколения. Надо в газете фотку запечатлеть. И не просто запечатлеть, а с антуражем его любовниц-курильщиц и сосалок. Морды этих мумий могут навести на след. Поручим публикацию… не господину Мохину – он разведёт лагерную пыль, а моей Анюте – возвышенной кроткой даме с двумя научными институтами.
В этот момент дверь загромыхала, и в неё сильно постучались.
– Это не Анюта, – раздражённо сказал олигарх. – Иди, открой. Если Писюкастый, пусть позднее придёт: часа через четыре. Я занят.
Несмотря на раннее утро, за дверью послышались крики:
– Папа, папочка, открой, радость моя ненаглядная! Это я… Зела, дочка твоя… У меня прекрасная новость!
– Иди, открой. Легче удавиться, чем угодить родной дочери. – Олигарх на всякий случай стал надевать брюки, глянул в трюмо. – «Чем страшнее, тем лучше», – подумал он, посмотрев на часы. – Не слишком ли рано для прекрасной новости?
В спальню влетело воздушное создание, напоминавшее хилую девочку из ранних диснеевских фильмов. Олигарх смотрел на дочь, а думал совсем о другом.
– Папочка, солнышко моё ясное! Всё уладится, всё встанет на своё место, – запричитала Зела. – Не куксись. Не думай о войне. От неё не убежишь. Сначала была красная, теперь – белая, а завтра – цвета шампанского… Ты ведь мужчина красивый, умный, предсказуемый. У тебя своё подразделение войск, своя ниша…
– Чего тебе надо, дочурка? – оборвал её миллиардер. – Ты знаешь, я, как всегда, занят.
– Ну что ж, ты не хочешь выслушать свою родную дочку? Тогда я пойду, – нахмурилась Зела.
– Иди, и как можно меньше думай о тряпках, деньгах, сексе…
За дверью послышался мужской голос: «Баба есть баба – никогда не поймёшь, о чём ноет».
– Кто там? – вздрогнул хозяин. – Гиппократ, посмотри.
– Не надо смотреть, папочка. Там мой будущий муж.
– Вот зараза! Так бы и говорила: мол, не одна пришла! Кто такой?
– Колбасов.
– Кто-кто?!
– Колбасов, комендант бывший, полунегр…
– Погоди, Колбасов в розыске! Порфирий?
– Да! Вот я и разыскала его, и очень счастлива! Колбасов, иди сюда, папочка ждёт…
– Погоди… Дай сотрудников оповестить. – Крупин как ошпаренный подбежал к рации, которая лежала на бюстгальтере Сволочковой и, включив её, заорал что есть мочи:
– Вилар Петрович, ты слышишь меня?! Поднимай всех болванов, которые наверняка ещё спят, и немедленно перекрыть все подходы и выходы к Чистилищу. Мою спальню окружить особым нарядом с квантовым оружием, снайперами. Колбасов здесь!
– Колбасов?! Ничего себе!
– Да, да! Пришёл… женихаться с дочерью Зелой. Он один? – обратился олигарх к дочери.
– Нет, с Анакондой, – игриво ответила Зела. – Ну что, звать?
– Зови. – Заряженный пистолет уже лежал в кармане халата, и хозяин нервно положил палец на курок. Палец был потным, почему-то прилипал к спусковому крючку, это ещё больше раздражало олигарха. Он нащупал в брюках старый пистолет Макарова, сел за стол.
– Зови! У меня к нему длинный и очень суровый разговор…
– Порфирий, папа ждёт, будь поласковей…
Как только дверь открылась, из проёма вышел человек, которого разглядеть было нетрудно. Это был Колбасов – злой, обиженный на в с ё человечество, страшный, почти бомж.
Раздался выстрел. Колбасов согнулся, что-то прохрипел.
– Я поздоровался с тобой, Порфирий. Теперь говорить начнём, – тихо сказал олигарх и тяжело вздохнул.
– Мардахай, мне больно в животе. Зела, принеси лёд.
– Теперь всегда будет больно. Гиппократ, не суетись, – спокойно сказал хозяин. – Если ему не будет больно, то будет больно всему миру.
Колбасов неожиданно выпрямился и медленно попятился к двери на выход. Раздался ещё один выстрел.
– Не двигайся! Буду ещё стрелять. Ты окружён! Все слова с этой секунды записываются на аналоговую и цифровую плёнку. Так что думай, о чём говоришь.
– Я… я… я…
Вероятно, вторая пуля задела кость, и Колбасов от боли терял сознание, но стоял на ногах.
– Зела, принеси из холодильника лёд, – приказал хозяин.
