Агата снимает обувь и поднимает ноги на кусок дерева, уменьшая мучающее ее скопление жидкости. Она называет это отечностью, причем произносит слово «отечность» с некой гордостью в голосе. (Наверно, точно называя то, от чего страдаешь, получаешь удовлетворение.)
Саломея уложила Мип на лошадиный потник рядом с собой, и ребенок стал центром внимания собравшихся женщин.
Агата попросила меня написать большими буквами:
ВАРИАНТЫ ДЛЯ МУЖЧИН И МАЛЬЧИКОВ-ПОДРОСТКОВ, ЕСЛИ ЖЕНЩИНЫ РЕШАТ УЙТИ:
1. Им можно будет уйти вместе с женщинами, если они захотят.
2. Им можно будет уйти вместе с женщинами, но только если они подпишут заявление/манифест.
3. Им придется остаться.
4. Им можно будет присоединиться к женщинам позже, когда те решат, куда идти, и обустроятся в благоденствующей демократической/принимающей совместные решения/грамотной общине (и будут постоянно следить за исправлением/поведением мужчин и мальчиков в отношении женщин и девочек).
Впервые с начала собрания присутствующие, похоже, по-настоящему растеряны. Они молчат, глубоко задумавшись.
Мариша первая берет слово и голосует за первый вариант.
Это не подходит больше никому. Все говорят в один голос, и Мариша скрещивает руки на груди. Ей не терпится уехать. Она выплескивает на пол остатки кофе и говорит, что хочет повеситься.
Мариша, говорит Оуна, возможно, мужчины действительно захотят пойти с нами, может, даже все, но тогда мы в другом месте, где бы ни очутились, лишь воссоздадим нынешнюю колонию, со всеми ее угрозами.
Агата добавляет: А они почти наверняка пойдут с нами, так как без нас не выживут.
Грета смеется: Ну, пару дней выживут.
Саломея отмечает, что первый вариант действительно спорный. Если мы все-таки решим уйти, а не остаться и бороться, говорит она, то уходить надо до возвращения мужчин, чтобы у них не было никакой возможности к нам присоединиться.
Мейал, которая теперь курит открыто (хотя, широко махая руками, отгоняет дым подальше от спящей Мип, поскольку Саломея злится), заявляет, что первый вариант просто-напросто смешон и его нужно вычеркнуть из списка. Далее она утверждает, что по той же причине сомнителен и второй вариант (позволяющий мужчинам уйти вместе с женщинами, если те подпишут манифест с требованиями). Более того, говорит Мейал, даже если бы мы решили уйти только после возвращения мужчин и взять с собой тех из них, кто согласится подписать манифест, откуда нам знать, что они не покривят душой? Кому, кроме женщин Молочны, лучше известно двуличие мужчин?
Отлично сказано, говорит Оуна.
Мариша заявляет: Что ж, тогда ставим на этом крест и бросаем мужчин. Третий вариант! Она стучит кулаком по столу (фанере), и Мип ворочается.
Саломея просит Маришу вести себя потише.
Ты впадаешь из одной крайности в другую, возражает Грета Марише. То разрешаешь всем мужчинам, если они захотят, пойти вместе с нами, то всех бросаешь.
Тогда почему, спрашивает Мариша, если первый и третий варианты такие радикальные, сомнительные и абсурдные, мы написали сначала их? Чтобы убить время? Чтобы дать Августу Эппу больше времени попрактиковаться в письме?
Августу Эппу практика уже не нужна, бормочет Оуна. Может, Мариша завидует, что он умеет писать?
Она не завидует женоподобному мужчине, который не способен ни как следует вспахать поле, ни выпотрошить свинью, уверяет Мариша Оуну.
Порядок! – кричит Агата. – Первый и третий варианты, как вытекает из протокола, очевидно нереалистичны и невыполнимы. Вариант второй сомнителен, поскольку мы, женщины, не можем быть уверены в том, что мужские подписи под нашим манифестом будут иметь какой-то смысл, что мужчины подпишут его всерьез.
Короче, говорит Грета, остается, похоже, только четвертый вариант.
(Напомню: он позволяет мужчинам при соблюдении определенных условий присоединиться к женщинам позднее.)
То есть из написанных на упаковочной бумаге вариантов, говорит Мариша, остался один.
Да, кивает Агата. Но мы выработали их вместе, и нам нужна какая-то система. Если есть другие варианты, они не могут находиться только у нас в голове, их нужно сформулировать и задокументировать.
Это ты так считаешь, говорит Мариша. Лично я ношу у себя в голове множество вариантов.
Но ведь сейчас они нам не помогут, правда? – говорит Грета. – Мы не знаем, какие у тебя там варианты, разумны ли они. Ты не хотела бы изложить их, если они существенно отличаются от тех, которые мы уже совместно сформулировали, а Август Эпп любезно записал на бумаге?
Мариша молчит.
Аутье говорит: Мне нравится четвертый вариант.
Мне тоже, говорит Нейтье.
Агата улыбается девочкам. И у Аутье, и у Нейтье есть младшие и старшие братья, а кроме того, отцы, кузены, кого они захотят когда-нибудь увидеть.
Все ли согласны на четвертый вариант, спрашивает Грета, с оговоркой, что в будущем мы можем изменить свое мнение? И что любое такое изменение можно будет принять, имея в виду одну-единственную цель: безопасность девочек и женщин и вероятность исправления мужчин и мальчиков Молочны?
