Это правда, думала Валентина. Я – действительно не тот же человек, я меняюсь от книги к книге. Миры, описываемые мной, перерождают меня. А этот мир больше всех.
Она не разделяла измышлений лютеран, особенно фракции кальвинистов, которым казалось, что они знают ответ на каждый вопрос еще до того, как он был задан. Она вынашивала идею новых форм обучения. Ей хотелось вырвать определенную группу студентов-выпускников из рамок академизма и отправиться с ними на один из Летних островов экваториальной гряды. По весне страйка заходила туда на нерест, и многочисленные косяки брачующихся плескались в безумной агонии, подгоняемые инстинктом воспроизведения. Ее идея крушила загнивающие шаблоны академизма, насаждаемые в каждом университете. Студенты могут питаться только хаврегрином, дико растущим в долинах, да брачующейся страйкой, если хватит мужества и разума убить живую жизнь. И когда их суточное пропитание будет определяться исключительно их старанием и умением, их мнения и установки о том, что значимо, а что нет в истории жизни, будут неуклонно меняться.
Руководство университета без особой охоты разрешило подобный эксперимент. На собственные средства она зафрахтовала судно у Жака, ставшего главой одной из многих рыболовецких фамилий. Он относился к ученым с презрением моряка, называя их скрадарами прямо в глаза и еще хуже обзывая за их спиной. Он сказал Валентине, что через неделю, на обратном пути спасет ее и студентов от голодной смерти. Так что у нее и потерпевших кораблекрушение, так они себя окрестили, времени было достаточно. Они расцветали на глазах, построив что-то наподобие деревни, они каждый день радовались творению своих рук, горячо обсуждали темы работ, которые они с блеском опубликуют по возвращении.
Каждое летнее плавание всегда приносило Валентине сотни поклонников и претендентов на руку и сердце. Но больше всех ее привлекал Жак. Почти не образованный, он хорошо знал мельчайшие подробности Трондейма, он был продолжением Трондейма. Он мог пересечь все экваториальные моря без морских карт, знал все отмели и дрейфующие айсберги, все места нерестилищ.
Казалось, он предвидел места брачных танцев страйки и мог всегда захватить их врасплох. Ничто не вызывало его удивления, любую ситуацию он встречал во всеоружии.
За исключением Валентины. И когда лютеранский священник – не кальвинист – благословил их брак, они казались скорее удивленными, чем счастливыми. Тем не менее, они были счастливы. С тех пор, как она покинула Землю, она впервые ощутила себя дома, обрела покой и уют. Вот почему ребенок креп внутри и ждал своего часа. Страсть к путешествиям исчезла. И она была благодарна Эндеру, что он тоже понял ее чувства. Без всяких объяснений он осознал, что Трондейм – это конец ее трехтысячелетней одиссеи, конец карьеры Демосфена. Подобно исхахе она пустила корни в ледяном сердце Трондейма и обрела, наконец, пищу, которую не могли ей дать земли других миров.
Ребенок шевельнулся внутри, прервав ее воспоминания, она увидела Эндера, направляющегося к ней, на его плече виднелся ремень. Она сразу поняла, зачем он прихватил сумку: он намеревался отправиться в одиночное плавание. Она удивилась своей благодарности и признательности ему. Эндер был спокоен и свободен, он с трудом скрывал свое понимание человеческой натуры. Обычным средним студентам он не был понятен, но лучшие из лучших улавливали оригинальные повороты его мыслей, и ведомые неуловимой нитью, находили ключ к истине, случайно подброшенный им. В результате – она во все времена завидовала проницательности Эндера – их головы рождали собственные идеи, то были гениальные идеи Эндера.
Она не ответила «нет» на его немой вопрос. Говоря по правде, ей всегда хотелось быть только с ним. Их близость и дружба была сильнее любви к Жаку. Пройдут долгие годы, прежде чем подобная безграничная близость навсегда свяжет ее с Жаком. Жак знал об этом и по-своему переживал, он не разделял привязанности жены к брату.
– Привет, Валя, – сказал он.
– Привет, Эндер. – Они находились на причале, никто не подслушивал их, поэтому она смело назвала его детским прозвищем, превращенным человечеством в зловещий эпитет.
– Что ты будешь делать, если кролик решит, что уже пора?
Она улыбнулась.
– Папа обернет ее в кожу страйки, я буду петь печальные скандинавские песни, и студенты проникнутся гениальной идеей о влиянии законов репродуцирования на ход истории.
Они рассмеялись. И вдруг Валентина поняла, что Эндер не собирается в плавание, он упаковал сумку, чтобы оставить Трондейм, он пришел сюда попрощаться, а не звать ее с собой. Слезы навернулись на глаза, нестерпимая тоска опустошила душу. Он подошел и обнял ее, сколько раз он обнимал ее так раньше. Теперь ее живот выступающим тугим комом стоял между ними.
– Я думаю, тебе нужно остаться, – прошептала она. – Отклони все вызовы.
– Есть один, который невозможно отклонить.
– Я могу родить ребенка в плавании, но не на другой планете.
Как она предполагала, он не звал ее с собой.
– Девочка будет потрясающей блондинкой, – сказал Эндер, – это безнадежно для Луситании, там лишь темнокожие бразильцы.
