ол, горько сожалея о своей мягкой моховой постели в древесном дупле.
На следующее утро Катишь дала ему корзину с яйцами и три пары кур для продажи и строго наказала, чтобы он шел на некотором расстоянии от нее и не показывал вида, что знает ее.
— Если узнают, что я торгую, — сказала она ему, — то мне более уже не станут подавать милостыню.
Она назначила ему, за какую цену мог он продавать товар и если он обманет ее в деньгах, то она сумеет отобрать у него утаенное.
— Если вы мне не доверяете, — отвечал оскорбленный Эмми, — так продавайте сами ваш товар, а меня отпустите.
— Не пытайся бежать, — сказала старуха, — я сумею отыскать тебя, где бы ты ни был, не возражай, а слушайся.
Он пошел на некотором расстоянии от нее, как она требовала. Вскоре он увидел, что вся дорога была заполнена нищими, одни были ужаснее других. То были жители Урсина, они шли все вместе лечиться к чудотворному источнику. Все они были калеки или покрыты отвратительными язвами. Каждый из них, выкупавшись в источнике, выходил из него здоровый и веселый. Чудо это понятно, так как немощи их были притворные, к концу недели исцелившиеся снова заболевали для того, чтобы в следующий праздник снова вылечиться.
Эмми продал яйца и кур, отдал старухе деньги, а сам, повернувшись к ней спиной, скрылся в толпе. Он на все таращил глаза, всем восхищался, всему удивлялся. Не успел он вдоволь насмотреться на комедиантов, одежда которых была покрыта блестками и которые показывали диковинные фокусы, как вдруг услышал вблизи престранный разговор. Эмми узнал голос Катишь, другой был сильный голос хозяина комедиантов. Их отделяло от Эмми только полотно балагана.
— Если вам удастся напоить его, — говорила Катишь, — то его можно ко всему принудить. Это простодушный малый, непригодный мне ни на что, который вот уже около года живет в лесу один в дупле старого дерева, он легок и ловок, как обезьяна, и не тяжелее козленка, и вы можете обучать его самым трудным фокусам.
— Вы говорите, он за большим не погонится? — спросил комедиант.
— Нет, он мало думает о деньгах. Вы будете его кормить, а ему и в голову не придет требовать от вас вознаграждения.
— А если он убежит?
— Вот еще! Побои выбьют из него охоту бежать.
— Приведи его, я хочу его видеть.
— А дадите мне двадцать франков?
— Дам, если найду, что он годен для меня.
Катишь вышла из балагана и очутилась лицом к лицу с Эмми, которому сделала знак, чтобы он шел за ней.
— Нет, я не пойду, — отвечал Эмми, — я слышал, что вы говорили. Я не так глуп, как вы думаете. Я не хочу идти с этими людьми для того, чтоб они меня били.
— А все-таки пойдешь, — ответила Катишь, крепко схватив его за руку, и потащила к балагану.
— Я не хочу, не хочу! — кричал мальчик, вырываясь и свободною рукой схватился за блузу крестьянина, стоявшего возле и смотревшего на представление. Крестьянин обернулся и, обращаясь к Катишь, спросил, ее ли это мальчик.
— Нет, нет! — кричал Эмми, — она мне не мать и вовсе не родная, а хочет продать меня за луидор этим комедиантам.
— А ты не хочешь этого?
— Нет, я не хочу! Вырвите меня из ее когтей! Посмотрите, вон уже у меня кровь на руке.
— Что это за женщина? И кто этот мальчик? — спросил жандарм Эрамбер, привлеченный криками Эмми и воплями Катишь.
— Эта старуха, — отвечал крестьянин, которого Эмми все еще держал за блузу, — хотела продать мальчика канатным плясунам, но ей помешали, дело обошлось без вас, господин жандарм.
— Мы, жандармы, никогда не лишние, друг мой. Я должен знать всю эту историю, — и, обращаясь к Эмми, сказал:
— Расскажи, как было дело.
При виде жандарма Катишь выпустила Эмми и хотела бежать, но жандарм схватил ее за руку, она тотчас же приняла вид идиотки, захихикала и загримасничала. В ту минуту, как Эмми хотел отвечать, она бросила на него умоляющий взгляд, в котором отразился ужас. Эмми очень боялся жандармов и вообразил, что, если он обвинит Катишь, то Эрамбер тут же ей и отрубит голову своей большой саблей. Ему стало жаль ее.
— Оставьте ее, господин жандарм, — сказал он, — она идиотка, она только попугала меня, но не хотела сделать мне ничего дурного.
— Ты знаешь ее? — спросил жандарм. — Ведь ее зовут Катишь. Она только представляется дурочкой. Говори правду.
Новый взгляд нищей придал Эмми мужества солгать еще раз, чтобы спасти ей жизнь.
— Я ее знаю, — проговорил он, — она невиновата.
— Я знаю, что она такое, — отвечал жандарм, отпуская Катишь. — Иди, старуха, своей дорогой, но не забывай, что я давно слежу за тобой.
Катишь убежала, и жандарм удалился.
Эмми, боявшийся жандарма еще больше старухи, не выпускал из рук блузы дедушки Венсена. Так звали крестьянина, который принял его под свою защиту, у него было доброе, кроткое и веселое лицо.
— Послушай, малый, сказал старичок, — отпустишь ли ты меня наконец? Тебе теперь нечего бояться, чего же ты хочешь? Может быть, ты просишь милостыни? Хочешь су?
