ть открыто против большевиков за своим именем.
Я понимал, что для нас обоих предстоит трудная и ответственная борьба — особенно тяжелая в условиях нашей эмигрантской жизни.
Я написал статью о Е.В. Думбадзе, а он написал вводную статью к своим воспоминаниям, и мы то и другое напечатали в очередном номере «Общего дела».
Е.В. Думбадзе был, таким образом, почти первым боевым невозвращенцем. Его рассказы в «Иллюстрированной России» читались не только за границей, но и в России. Они волновали антибольшевиков, а может быть, еще больше — большевиков, особенно чекистов.
Со стороны Е.В. Думбадзе его воспоминания были прежде всего протестом против большевиков.
Это была борьба против них.
Своим примером он заставил и многих чекистов задуматься над своей деятельностью.
Почти год Е.В. Думбадзе работал в Париже. Затем он побывал в других странах. Принимал участие в ответственных политических выступлениях невозвращенцев.
Его работой как невозвращенца и была настоящая его книга о ЧК.
Враги ЧК, кто понимает ее значение в общей борьбе с большевиками, должны со вниманием прочесть воспоминания Е.В. Думбадзе.
Вл. Бурцев
3 сентября 1930 г.
Париж
От автора
Мне всего тридцать лет. В этом возрасте люди обыкновенно далеки еще от того, чтобы подводить итоги своей жизни. И если я тем не менее приступаю к моим воспоминаниям, то делаю это с единственной целью посильно изобразить то средостение, в котором прошла моя ранняя молодость, почти целиком отданная моей службе большевизму.
Я имею в виду в настоящих моих воспоминаниях указать на мою основную ошибку — мою веру в высокие идеалы, провозглашенные большевизмом. Второй целью, поставленной мной в этих воспоминаниях, является настоятельная, на мой взгляд, необходимость показать обществу, что представляет собой советская система в той части, которая была доступна моему наблюдению. Возможно, что многое из того, что мной приводится в моих воспоминаниях, уже известно обществу. В таком случае в этих частях мои воспоминания представляют собой лишь новое свидетельское показание, новое подтверждение того, о чем часто люди говорят и кричат и вкось и вкривь.
Я хочу показать в моих воспоминаниях, как шаг за шагом разбивалась моя юная вера в провозглашенные большевиками идеи. Как во мне зародились сперва неясные сомнения, которые, все увеличиваясь и вширь и вглубь, в конце концов привели меня к сознанию, что вместо вестников свободы, за счет которой оперировали и оперируют вожди большевизма, они являются в действительности апостолами тиранической олигархии, несущими Родине мрак и ужас человеконенавистничества и стремящимися разлить этот яд по всему миру. Я понял, что не любовь к человеку, «каков он ни есть», а узкое себялюбие представляет собой их основные принципы.
Я увидел и убедился, что наряду с великой ненавистью, ставшей истинным лозунгом вождей большевизма, в них нет ни чести, ни истины и что вокруг них сплошной обман, шпионаж и провокация. Когда власть окончательно и целиком попала к большевикам, они в силу закона обратного действия, естественно, не могли не проявить своей глубокой реакционности.
На моих глазах беспощадно подавлялись протесты рабочих, засаживали в тюрьмы абсолютно невинных людей, их избивали и расстреливали. Я видел всюду кровь и слезы. Мы, то есть я и многие мои товарищи, поняли, что все делалось согласно воле руководителей политбюро. Что втаптывались в грязь и ужас и демократия, и свобода!..
Я описываю, как, осознав все это и решив уйти от них, я должен был проделать целый ряд махинаций и хитростей, чтобы почувствовать себя свободным.
Мне чуждо стремление этими воспоминаниями сводить мои мелкие личные счеты с теми или иными деятелями большевизма. Я ставлю себе лишь задачу написать правду, поэтому читатель не найдет в моих воспоминаниях кричащих газетных сенсаций.
Мне остается сказать в настоящем предисловии, что я расстался с большевиками не только потому, что мне стало лично невтерпеж, но главным образом для того, чтобы получить возможность бороться против них, как источника великого социального зла.