Так это Луситания. Валентина сразу поняла, что заставило его принять вызов, об убийстве зенолога свиноподобными было известно всем.
– Ты сошел с ума.
– Не совсем.
– Ты знаешь, что произойдет, если люди узнают, что Эндер отправился в мир свиноподобных? Они распнут тебя!
– Они распнут меня и здесь, если кто-нибудь кроме тебя узнает, кто я на самом деле. Обещай мне никому не говорить.
– Чем ты им сможешь помочь? Когда ты появишься, он будет мертвым многие десятилетия.
– Мои подзащитные всегда успевают достаточно остыть, прежде чем я прихожу Говорить от их имени. Это основной недостаток профессии странника.
– Я не хочу терять тебя снова.
– А я думал, мы потеряли друг друга в тот день, когда ты полюбила Жака.
– Зачем ты говоришь об этом! Я не хотела выходить замуж!
– Поэтому я и молчал до сих пор. Но это неправда, Вал. Когда-нибудь ты все равно бы решилась. Я рад за тебя. Ты ведь никогда не была счастлива. – Он погладил ее живот. – Гены Виггиных требуют продолжения. Я надеюсь, их будет не меньше дюжины.
– Считается неучтивостью иметь больше четырех, жадностью – заиметь больше пяти, и варварством – больше шести. – Произнося эту шутку, она лихорадочно соображала, как лучше отказаться от плавания – поручить ассистентам провести его без нее, отменить вообще, или отложить до отъезда Эндера?
Неожиданно Эндер спросил:
– Как ты думаешь, твой муж позволит мне воспользоваться одной из его лодок? Утром отправляется мой звездолет, поэтому я хотел бы попасть на Мерелд ночью.
Его поспешность была мучительна.
– Почему ты заранее не предупредил, что тебе понадобится лодка? Ты бы мог сообщить через компьютер.
– Я принял решение пять минут назад и сразу отправился к тебе.
– Но ты уже упаковал вещи – для этого нужно время.
– Не нужно, я купил весь корабль.
– К чему такая спешка? Путешествие продлится десятилетия…
– Двадцать два года.
– Двадцать два года! Отправишься парой дней позже, какая разница?
Разве ты не можешь подождать хоть месяц? Ты бы увидел моего ребенка.
– Через месяц, Вал, у меня не хватит мужества оставить тебя.
– Так не оставляй. Кто тебе эти свиноподобные? Баггеры по крайней мере были ременами. Оставайся, женись, ведь я же вышла замуж. Эндер, ты открыл столько звезд, пора остановиться, пора, наконец, пожинать плоды своего труда.
– У тебя есть Жак, а у меня только несносные студенты, все время стремящиеся навязать мне свой кальвинизм. Мой труд еще не закончен. А главное, Трондейм – не мой дом.
Валентина восприняла слова как обвинение: ты пустила корни, не задумываясь, смогу ли я жить на этой почве. Но здесь нет моей вины, хотела возразить Вал – ты – единственный, кто останется, ты – но не я.
– Помнишь, как было тогда, – сказала она, – когда мы оставили Питера на Земле и отправились к первой колонии, к миру, главою которого ты стал.
Путешествие заняло десятки лет. Это было равносильно смерти Питера. Когда мы достигли колонии, он стал уже старым, а мы все еще оставались молодыми.
За время нашего разговора по ансиблу он превратился в дряхлого старика. Он был нашим братом.
– Все меняется к лучшему, – попытался смягчить ситуацию Эндер.
Но Валентина увидела в словах издевку:
– Ты думаешь, двадцать лет изменять меня к лучшему?
– Я думаю, я буду горевать по тебе живой сильнее, чем если бы ты умерла.
– Нет, Эндер, это действительно, как будто я умерла, и ты знаешь, что ты и есть тот, который убил меня.
Он поморщился.
– Я не думал об этом.
– Я не буду писать тебе. Почему я? Для тебя это всего одна-две недели. Ты прибудешь на Луситанию, и компьютер прочтет тебе письма двадцатидвухлетней давности от человека, которого ты покинул две недели назад. Первые пять лет будет тоска, боль потери, одиночество от невозможности поговорить…
– Жак – твой муж, не я.
– А потом, о чем я могу написать? Умненькие, веселенькие, маленькие послания о ребенке? Ей будет пять, десять, двадцать лет, она выйдет замуж, а ты даже не будешь знаком с ней, не позаботишься о ней.
– Я позабочусь.
– Не представится случая. Я не буду писать тебе, пока не постарею, Эндер. Пока ты не достигнешь Луситании, затем еще чего-нибудь, поглощая десятилетия огромными глотками. Затем я пошлю тебе свои мемуары. Я посвящу их тебе. Посвящается Эндрю, моему любимому брату. Я с радостью прошла с тобой сквозь дюжины миров, но ты не остановился даже на пару недель, когда бы я не просила.
– Прислушайся к себе, Вал, и ты поймешь, почему я должен уйти сейчас, не рви мне сердце на части.
– Оставь эту софистику своим студентам, Эндер. Я не говорила бы так, если бы ты не сбегал как вор, застигнутый врасплох! Не нужно искать причины в других и обвинять меня!
Он отвечал сбивчиво, задыхаясь, слова наскакивали друг на друга, он торопился выговорит