Тринадцать! – выкрикивает Аутье, но женщины шикают на нее.
6 июняНочью между собраниями
Кое-что случилось. Женщины и дети ушли с сеновала. Я один, быстро заканчиваю записи за день.
Девушки, Аутье и Нейтье, ушли первыми – проверить новорожденных телят. А потом, когда остальные женщины смеялись над разными пустяками, они вернулись в сопровождении Клааса, мужа Мариши.
Карабкаясь по лестнице, Аутье, придав голосу радости, крикнула: Папа дома! Она поднималась медленно, и Клаасу пришлось под нее подстроиться.
Аутье и Нейтье заметно нервничали и имели печальный вид. Им явно ничего не оставалось, кроме как привести Клааса к женщинам.
Восклицание Аутье служило предупреждением, как раз давшим мне время спрятать бумаги и ручки под стол. Оуна сорвала со стены оберточную бумагу для сыра, на которой были написаны «за» и «против», и тоже засунула ее под фанерный стол.
Поднявшись, Клаас потребовал объяснить, зачем женщины собрались на сеновале.
Мариша попыталась поговорить с ним, успокоить. Мы шили одеяло, сказала она.
Клаас посмотрел на меня, рассмеялся и спросил: Они и тебя учили шить? Что ж, Августу полезно научиться, коли уж он такой недоумок на поле.
Женщины нервно рассмеялись вместе с ним.
Да, сказал я, подыгрывая. Я хотел научиться пользоваться иголкой и ниткой, чтобы штопать своих учащихся, если они случайно порежутся во время игр.
Клаас повторил слово «учащихся» и опять рассмеялся. Понюхал воздух и спросил у меня, известно ли мне, что на сеновале лучше не курить.
Мейал открыла было рот, но я опередил ее, громко извинившись перед Клаасом и заверив его, что больше курить не буду.
Август учится шить, сказал он, потешаясь, и спросил меня, точно ли я знаю, что у меня между ног.
Еще бы, ответил я (улыбаясь и ероша волосы).
Хм, я бы не был так уверен, сказал Клаас. Может, стоит проверить?
Клаас, пожалуйста, не говори так в присутствии Юлиуса и Мип, сказала Мариша, и его настроение резко изменилось.
Он разозлился и стал спрашивать, почему его жена здесь, почему Нетти (Мельвин) Гербрандт ухаживает за другими детьми и где его faspa [7]. Задавая эти вопросы, он смотрел только на меня. Он сказал мне – так как я мужчина (полумужчина) и худо-бедно способен понимать деловые новости, – что они с Антоном и Якобо вернулись из города забрать еще животных и, продав их, выручить деньги для залога. Судья ждет, сказал он. У кого ключ от кооператива?
Не знаю, сказал я. (На самом деле я знал. Ключ висит в сарае Исаака Лёвена, старосты кооператива, и я молча попросил Бога простить меня. А если нет, то поразить.)
А где жеребята? – спросил Клаас. – Почему они не на конюшне?
Не знаю, ответил я. (И опять, на самом деле я знал. Аутье и Нейтье выгнали их в поле, и те паслись у Соргового ручья. И опять я прошу простить или убить меня. Можно ли считать, что, вроде бы оставшись в живых, я получил прощение?)
Аутье и Нейтье стояли позади Клааса, жестами показывая другим женщинам, что выпустили жеребят пастись.
В разговор вступила Грета, свекровь Клааса. Многие лошади заболели, сказала она Клаасу, и, пока ты был в городе, ветеринар, приехавший из Хортицы, рекомендовал на две недели поместить их на карантин, чтобы инфекция не распространилась.
Клаас не обратил на нее внимания. Петерс велел отвести на продажу минимум двенадцать лошадей, сказал он мне.
Да, сказала Грета, но за больных лошадей вы ничего не получите. Вас оштрафуют за то, что вы привезли на продажу больных лошадей.
Найдите жеребят, сказал Клаас девушкам, они слишком молоды болеть. Найдите их и привяжите.
Аутье и Нейтье спустились по лестнице.
Я видел твоих лошадей здесь, во дворе у Эрнеста Тиссена, сказал Клаас. Они вполне здоровы, глаза ясные, шерсть блестит.
Грета кивнула: Да, потому что они в том возрасте, когда уже не заболевают болезнью, поразившей других лошадей.
Брось, сказал Клаас, не приняв ссылку на лошадиный возраст, хотя минуту назад говорил, что жеребята слишком молодые, чтобы болеть, и, сплюнув, обратился непосредственно к Грете. Почему женщины на сеновале Эрнеста Тиссена?
Нужно присматривать за Эрнестом, носить ему еду, ответила Грета, и мы решили засесть за одеяло здесь, на сеновале, чтобы время от времени к нему заходить. Мы знали, он не стал бы возражать, а нам требовалось отдельное помещение.
Неужели Эрнест совсем выжил из ума и не знает, что у него на сеновале болтуньи стегают одеяло? – спросил Клаас.
Грета кивнула.
А где же работа? – спросил Клаас.
Мы только закончили, сказала Агата. Одеяло забрали братья Кооп, чтобы отвезти в кооператив.
Но я не вижу никакого стола для стежки, никаких обрезков ткани, ровным голосом сказал Клаас. А на дороге между Молочной и кооперативом не видел ни братьев Кооп, ни их упряжки.
Мы уже все убрали и собирались домой готовить faspa, объяснила Агата. Ты разве не голоден?
Заговорила Грета. Братья Кооп хотели поехать другой дорогой, через залежные поля.