Часть перваяРабота в Красной Армии
Глава 1
Мартовская революция 1917 года застала меня в Ялте, в Крыму. Вся Россия того времени была уже насквозь пропитана революционными идеями, особенно интенсивно распространявшимися благодаря несчастной войне. Мне было всего восемнадцать лет, и я, весь охваченный напиравшими на меня извне революционными идеями, встретил революцию восторженно…
В 1918 году Ялта была взята большевиками. Началась обычная картина расправы, с расстрелами, арестами, реквизициями…
Я, конечно, разделял все ультрабольшевистские взгляды, без критики, без анализа, на веру принимая все положения большевизма в учении Ленина. Следуя его заветам, что в борьбе «с классовым врагом все средства хороши и честны», я принимал и те зверства, которыми ознаменовался захват большевиками власти, как нечто должное, неизбежное и необходимое для революции, поставившей себе основную задачу — освобождение угнетенного народа, пролетариата и вообще демократии от гнета царизма и капитализма… И поэтому-то я по первому же зову вступил в Красную гвардию вместе с такими же, как и я, восторженными восемнадцатилетними гимназистами…
Я вступил в качестве добровольца в Н-й батальон Красной гвардии. И вскоре, кое-как вооруженные и обмундированные, мы стали уже принимать участие в боях, то есть в Гражданской войне… Боевая жизнь уже столько раз была описана, что я, чтобы не повторять этой избитой уже темы, не буду говорить о тех сражениях, в которых я принимал участие. Скажу лишь, что мы, молодежь, верили, до экзальтации верили в дело революции и восторженно окружали ореолом величия и поклонения наших тогдашних вождей: Ленина, Троцкого и других, видя в них истинных и бескорыстных вождей народа и пролетариата. И мы шли, жертвенно шли, не щадя себя, в огонь и умирали с этой верой и с высоким сознанием выполненного нами гражданского долга. И мы не замечали или почти не замечали стонов и слез близких, павших в этих боях…
Что нам были эти слезы и стоны — ведь перед нами открывались умопомрачительные горизонты великой свободы человека!
Мы верили и умирали… Много лет прошло с той поры, и ушли, безвозвратно ушли те молодые силы, кровью которых Ленин, Троцкий и другие велисвоедело. Часть этой молодежи погибла в братоубийственной Гражданской войне. Часть надорвала свои силы и погибла от болезней. Часть освоилась с новым режимом и срослась с ним. И часть верных заветам революции «все для народа», поняв истинные побуждения своих вождей и разочаровавшись в них, поняв, что торжество большевизма повергло нашу Родину в ужас и мрак отчаяния, насыщенного человеконенавистничеством, порвала с ним и ушла в подполье, чтобы оттуда бороться против своих вчерашних товарищей…
Но возвращаясь к моей военной службе, которая вскоре была прервана наступлением немцев и белых. Мы должны были отступить. Лично я должен был бежать, так как среди шедших с немцами белых офицеров были мои родственники и мне пришлось бы плохо. Я бежал в Грузию, в Озургети, где занялся подпольной большевистской работой.
1919 год застает меня уже в России, в Астрахани, в качестве политического комиссара Н-го полка Н-й армии.
Я не буду здесь подробно говорить об институте политических комиссаров в Красной армии; в дальнейшем при описании одного характерного случая я буду иметь возможность подробнее остановиться на этом важном вопросе и отметить, какое невероятное с военной точки зрения двоевластие исключительно из-за политических целей было введено в армию. Скажу лишь, что в задачи политических комиссаров (политком) входило представлять в армии революционные идеи, воспитывать в них солдат и поддерживать в них классовый дух. Надо сказать правду, что хорошо распропагандированные красноармейцы мужественно дрались в наших рядах, что не мешало им, попав к белым, с таким же успехом драться против нас.
Наряду с институтом политкомов при каждой воинской единице находится еще и особый карательный орган — военная ЧК, носящая название — «особый отдел». Орган этот имеет право производить аресты, а иногда и приводить приговоры в исполнение. Как пример работы этого органа приведу следующий факт.
Однажды по телефону меня вызвали в штаб армии в особый отдел. Явившись к начальнику особого отдела Макарову, я по его требованию рассказал ему свою биографию. Вслед за этим он объявил меня арестованным. Не понимая, в чем дело, в чем меня обвиняют, я через моих друзей рапортом сообщил о моем аресте члену Реввоенсовета товарищу X., который сейчас же приказал меня освободить. Как потом выяснилось, у меня контрреволюционная фамилия[3]и «что яблоко от яблони далеко не падает».
В мою задачу, как политкома, входило, как я говорил, пробуждение революционного сознания у красноармейцев. Надо сказать правду, задача была нелегкая, так как в их умах царил полнейший хаос. Вот маленькая сценка, которая может служить некоторой иллюстрацией этому.