— Нет, благодарю вас, — отвечал Эмми, — я теперь всех боюсь и не знаю, как выбраться отсюда.
— Куда ты хочешь идти?
— Мне бы хотелось возвратиться в серанский лес, миновав Урсин-ле-Буа.
— Ты живешь в Серане? Мне очень легко провести тебя, потому что я иду в этот лес. Подожди меня здесь, под этим крестом, я только поужинаю в беседке и приду за тобою.
Эмми нашел, что деревенский крест стоит очень близко от балагана комедиантов, ему лучше хотелось бы идти с дедушкой Венсеном в беседку, тем более, что ему прежде, чем пуститься в путь, надо было подкрепить силы.
— Если вам не стыдно, — сказал ему Эмми, — то позвольте мне съесть подле вас кусок хлеба с сыром. У меня есть деньги, вот возьмите мой кошелек и заплатите за нас обоих, мне бы хотелось, чтобы вы поужинали на мой счет.
— Ого, какой ты честный и щедрый малый! — вскричал смеясь дедушка Венсен, — но у меня пустой желудок, а в твоем кошельке не бог весть сколько. Пойдем вместе. Возьми твои деньги назад, мальчуган, у меня хватит заплатить за нас обоих.
Пока они ели, Эмми рассказал дедушке Венсену всю свою историю.
— Я вижу, — сказал старик, когда Эмми кончил свой рассказ, — что ты неглупый и добрый малый, потому что не соблазнился луидорами Катишь и не захотел, чтобы ее отвели в тюрьму. Забудь ее, но не оставляй леса, так как тебе хорошо там. От тебя зависит не быть в лесу одиноким. Я отправлюсь туда за тем, чтобы приготовить помещение для двадцати рабочих, которые будут вырубать лес между Сераном и Ла-Планшем.
— Вы будете вырубать лес? — спросил опечаленный Эмми.
— Мы вырубим только часть леса, но не тронем твоего приюта в говорящем дубе, старые деревья не станем вырубать. Будь спокоен, тебя никто не потревожит, но ты мог бы работать вместе с нами. У тебя еще мало силы, чтоб управлять резаком или топором, но ты достаточно ловок для того, чтобы приготовлять связки хвороста, помогать рабочим, которым всегда нужен мальчик для разных поручений, и приносил бы им обед. Я взял на себя подряд вырубки леса. Рабочие получают плату поштучно, то есть за каждое срубленное дерево. Советую тебе положиться на меня относительно работы и платы. Старая Катишь была права, говоря тебе, что тот, кто не хочет работать, должен сделаться вором или нищим, а так как ты не хочешь быть ни тем, ни другим, то возьмись за работу, которую я тебе предлагаю, благо представляется случай.
Эмми принял это предложение с радостью. Дедушка Венсен внушал ему полное доверие. Он отдал себя в его распоряжение, и они вместе отправились в лес.
Когда они добрались до него, была уже ночь. Дедушка Венсен хорошо распознавал дорогу, но затруднялся в темноте найти то место, откуда было назначено начать вырубку леса; Эмми видел впотьмах зорко, как кошка, и провел старика к этому месту кратчайшим путем. Они нашли здесь шалаш, приготовленный рабочими, которые пришли сюда еще накануне. Это был шалаш с остроконечной кровлей, сделанный из кольев, переплетенный ветвями и прикрытый сверху большими пластами мха. Венсен представил Эмми рабочим, они ласково обошлись с мальчиком. Он поел горячего супа и заснул крепким сном.
На следующее утро мальчик принялся за работу: надо было разводить огонь, стряпать, мыть горшки, ходить за водою, в остальное время помогать строить новые шалаши для других двадцати рабочих, которые должны были придти. Дедушка Венсен, распоряжавшийся всеми работами, был удивлен сметливостью, ловкостью и проворством Эмми. Его нечего было учить как за что взяться, он сам мог поучить других, и все рабочие говорили про него, что он не ребенок, а какой-то колдун, которого послали им добрые лесные духи. Так как Эмми был послушен и скромен, то все полюбили его, и самые грубые из дровосеков отдавали ему приказания ласковым тоном.
Через пять дней Эмми спросил дедушку Венсена, не позволит ли он ему провести воскресенье, где ему вздумается.
— Ты можешь идти куда хочешь, — отвечал старик, — но я бы посоветовал тебе сходить в деревню и повидаться с теткой и с другими тамошними жителями. Если в самом деле тетка не захочет опять тебя взять к себе, то, по крайней мере, она будет довольна тем, что ты можешь сам зарабатывать себе хлеб без всяких хлопот с ее стороны; если же ты думаешь, что тебя поколотят на ферме за то, что ты оставил стадо, то я пойду с тобой и заступлюсь. Будь уверен, мой милый, что труд — лучший паспорт, и что благодаря ему можно многое забыть и простить.
Эмми поблагодарил старика за добрый совет и исполнил его. Тетка думала, что его нет уже в живых, и очень испугалась, увидев его; Эмми умолчал о всех своих приключениях, но сказал ей, что работает у дровосеков и что никогда больше не будет ей в тягость. Дедушка Венсен подтвердил его слова и прибавил, что заботится о нем и любит его, как родного сына. Точно так же говорил он и на ферме, где их обоих хорошо приняли. Большая Наннетта разыграла из себя добренькую, при всех поцеловала Эмми и дала ему кой-какое старье из одежды и сыру. Словом, Эмми, примирившийся со все