– Всяк выпьет, да не всяк крякнет, говаривал мой дед. Так же и я скажу. Эх, парень, я счастлив тем, что века и мудрость связал в один узел, в золотые мысли, а тут ещё и музыка, танец… Ты видел, как она танцует?
– Кто?
– Сволочкова Анна Евсеевна, моя любовь!
– Это не танец – оргазм сакраментальных чувств под названием «традиционный секс», – подметил Гиппократ.
– Но где она? – хозяин достал рацию. – Неужели он соблазнил её?! Но Авдотья Кирилловна, честнейшая каолиновая ваза, видела, как он, взяв её за руку, вёл мимо кухни, мимо гостиной. Она, как резиновая кукла, глядела на него. Колбасов наверняка зарылся в ней! Нет управы на этого мерзавца! Хотя там, наверху, – олигарх отодвинул золотую чашку, указал наверх, – сотни управ, но все они научились управлять только собственными деньгами и изредка – жёнами. Какой-нибудь бизнес-лох из управы верхней звонит тебе и говорит искажённым голосом: «Господин Крупин, Ваш дом на Чистых прудах купили, извольте переехать по новому адресу: на Планерную или в Котлы. А моё последнее жильё там, «наверху», было в двух шагах от Кремля. Высокий потолок, рядом церковь на Хохлах. «Не переедете, – примем меры. Кт о говорит? – спрашиваю я. – Вы угрожаете?! Мне и здесь хорошо. Может, мне в Бутырку переехать? – бросают трубку. Так мне надоело выслушивать одно и то же: «Примем меры, примем меры». Я умышленно не переезжал… Хотел с бизнес-покупателем дома встретиться. Уходит, таится, прячется, чего-то ждёт. «Ах, – думаю, – государственную собственность решил вместе с Гайдаром и Немцовым себе присвоить. Только услышу искажённый голос в трубке – сразу к Богу обращаюсь: «Срочно собираем народ на управу, на федералов – бандиты там». Звонки прекратились. Но это там, наверху, а здесь управу мы свою найдём. Здесь я хозяин, я! Мой депутатский корпус – исторические памятники: Эзоп, Конфуций, Цицерон, Гораций, Сенека, Эпиктет, Петрарка, Кальдерон, Свифт, Гегель, Суворов, Фонвизин, Франклин, Шиллер, Бальзак, Герцен, Толстой, Ломоносов. Англоязычные мумии с компьютерными мозгами нам не нужны. Наша земля – наша власть. Большой дурак тот, кто продаёт свою землю, на которой вырос, преступникам, как частных, так и бюджетных контор, где частное по воле супербандитов часто становится государственным, а государственное по воле тех же бандитов становится частным. Владелец сразу теряет и землю, и власть. Более того, он разжигает вражду между людьми, скупающими землю и постоянно на ней живущими. Он создаёт войны. Давай ещё выпьем, и ты расскажешь мне, как вы жили до новой эры? Мне очень интересно! Неужели такой же бардак?! Такие же владельцы биткоинов.
– С великим удовольствием, хозяин, – Гиппократ присел на лавку, задумался. – Я Вам не про себя расскажу. Моя жизнь была посвящена рутинной работе: спасению больных людей. Оспа, холера, чума – всё это моя работа. Но у меня были мудрые друзья: Сократ, его ученик Платон, Демокрит из Абдеры, Аристотель. Они есть в Чистилище. Но, к сожалению, безмолвные, застывшие.
– Я тоже сожалею. Но я ничего не могу сделать. Вы видите, дорогой врач, что происходит? Я с ужасом думаю… Колбасов может по неопытности превратить «код бессмертия» в неминуемую смерть на земле всех нас… Он может вернуть жизнь инквизиторам, рабовладельцам, феодалам, дуракам и страшным людям, думающим прежде всего о своей шкуре, брюхе, но не о государстве! Давай, дружок, пригубим. Может, тревога пройдёт, и страх за мою примадонну улетучится. – Олигарх плеснул ещё виски в золотые чашки. – С Богом, благородный философ. – Он неожиданно прослезился, выпил виски и опять крякнул. – Поморская наследственность даёт о себе знать, особенно в беде, – к удивлению врача, виновато пояснил он. – Но почему Головастиков как в воду канул и Петухова молчит. Так Вы мне расскажете о своих друзьях? Мне интересно, что было там две с половиной тысячи лет назад. Какие перестройки? Какие клятвы? Кто кого убил? В кого влюбился?
Гиппократ вдруг опять замолчал, выпил крепкий виски и, не закусывая, долго сидел с закрытыми глазами. Но хозяин не торопил древнего философа. Он понимал: Гиппократ молчит не потому, что ему нечего сказать, а потому, что всего накопилось столько, что трудно передать словами. Хозяин заметил, что серебряные пальцы врача слегка вздрагивают, а глаза вдруг выпучились и застыли, как у голодного волка или обезьяны.
Житель из пятого века до новой эры, известный врач-хирург Гиппократ не открывает рта. – «Он думает, – решил олигарх. – Не буду ему мешать». Так продолжалось около получаса.
– Может, ещё выпьем? Бог любит Троицу, – после долгого молчания не выдержал хозяин.
Ответа не последовало. Олигарх налил по третьей.
– Давай выпьем, родной. Ты чего не пьёшь? Может, и тебе, и мне легче будет.
Врач взял чашку с виски двумя руками и, ничего не говоря, вылил внутрь её содержимое. Ни один мускул не дрогнул на его серебряном лице. Потом он неожиданно поднялся, открыл свой чемоданчик с медикаментами, пересчитал все пробирки и бутылочки и стал оглядывать спальню, начиная с потолка и заканчивая расшатанной трёхспальной кроватью.