О, негодование Саломеи вылилось слезами, поразительная перемена! Сдерживая их, она прижимает указательные пальцы к уголкам глаз, возле переносицы.
(Я вспоминаю, как Оуна в конце предложения всегда делает сильный вдох, вдыхая слова обратно в себя, чтобы было надежно. Если женщины решатся на четвертый вариант, любимый сын Саломеи Аарон останется с мужчинами, так как ему больше двенадцати лет. Хотя только исполнилось.
Аарон – славный мальчик, непринужденно-изящный, один из лучших моих учеников, хотя скоро навсегда покинет школу, чтобы помогать старшим на поле. Он носит титул чемпиона колонии по хождению по забору. Благодаря врожденному чувству равновесия может пройти по всей верхней трехдюймовой перекладине забора, окружающего загон возле конюшни. Из деталей машин, дерева и бечевки мы с мальчиками смастерили для него кубок, а Корнелиус, умеющий прекрасно выжигать по дереву, в нижней части искусно написал курсивом имя и титул Аарона! Кубок у Аарона отобрал Петерс, предупредивший его, а на следующий день и всех нас, о последствиях – неопределенных, хотя и содержащих плотоядных червей: тщеславие и гордыню.
Тем утром, когда Петерс отобрал у Аарона кубок, я извинился перед классом и отправился в поле за школой. Я стоял и молился. Опустился на колени и молился. Слушал слова Бога, ответ. Но слышал только собственные мысли, свернувшихся змей и яд моих слов, вот каких: «Сегодня я понял, что такое поджог». Я представил себе, как мои ученики, мальчишки Молочны, одни в классе, ждут меня или не ждут, а проказничают, кидаются животными экскрементами, смеются, ехидничают, замирают от страха, просят пощады, дергают друг друга за подтяжки, хватают шляпы, а самые маленькие с застывшими улыбками молятся, чтобы я вернулся и утихомирил больших, восстановил порядок, я, учитель, который, желая единственно все это сжечь, сжечь дотла, стоял на коленях в поле за школой и рыдал.
В тюрьме один мой сокамерник недопонял, решил, что я поджигатель в прямом, а не переносном смысле, и рассказал мне о своих чувствах, сложной паутине огня, гнева и разрушения. Я сделал вид, будто внимательно слушаю, так как испугался. Стал бы он говорить со мной, если бы знал правду?)
Агата, обняв Саломею за плечи, говорит ей, что грустное расставание с Аароном на какое-то время только даст стимул ей, Саломее, и другим опечаленным матерям выстроить новую, лучшую колонию для всех.
Мейал, хотя у нее нет сына, которого пришлось бы бросать, тоже расстроена. Они с Саломеей частенько ссорятся, но, когда трудно, всегда заодно. Теперь Мейал обходит фанеру, приближается к Саломее и крепко обнимает ее.
Но почему, спрашивает Саломея, если пятнадцатилетние мальчики уже в городе с мужчинами (пятнадцать – возраст крещения и полноправного членства в церкви), если мальчикам до двенадцати можно уйти с женщинами, мальчиков тринадцати и четырнадцати лет нужно оставить сомнительному попечению мужчин, их воспитанию? Почему таким мальчикам, их ведь совсем немного, не разрешить пойти с нами, если мы уходим? А если насильников выпустят под залог, они вернутся в колонию, обнаружат, что девочек и женщин нет, и примутся за мальчиков?
Вступает Мейал: Конечно, чего бояться тринадцати- и четырнадцатилетних мальчиков? Почему они не могут пойти с нами?
Оуна сражает меня вопросом. Август, говорит она, ты учишь мальчиков. Что ты об этом думаешь? Представляют ли мальчики такого возраста угрозу для наших девочек и женщин?
Мне приходится прервать записи, чтобы как следует ответить на ее вопрос. Я просто не в состоянии сдержать свое счастье и удивление оттого, что Оуна задала мне вопрос, что я формулирую ответ на нижненемецком, тут же перевожу в уме на английский и почти одновременно записываю перевод на бумагу. Пытаясь ответить на вопрос Оуны, я ненадолго откладываю ручку.
Я снова беру ручку, и женщины принимаются говорить между собой.
(Оуна поблагодарила меня за вдумчивый ответ на свой вопрос. Радость переполняет меня, я пытаюсь ее подавить. Хотел бы я уметь превращаться в камень так же легко, как Нейтье с Аутье. Сколько же проблем в моей жизни можно было бы предотвратить, если бы я был более… выдержанным.)
На вопрос Оуны, представляют ли мальчики тринадцати и четырнадцати лет угрозу для девочек и женщин колонии Молочна, я дал ответ: Да, возможно. Каждый – мужчина, женщина – представляет потенциальную угрозу. Мальчики тринадцати-четырнадцати лет способны причинить большой вред девочкам и женщинам, а еще друг другу. Неуправляемый возраст. Мальчики такого возраста находятся во власти безоглядных желаний, бурного развития организма, безудержного, часто приводящего к травмам любопытства, необузданных эмоций, в том числе искренней нежности и сострадания, им также не хватает опыта и интеллектуального развития, чтобы как следует понять или оценить последствия своих слов и поступков. Они похожи на стригунков: молодые, неуклюжие, радостные, сильные. Высокие, мускулистые, сексуально любознательные существа, еще неспособные контролировать свои импульсы, но – дети. Дети, и их можно учить. Я никудышный учитель, несостоявшийся