После одного боя мы вошли в местечко А., улицы были исковерканы и частично разрушены артиллерийским огнем. По обыкновению, красноармейцы бросились грабить. В добычу им досталась между прочим бочка самогона, и в результате победители пришли в соответствующее настроение, начались песни и пляски. Я проходил мимо такой сцены, когда один из поющих красноармейцев подошел ко мне.
— Товарищ военком, — блаженно-пьяным голосом обратился он ко мне, — дозвольте спросить… а что ты, часом, не из жидов будешь?
Конечно, вопрос этот не мог меня не удивить, ведь слово «жид» было изгнано из революционного лексикона и считалось контрреволюционным.
— Да что ты, Дурова голова, — обратился я к нему, — ты что, спьяна рехнулся? Разве ты забыл, что слово «жид» у нас упразднено? Ну а по национальности я, если тебе это интересно знать, грузин.
— Ага… так, так, — все тем же блаженным голосом отвечал красноармеец, — а все-таки, значит, ты крещеный?.. А почему ты такой черный?.. — И дальше он продолжал пьяным доверительным тоном: — Ведь мы же бьем буржуев и белобандитов, ну и заодно, значит, и жидов-христопродавцев…
Конечно, мне пришлось много поработать над этим молодым солдатом, выясняя ему сущность его заблуждений и стараясь вразумить его.
После этого боя я распорядился выстроить пленных, чтобы выделить офицеров, которых, согласно положению, я должен был отправить в штаб армии. Там их часто расстреливали, за «злостную контрреволюцию». Но бывали нередки случаи, когда на вызов офицеров таковых не оказывалось. Это объяснялось тем, что пленные «белые солдаты», зная, какая участь угрожает любимым офицерам, не выдавали их.
Прошло почти два года беспрерывной Гражданской войны на разных фронтах, и уже в 1920 году, за несколько месяцев до занятия Баку, я был назначен временно исполняющим должность политкома Н-й дивизии, расположенной на передовых позициях. Мне было тогда всего лишь двадцать лет.
В этот период и произошел тот факт, наглядно иллюстрирующий, для чего был фактически создан кадр политкомов, о котором я упоминал выше.
Читателю уже известно, что при каждой воинской части имеются, помимо командного состава, еще политические комиссары, которые ввиду того, что командиры считаются главным образом специалистами и далеко не всегда пользуются полным доверием советского правительства, являются, в сущности, глазами и ушами партии. Конечно, политкомы всегда назначаются из надежных коммунистов.
Приводимый ниже случай я считаю характерным в том отношении, что на нем читатель может увидеть, какие глубокие конфликты по необходимости имеют место между военным специалистом (командир) и политическим комиссаром. Отмечу, что командиром этой дивизии был полковник А., бывший офицер Генерального штаба царской армии, видный специалист своего дела. Я же был, в сущности говоря, неопытный доброволец, не имеющий никакого военного образования и потому не могущий себе отдать ясного отчета в необходимости принятия тех или иных мер, диктуемых ходом боя.
Между тем имеется немало таких распоряжений, которые получают официальную силу приказа лишь по утверждении их политкомом. Ничего нет удивительного поэтому в том, что с самого начала моего вступления в должность политкома у меня начались с командиром дивизии крупные недоразумения.
Вот как оно произошло. Командир дивизии нашел, что для подкрепления сил, находящихся на передовых позициях, необходимо было послать туда подкрепление в несколько батальонов пехоты, и приказал двинуть те части, которые находились в распоряжении политкома дивизии.
Части эти представляли собой резерв, предназначенный для прикрытия тыла в случае отступления. Эти батальоны комплектовались из латышей и китайцев, в громадном большинстве коммунистов. Но кроме того, эти войска употреблялись также против своих же в случае их бегства. В этих случаях эти части открывали стрельбу по отступающим, заставляя их повернуть и идти вперед. По существующим в Красной армии положениям эти особые части могут быть использованы только с разрешения политкома, командный же состав не имеет права единоличного распоряжения ими.
Дав такое распоряжение, командир дивизии, конечно, натолкнулся на мое сопротивление, и изданный им приказ мною подписан не был. Командир дивизии донес рапортом в штаб армии о том, что временно исполняющий должность комиссара дивизии товарищ Думбадзе вмешивается в оперативные дела командования, не будучи подготовленным к этому и не имея абсолютно никаких военных знаний, почему он и просил соответствующего распоряжения.
Штаб армии назначил комиссию для расследования инцидента, которая дала заключение в мою пользу, найдя, что в своих действиях я руководствовался имеющимися у меня инструкциями ПУРА (политического управления штаба армии), хотя сам лично сознаю, что с военной точки зрения я был не прав.