– Мастер, извини меня, – вдруг тихо заговорил Гиппократ, – но мне чудится, что всё, что происходит с нами, вовсе не две тысячи лет спустя, а две тысячи лет до той эры, до той поры, когда Сократ сказал: «Ничего не следует делать из-за денег», а Платон добавил: «Не золото надо завещать детям, а наибольшую совестливость». Сократ своим клеркам говорил прямо в глаза: «Богатство и знатность не приносят никакого достоинства». За прямоту суждений, отрицание государственной религии его приговорили к смерти. Главным обвинителем был богатый, влиятельный демократ Анит. Но Сократ был борцом за истину. Я предложил ему бежать из Греции в Рим, но он настоял на своём, выпив чашу с ядом цикуты. Точно такую же, – философ постучал по чашке, стоявшей на столе, – только не золотую, а серебряную, и я подумал сразу, как только Вы достали чашки: если бы Вы, мастер, предложили мне выпить такую же чашку яда за новую жизнь бессмертных памятников, я бы сделал, как Сократ. – Он с какой-то странной религиозностью перекрестился, поднялся с деревянной лавки. – Разве я думал, что через две с лишним тысячи лет человек станет ещё безжалостнее, вульгарнее, подлее. Жизнь будет не настоящей, цифро-аморальной, и жуткий разврат под названием «Жопа», с семью «Оскарами», заменит истинный человеческий талант. Всякая роковая хрень будет пытаться стать фильтром великого национального голоса, противостоять его страданиям, воле,… безнравственный нарциссизм, где уродство почитается как красота, погрузит Иисуса Христа в пердящий китч, в подростковую мочу новой современной цивилизации. Человек будет иметь не одну жену, а десятки, сотни жён, и каждой обещать золотые горы. Потомство его, как жуткий рок, создаст новые неизлечимые болезни. Я был наивен и глуп, полагая, что через две тысячи лет люди будут чаще улыбаться друг другу и дарить полевые цветы. Мраморные фонтаны зашумят во всех городах государства, и женщины, словно Афродиты и Венеры, будут нежить своих Аполлонов сказочными, добрыми улыбками. Люди будут прятать свои гениталии как сокровище счастья, радости, вдохновения. И любовь будет святым благом. Платон был такой же дурачок. Но любовь к идее, этой побудительной причине духовного возрождения, сделает его интересным философом. Однажды в Афинах, на стадионе, он мне сказал: «Много знать – не значит быть умным. Умный идею нравственности поднимает до таких высот, что сгорает в лучах Солнца. Но ты, парень, ограничивай свой ум, особо среди невежд… Помни, умнее тебя в тюрьме сидят». Люди возомнили, что с большими деньгами можно построить новую цивилизацию (и довольно быстро) и создать новую вселенную. Это не люди, это жуткие бесы, идиоты, безмозглые шакалы, сволочи.
Олигарх внимательно слушал и на пустую чашку, из которой только что пил Гиппократ, покосился другими глазами.
– Вы посмотрите, что там, наверху, делается! – продолжал возмущаться врач. – Обещают многое. Развлекают, как могут. И без конца врут, врут, врут… А страна-то на одном денежном бугре держится. Диалектика русской души отсутствует. Олимпом счастья стал не нравственный прогресс, а дохлые деньги. Олимп-то пророс горе-изобретателями типа Березовского, Абрамовича, Ходорковского. Деньги качают изо всего, забыв о том, что процесс выкачивания не является народной идеей, о которой помышлял Платон. Весь мир состоит из идей, но деньги, затуманившие людям мозги, – это не идея, это смерть, коллапс. Идея – это жизнь, ползущий трактор, машина. Мы вам трактор, сенокосилку, квантовый невод, а вы нам масло без гербицидов, натуральное мясо и натуральную, естественную рыбу. Вот это настоящий обмен идеями.
Олигарх слушал, восхищался и думал о том, что не зря создал Чистилище! «Если Гиппократ дружил с Платоном и Сократом, то для него Лев Николаевич Толстой – гимназист. И если он утверждает, что мы морально и эстетически не доросли ещё до его пятого века до новой эры, в котором он жил, то мы полные дураки, беспомощные люди» – размышлял он.
– Давай ещё про идеи, дорогой мой, необыкновенный! Про Платона, Аристотеля, – разжигал свой дух обеспокоенный олигарх.
– Идея – это то, что конкретно, реально укрепляет жизнь человека, делает красивой, светлой: кресло, стол, крепкая кровать, качели, которые помогают думать и лететь, как птица. Но воровство, подкарауливание друг друга, запутанная месть, убийство, продажа женщин за деньги создают неуверенность в завтрашнем дне. Это – к разрыву между людьми – смертной войне. Ваши информационные войны страшнее любой физической, потому что они выжигают душу человека, вытравливают, превращают его в животное, в раба абсурда, безумия, – возмущался Гиппократ. – Компьютерные люди научились говорить и привязались к компьютеру, но их сленг – мёртвый, жёсткий, цифровой: патология, как фетиш, гендерная принадлежность отсутствует. Он страшно далёк от реальной жизни наших рабов. Может, с биокомпьютерами будет всё иначе. Ближе всего к идеям – литература. Но она стала игрушкой для искушённых в цирке, в кино, в театре, в фото, в сексе она – забава. На этой денежной потребности, на этой забаве вы построили пресыщенные капиталистические отношения в Москве, в Питере, в Екатеринбурге, но не в России. Россия, господа-товарищи, живёт совсем другими законами. – Гиппократ неожиданно замолчал, задумался. Может, он вспомнил слова друга Платона: «Не умничай среди невежд. Умнее тебя в тюрьме сидит».