А в нашем помещении для стежки сейчас заготавливают консервы, сказала Оуна. Сезон черемухи. Очень вкусное получится варенье, особенно со свежими хлебцами.
Клаас не смотрит на Оуну, вообще ее не слышит. Она для него призрак или того меньше – из-за нарфы, одинокости и быстро растущего живота. Я заметил, что такая призрачность Оуне идет.
Когда я проходил мимо кооператива, он был заперт, сказал Клаас, и там никого не было.
Значит, Коопы еще не доехали, сказала Саломея.
А у них есть ключ? – спросил Клаас.
Откуда я знаю, сказала Саломея.
Мне нужен ключ, я должен взять там деньги из сейфа и отвезти в город Петерсу.
Тогда Петерс и должен был сказать тебе, где ключ, заметила Саломея.
Замолчи, рявкнул Клаас и, посмотрев на меня, сказал: Нейтье говорила мне, женщины помогали при родах в Хортице.
Мы помогали, ответила Саломея. Роды трудные. Придется еще пойти.
Клаас, по-прежнему глядя на меня, напомнил Саломее: Твои обязанности здесь, в Молочне.
Я прекрасно знаю свои обязанности, сказала Саломея.
Я не с тобой разговариваю, помолчи, сказал Клаас.
Но ты обращался ко мне. Ты ведь только что говорил о моих обязанностях.
Клаас снова повернулся к Грете: Твоих лошадей я тоже беру.
Рут и Черил? – воскликнула Грета. – Нет, это невозможно!
Иначе никак, я заберу Рут и Черил, сказал Клаас и велел женщинам подоить, а потом возвращаться домой к детям и готовить ужин.
Но они старые, сказала Грета. Что я буду без них делать?
Сидеть дома, ответил Клаас.
Он велел Юлиусу идти с ним домой, а Марише забрать остальных детей у Нетти/Мельвина. (У Клааса и Мариши много детей, я точно не знаю сколько. У всех белые, выгоревшие на солнце волосы, и, бегая в сумерках по двору, они похожи на светлячков или на белые, разлетающиеся на ветру головки одуванчиков.)
Саломея ушла с сеновала последней. Пока остальные женщины спускались по лестнице к земным заботам, она еще посидела с Мип, восхищаясь ее царством из навоза.
Оуне пришлось помогать Агате ставить ноги на перекладины, потому что они онемели – побочный эффект отечности. Агата рассмеялась и поцеловала Оуну в макушку. Дыши и не торопись, сказала Оуна, напомнив матери о ее привычке при нагрузках задерживать дыхание, затем очень быстро, слишком быстро двигаться и только тогда выдыхать.
Агата опять засмеялась.
Не смейся на лестнице, предупредила Оуна. Сосредоточься. (Мне захотелось сказать Оуне, что дыхание Агаты при нагрузках напоминает мне воздушный шарик, который защипывают на конце, не давая сдуться, а затем отпускают и воздух быстро и с шумом выходит. Но эти женщины никогда не видели воздушных шариков. Возможно, видели надутые свиные пузыри. Когда Петерса нет в колонии и дети Молочны могут свободно играть, они используют их вместо мячей. Момент ушел.)
Агате удалось наконец спуститься, и я услышал, как она крикнула женщинам, что с утра пораньше, сразу после дойки, надо будет приступить к следующему одеялу.
Еще я слышал, как Мариша спросила у Клааса, зачем он дал Юлиусу столько вишен, теперь у него болит живот. Клаас рассмеялся и крикнул Саломее поторапливаться.
О, так ты со мной все-таки разговариваешь! – крикнула в ответ Саломея.
Ее движения медленные, ледяные.
Когда мы ненадолго остались одни на сеновале, я предложил Саломее помочь снести Мип по лестнице, но она отказалась. Воспользовавшись моментом, я сказал ей, что ключ от кооператива в сарае Исаака Лёвена, висит на гвозде над голубым соляным кирпичом.
Прости за ложь, сказал я.
Саломея нахмурилась.
Я спросил у нее, умеет ли она ориентироваться по звездам, знает ли, где Южный Крест.
Она улыбнулась и покачала головой.
Сейчас все ужинают, сказал я ей. Пока обитатели колонии сидят по домам, я возьму ключ, схожу в кооператив и заберу сейф. Я не смогу его открыть, не знаю кода, но возьму и спрячу. Еще я сказал, что, уходя из Молочны, если они уйдут, пусть женщины возьмут сейф с собой и найдут кого-нибудь, кто поможет им открыть его в другом месте, где-нибудь.
А может быть, сказал я, Беньямин даст мне одну из своих динамитных шашек, которыми отпугивает аллигаторов в Сорговом ручье. Тогда вы сможете взорвать сейф.
А не проще узнать код? – прошептала Саломея.
Я принялся умолять ее не пытаться этого делать. И еще раз извинился, после чего попросил поскорее возвращаться к своим обязанностям, чтобы не вызывать подозрений.
Именно тогда Саломея произнесла мое имя.
Август, сказала она, деньги в любом случае наши. Нечего прощать.
Она снесла Мип по лестнице и быстро ушла.
Потом на тропинке возле моего сарая я встретил Оуну. Ярко светила луна.
Я вышел нарвать немного ягод на вечер, поскольку Оуна упомянула сезон черемухи, и капнул соком на перед рубашки. Я вернулся в сарай, переоделся, взял испачканную рубашку и отправился в прачечную бросить ее в корзину для завтрашней стирки. Выйдя из прачечной, я услышал женский голос, произнесший мое имя. Еще раз. Две женщины за один день произнесли мое имя, что вызвало во мне целую бурю чувств.