В 1920 году Н-я армия вступила в Баку. Занятие этого города, а затем оккупация всего Азербайджана прошла почти без выстрела. Вступление Красной армии было совершенно неожиданным не только для населения, но и для некоторых членов правительства Азербайджанской национальной республики.
Тысячи офицеров, всевозможных чиновников, а также представителей зажиточного класса все были застигнуты врасплох. ЧК и особый отдел свирепствовали вовсю. Сотни арестованных без суда и следствия отправлялись на остров Нарген, находящийся недалеко от Баку, и там чекисты расстреливали их пачками. Это была знаменитая «неделя ущемления буржуазии». Целые районы, в которых были расположены дома, принадлежащие бакинским миллионерам Тагиеву, Макташеву, Муса-Алиеву и другим, расхищались и национализировались. Всякий брал что только мог и хотел, и только в конце «недели» большевики спохватились и стали отбирать у жителей и концентрировать в складах награбленное имущество.
В скором времени после занятия Баку в газетах появились тревожные сообщения, что в соседней Грузии происходят народные восстания и что «восставший пролетариат» зовет на помощь «братскую Красную армию» против власти грузинских «социал-фашистов». Надвигалась новая братоубийственная война. И таким образом в январе 1921 года Красная армия (я был в ее рядах) двинулась к Тифлису, якобы на помощь «восставшему пролетариату». Теперь всем известно, что все это предприятие представляло собой не что иное, как гнусную провокационную авантюру, инициатива которой всецело принадлежала группе грузинских большевиков: Орджоникидзе, Элиаве, Махарадзе и др. Всех этих «деятелей» незадолго до этого грузинское правительство объявило «изменниками и предателями Родины». Да оно и понятно. Ведь, как известно, незадолго до этого состоялось торжественное соглашение между советским и грузинским национальным правительствами о взаимном ненападении…
Но что такое договоры! Как и все договоры, и это соглашение было эфемерно и оно не помешало, конечно, Орджоникидзе, Элиаве и другим, злоупотребив своим званием членов Реввоенсовета армии, без объявления войны двинуть красные войска на Тифлис, и большевики настолько были уверены в своей победе, что на полдороге, а именно в Шулаверах было сформировано даже советское грузинское правительство под председательством Филиппа Махарадзе.
Грузинский народ не был подготовлен к войне, он ее не ждал, на него напали предательски… А потому немудрено, что хорошо снабженной Красной армии в несколько десятков тысяч человек было нетрудно овладеть маленькой незащищенной страной. В первых же боях с грузинами мы, участники этого «славного похода», могли воочию убедиться, «с каким восторгом угнетенный национальным правительством грузинский пролетариат ожидал нашего прихода… прихода освободителей». Маленькая скромная армия Грузии оказала геройское сопротивление… Мне вспоминается мужество и храбрость воспитанников грузинского военного училища, которые в количестве нескольких сот человек разбили два передних полка Красной армии. Но ничто не могло спасти маленькую Грузию, и 25 февраля 1921 года я уже в качестве «победителя» маршировал по улицам Тифлиса и был объектом не радостного и восторженного приветствия «угнетенного народа», а лишь глубокой ненависти и затаенной неукротимой вражды со стороны грузинского населения…
Я нарочно, по высказанным выше соображениям, не останавливался подробно на моей военной деятельности. Отмечу только, что таким образом мне пришлось пробыть в рядах Красной армии до июня 1921 года, когда политическое управление штаба армии демобилизовало несколько сот коммунистов и откомандировало их в распоряжение тифлисского комитета коммунистической партии (большевиков). В числе этих демобилизованных находился и я.
Чувствуя большие пробелы в моем образовании (напомню, что я окончил только среднюю школу), я был рад этой демобилизации, мечтая, что таким образом я смогу окончить свое образование. И поэтому, явившись в комитет партии, я просил командировать меня в высшее учебное заведение для продолжения образования.
— Да, учиться — это, конечно, хорошее дело, — подумав, ответил мне некто товарищ Рубен, которому я представился, — но подождите минуточку, — сказал он и вызвал своего помощника.
Вошел помощник, известный в свое время организатор большевистских отрядов во время независимой Грузии некто Амирбеков, с которым Рубен очень долго совещался и, обратившись ко мне, сказал:
— Товарищ, командировать тебя учиться я не могу, ибо нам нужны работники, мы решили послать тебя в ЧК. У тебя есть опыт, стаж нелегальной работы в партии, а ведь там такие товарищи и нужны… Ну вот, иди к товарищу Амирбекову, бери путевку и валяй…