– Давайте обезболивающий укол сделаю или морфий введу, – предложил Гиппократ.
– Не надо, пусть болит. Для плохого человека даже лёгкой смерти жалко.
Анаконда была в растерянности и молча тушила пожар своей страстной души. Когда-то она любила этого до ужаса странного человека, несущего золотые яйца в каждый мраморный дом. Словоохотливый, обаятельный, мудрый мерзавец, бойко цепляющийся за любую работу, за любую юбку, от которой можно было иметь свою выгоду. А выгода одна – деньги, нажива. «На этом „козле” – деньги, нажива – не народ России, а население мечтает въехать в рай, – подумала она. – Они постоянно судятся, устраивают козни, дерутся за каждый клочок земли и даже не догадываются, что жизнь их на волоске. А приучают их к этому „козлу” материалисты: бездуховные, абсолютно безнравственные люди – порождение той эпохи, где всё дозволено, всё принимается, и даже оплачиваются самые безумные действия обнаглевших и потерявших чувство меры людей. Если человек не думает о своей душе и душах других людей, то он животное. Он может, как медведь, есть что угодно… У него нет цели в жизни кроме обогащения. И наплодить много детей вовсе не его цель, а Создателя. Если он не научился читать, писать и даже говорить, то он жестами объяснит, что ему надо: если не резиновая, то живая или восковая женщина, такая же безмолвная, согласная на всё». – И Анаконда – Роза Галимовна, бывшая жена Колбасова, вдруг поняла, что она и есть та безмолвная резиновая женщина, согласная на всё ради чувства, ради страсти, ради мизерного куска хлеба, но с сексом, с двойной тягой.
– Анаконда, отойдите от негодяя подальше! – кричал олигарх, стреляя в Колбасова. – У меня сильно дрожат руки, я могу промахнуться! Вы слышите меня?
Анаконда в каком-то сомнамбулическом сне сделала неуверенный шаг в сторону.
– Ещё, ещё дальше от этой страшной заразы, на которую не действует рассудок.
Анаконда сделала ещё один неуверенный шаг.
Как раз в этот момент произошло невероятное: из-за спины Анаконды выскочили три вооружённых человека. Один плотный, ростом с Розу Галимовну, другой – поменьше, третий – бутузкоротышка, самый проворный, с капроновой верёвкой. Все трое в масках.
Олигарх выстрелил третий раз по ногам Колбасова, бросил пистолет и вдруг увидел перед собой серебряное лицо Гиппократа.
– Я не могу дать вторую жизнь, но, может, эту сохраню. – Он выхватил из рук олигарха пистолет и начал беспорядочно стрелять, а потом, затянув хозяина под стол, закричал, что есть мочи:
– Изверги! Шакалы! Вы не меня убиваете, вы рушите историю России. Это безумие!
Пули градом забарабанили по его серебряной одежде. Одна отрикошетила в руку олигарха, он застонал от боли и, судорожно нащупав пульт управления, включил сирену. Сирена превратила подземелье в кромешный ад. Стрельбы не было слышно. Выла сирена, и самый рослый бандит пошатнулся и вдруг, рухнув на стол, приглушил пульт управления сиреной.
– Вяжи обоих! – заорал коротышка и, сделав петлю, набросил на голову хозяина. – Серебряного тоже возьмём! Колбасов, поднимайся, хватит на коленях стоять!
Колбасов, опираясь на дверной косяк, с трудом поднялся, оглядел спальню. В глубине спальни он обнаружил мини-сейф.
– Берём сейф и уходим! – неожиданно заорал он. – Папу и его дочь не трогать! Серебряного тоже.
– А нашего верзилу куда? Он готов.
– Сдох, что ли?
– Да.
– Мардахай Абрамович, ты извини меня за внезапное посещение благородного рая, – тяжело дыша, но с издёвкой, кое-как выдавил Колбасов. – Но нашего верзилу придётся мумифицировать и подарить мне на день рождения. Говорящего, ты слышишь меня? – повысил он голос. – Только говорящего. Я буду рад пообщаться. Иначе в следующий раз я оторву тебе голову вместе с яйцами. До встречи. Спасибо. Зела, мы ещё погуляем на нашей свадьбе.
Они погрузили сейф на походную тележку и, оставив верзилу, быстро покинули спальню. В комнате олигарха наступила невыносимая тишина. Хозяин нервничал. Он ждал появления Вилара Петровича Головастикова и спецгруппы. Положение миллиардера было крайне нелицеприятным. Он лежал лицом вниз с завязанными руками и ногами. Рядом с ним, на полу, тоже связанный, лежал Гиппократ. Оба молчали. Нарушила тишину Анаконда.